Открылась новая, только что отстроенная школа. Сегодня первый день работы школы и мой первый день, когда я пошел в школу. В школе четыре класса. Старшие дети и их родители принесли столы, скамейки и другую мебель и вещи из «дома Мансура», где располагалась прежняя школа. Два школьных помещения – это классы. В двух других разместились преподавательская и канцелярия. Двор школы – это не двор, а сама пустыня, полная ям, колючек и камней. С одной стороны школы нет стены, а с другой – глиняная стена сада Машаллы. Большое дерево из сада Машаллы через стену выходит к школе. Инжир уже поспел, и дети рвут его и едят.
Не помню уже, кто записал меня в школу. Думаю, это был дедушка, которого сейчас нет – он уехал в город, к дяде Асадулле.
Старшие дети и их родители с лопатами и кирками работают в саду: они выкапывают большие камни и выносят их на носилках со двора. Небольшие холмики они сравнивают кирками, засыпают землей канавы, выдергивают колючки и выносят наружу. Я знаю всех детей, большинство из них – мои родственники. Всего учеников 35 человек. Это Саадулла, Джелаль, Али Ага Мансури, Ирадж Хушманд, Табахи, Таги-заде, Багер Немати и другие. Нас, учеников первого и второго классов, сначала усадили рядами на землю. Я помню, что потом мы собирали небольшие камни в подол своих рубах и заполняли ими ров около школы. Мы также выкорчевывали колючки и травы перекати-поле.
Утром бабушка надела на меня новую рубашку. У меня тетрадь в сорок листов и карандаш. Я боюсь испачкать рубашку. У нас два учителя. Один из них директор. У него в руках указка, и он все время говорит: «Быстро, быстро! Вытащи этот камень! Убери эту кучу земли! Соберите мелкие камни!».
Я впервые увидел волейбольную сетку в этой школе. Мальчишки установили по обе стороны двора школы деревянные столбы и натянули между ними сетку. Вокруг двора школы разбили несколько зеленых участков. Каждый участок отдали под присмотр нескольких детей, чтобы они принесли из дома цветы и маленькие деревья и кусты. Дети должны были принести из дома семена цветов и удобрения. Было решено, что те, чей садик взойдет быстрее всех и будет лучше всех, получат награду.
Мы с Багером Немати получили садик рядом с лестницей, ведущей в классы. У отца Багера Немати был хороший сад, цветы и были удобрения. Отец Багера был хорошим плотником, и он сделал табличку для нашего садика, на которой написал наши имена. Мы установили табличку в нашем саду. Наш садик стал самым лучшим. Я получил первую премию за самый красивый садик в школе. Мне и Багеру перед строем школьников вручили в подарок по карандашу, и дети хлопали в ладоши в нашу честь. Я побежал домой и показал карандаш бабушке. При этом был и мой отец. Когда он увидел карандаш, то забрал его себе. На первой странице моего учебника написано: «Это книга Хушанга Моради». В первом классе моим учителем был г-н Рауфи. Он был простым рабочим в школе, человеком вежливым, знал грамоту и приходил к нам в класс вместо учителя. Он был глуховат, и мы вынуждены были кричать, чтобы он нас услышал.
В тот день отец чувствовал себя хорошо. Каждый раз, когда ему становилось лучше, он хорошо говорил, реже повышал голос, реже разговаривал сам с собой. Он садился на солнышке и читал книгу, старые газеты и журналы, оставленные дядей Касемом. Во время чтения он неожиданно поднимал голову вверх и смотрел на солнце, пока не начинал чихать. После нескольких чиханий ему становилось плохо, и он начинал с кем-то разговаривать. Он разговаривал с кем-то, кого мы не видели, но он видел. Он даже делал в беседе паузы, чтобы расслышать то, что говорил его невидимый собеседник. Он отвечал своему собеседнику.
– Казем, с кем ты разговариваешь?
– Ни с кем, ни с кем.
Иногда он ругался со своим собеседником, поднимал руки к небу и ругался, как будто бьет собеседника. «…Это тебя не касается… я хочу… дерьма объелся… ты не прав… не приду… не приду… оставь меня в покое… что ты ко мне привязался… сумасшедший».
Я хотел увидеть того, с кем отец разговаривал и ругался. Я становился у него за спиной и смотрел в ту сторону, куда смотрел и он. Но я никого не видел. Но отец ощущал присутствие собеседника и видел его.
– Папа, кто это был? С кем это ты ругаешься?
– Ни с кем. Иди, играй! Иди, читай свою книгу, делай свои уроки!
Большей частью он с понурой головой приходил на школьный двор, становился около волейбольной сетки и поворачивался лицом к солнцу. Он открывал рот, и казалось, он хотел проглотить солнечный диск. Учитель и ученики смотрели на него через окно.
– Пришел сумасшедший Казем. Учитель, скажите его сыну, чтобы он вывел его со двора. Сейчас он начнет чихать.
Раздавалось громкое чихание отца во дворе школы. Он громко чихает, так что его голос слышен в конце сада Машаллы, у подножья высокой чинары около его двора. Все уже привыкли к его чиханию. Дети в классе считают: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11. Сейчас ему станет плохо.
Я выбегаю из класса и бегу к отцу:
– Отец, пойдем домой. Я хочу учиться. Почему ты мне мешаешь? Здесь же школа.
– Ну и учись себе. Тебе же никто не возбраняет.
Он разговаривает сам с собой и идет к колонке с водой, расположенной рядом во дворе школы. Он все пьет и пьет воду. Ему нечем заняться. Все его дела – это ходить за мной по пятам. Мне стыдно перед учениками, мне стыдно перед учителем. На занятиях я сажусь рядом с дверью и, когда вижу голову отца, без разрешения выбегаю из класса и прошу его уйти домой. Дети называют меня «сын сумасшедшего Казема». Я стал объектом их шуток и проказ. Мне не нравится ходить в школу.
Я выхожу из школы вслед за отцом. Я беру учебник, тетрадь и ручку и выхожу из школы. Я иду и сажусь в дупло большой чинары возле ручья. Внутри дерева темное дупло. Оно словно маленькая комната, покрытая сухими листьями. Я сажусь на листья и наблюдаю за рекой, коровами, овцами и людьми, которые идут по берегу реки или перепрыгивают по камням.
Я смотрю на все это и рисую. Я рисую раков и лягушек. Сколько бы они ни искали меня, они меня не найдут. Бабушка будет волноваться. Дядюшка Эбрам и его дети тоже ищут меня. Наконец меня находит мой старший молочный брат – сын Эбрама Мальмалу. Он взваливает меня на спину и относит домой. Я иду к нему домой и вместе с Ахмадом играю в их саду.
Сад дядюшки Эбрама находился у подножья горы. В нем росли всякие фрукты и ягоды: абрикосы, персики, орехи, виноград и инжир. Инжир в саду созревал раньше, чем в долине у реки.
В саду у Эбрама был хлев для скотины. Я, Ахмаду и Кашангу днем заходили в хлев. Мы брали высокую тростниковую палку и били по потолку и балкам и сбивали летучих мышей. Когда мы били концом палки по стропилам, то летучие мыши падали сквозь темные балки из своих гнезд на землю. Мы нарушали их дневной сон. Они просыпались, бились о стены, двери и вылетали наружу. Там они натыкались на стволы и ветки деревьев и падали на землю. При дневном ярком свете они были слепыми. Мы налетали и хватали их. Мы силой раскрывали их тучные крылья. Какие же они были длинные, эти крылья!
Я смотрю в открытые глаза летучих мышей, которыми они ничего не видят. Я кладу руку им на грудь и слышу, как у них от страха трепещет сердце. Они не шевелятся. Я смотрю на черные жилы у них на крыльях. Летучая мышь – это кусок темного дрожащего и трепещущего мяса. У нее маленькая голова и то ли клюв, то ли рот. Я связываю ей ниткой концы крыльев, концы веревки привязываю к веткам и вешаю на них летучую мышь. Она начинает биться изо всех сил. Она дрыгает ногами. У нее острые когти. Они царапают мне руки. Когда мышь вцепляется мне в руку, Кашангу кричит: «Хушу, береги голову! Мышь может клюнуть тебя в лицо, в глаза».