27 октября
То была робиния[19]. В сотне ярдов от Южной пристани. Черная робиния, стройная, монашеского вида, с глубокими морщинами и длинными красноватыми стручками. Такая же, как и множество робиний, что растут в здешних горах. Такая же, если не считать лозы, свисающей с ее ветки.
То есть это я, глупец, подумал, что это лоза. В оправдание скажу: с того события прошло более тридцати двух часов, и веревка уже начала срастаться со своим окружением. Вероятно, я рассчитывал, что к этому моменту ее уже сняли. Однако они пошли более быстрым путем: когда тело нашли, веревку перерезали над головой несчастного, и оставшийся кусок так и продолжал болтаться. Капитан Хичкок ухватился за него, дернул для проверки, а потом потянул, как будто другим концом веревка была привязана к церковному колоколу. Он повис на ней всем весом, и его колени слегка подогнулись. Тогда я понял, как сильно он устал. Неудивительно. Всю ночь и целый день на ногах, потом, в шесть тридцать, вызов к Сильванусу Тайеру… Я чувствовал себя чуть свежее, проведя вечер в гостинице мистера Коззенса.
Гостиница, как и много другое в Вест-Пойнте, была идеей Тайера. Пассажиры парохода должны видеть академию во всем ее блеске, поэтому им нужно место, где можно переночевать. Так что правительство Соединенных Штатов в мудрости своей решило построить красивую гостиницу прямо на территории академии. Теперь в разгар сезона путешественники со всех концов мира, ошеломленные созерцанием горного королевства Тайера, укладываются на свежевзбитые пуховые перины мистера Коззенса.
Что до меня, то я не был путешественником, но мой дом находился слишком далеко от Вест-Пойнта. Поэтому мне на неопределенный срок предоставили комнату, выходившую окнами на Остров Конституции. Ставни защищали от света звезд и луны – я спал, словно в пещере, и звуки побудки прозвучали словно с далекой звезды. Я лежал и наблюдал, как красноватый свет пробивается в щели между ставнями. Темнота была сладостной. Я подумал: а вдруг всю жизнь я делал карьеру не в той области?..
Однако сразу же совершил то, что не присуще солдатам: понежился в кровати еще десять минут, оделся неторопливо и, вместо того чтобы бежать на утреннюю перекличку, накинул на себя плед и не спеша направился к причалу. К тому моменту, когда я добрался до квартиры Тайера, суперинтендант уже принял ванну, оделся, выжал новости из четырех газет и, нависнув над тарелкой с бифштексом, ждал меня и Хичкока, дабы вершить справедливость.
Мы трое ели в молчании и пили великолепный кофе, приготовленный Молли. После того как, отодвинув тарелки, откинулись на спинки стульев, я и изложил свои условия.
– Первое: если не возражаете, джентльмены, я хочу иметь здесь свою лошадь. Если учесть, что некоторое время я буду жить в вашей гостинице.
– Недолго, надеюсь, – заметил Хичкок.
– Нет, недолго, но я в любом случае хотел бы иметь рядом Коня.
Они пообещали доставить его сюда и выделить ему место на конюшне. А когда я сказал им, что хотел бы ездить домой каждое воскресенье, они ответили, что я, будучи частным лицом, могу покидать академию в любое удобное время, но обязательно предупреждать, куда я направляюсь.
– И, наконец, следующее, – сказал я. – Я хотел бы иметь полную свободу действий, пока нахожусь здесь.
– Как мы должны понимать это условие, мистер Лэндор?
– Никакой вооруженной охраны. Никакого лейтенанта Медоуза, да благословит Господь его душу. Чтобы никто не провожал меня в отхожее место каждые три часа, чтобы никто не целовал меня на ночь. Все это не для меня, джентльмены. Я из одиночек, чужие локти натирают мне слишком много мозолей.
В общем, они заявили, что это невозможно. Сказали, что Вест-Пойнт, как и любое другое военное учреждение, нужно тщательно патрулировать. На них самим Конгрессом возложена Обязанность обеспечить Безопасность каждого гостя и избежать Нарушений… ну, и так далее.
Мы нашли благословенную середину. Мне будет разрешено без сопровождения выходить за внешний периметр – Гудзон в полном моем распоряжении, – и меня снабдят паролями и отзывами для часовых. Однако мне категорически запрещается появляться на основных территориях без эскорта и беседовать с кадетами в отсутствие представителя академии.
Я бы назвал все это прекрасным разговором… если б они не начали выдвигать собственные условия. А ведь я должен был ожидать этого, не так ли? Упоминал ли я уже о том, что перестал быть собой прежним?
«Мистер Лэндор, вам запрещается хоть словом обмолвиться об этом расследовании в пределах и за пределами академии».
Пока…
«Мистер Лэндор, вы должны ежедневно докладываться капитану Хичкоку».
…не жалуюсь…
«Мистер Лэндор, вы должны еженедельно готовить подробный отчет о своих находках и выводах, и вы должны быть готовы отчитаться о своем расследовании любому представителю армейского руководства, когда бы это ни потребовалось».
– Я в восторге, – сказал я.
А потом Итан Аллен Хичкок хищно оскалился, прочистил горло и жестко кивнул.
– Мистер Лэндор, есть еще одно, последнее, условие.
Ему явно было не по себе. Мне даже стало жаль его. Но жалость исчезла, как только я услышал эти слова. И с тех пор больше никогда не жалел его.
– Мы хотели бы попросить вас отказаться от выпивки…
– Никакого неблаговидного пьянства, – негромко сказал Тайер.
– …на период вашего расследования.
После этого история развернулась передо мной во всю свою ширь – просто на это потребовалось какое-то время. Раз они знают даже об этом, значит, они наводили справки – донимали вопросами соседей и коллег, мальчишек у Бенни Хевенса; работа не одного дня, на нее потребовалась масса времени и материальных ресурсов. Единственный вывод заключался в следующем: Сильванус Тайер положил на меня глаз давным-давно. Прежде чем понял, что я могу быть ему полезен, он разослал своих шпионов собирать обо мне все имеющиеся сведения. И вот я здесь. Сижу за его столом, ем его еду, глотаю его условия. Я в его власти.
Если б я пребывал в бойцовском настроении, возможно, стал бы все отрицать. Я сказал бы, что за последние три дня у меня во рту не было ни капли алкоголя – и ведь это было истинной правдой, – но потом вспомнил, что те же самые слова я часто слышал от ирлашек, которые спали на ступеньках «Гарнет-салуна». «Три дня, – всегда говорили они, – три дня в рот не брал». А теперь я с мгновенной скоростью оказался на их месте. Как же я тогда усмехнулся…
– Джентльмены, – сказал я, – я буду сух, как методист[20].
В этом вопросе они не стали сильно давить. Оглядываясь назад, я подозреваю, что их гораздо сильнее пугало то, что я могу стать примером для кадетов, которые, естественно, были лишены удовольствия приложиться к бутылке. Удовольствия поспать в кровати, посидеть за ломберным столом. Поиграть в шахматы, побаловаться табачком. Послушать музыку, почитать романы. У меня иногда сжималось сердце, когда я представлял, чего они лишены.
– Мы еще не обговорили ваш гонорар, – сказал капитан Хичкок.
– Нет надобности.
– Обязательно… Некоторая компенсация…
– Иначе и быть не может, – сказал Тайер. – Уверен, в вашей прежней должности…
Да, да, констебли работают сдельно. Либо тебе кто-то платит – город, семья, – либо ты ни во что не ввязываешься. Но иногда забываешь правило. Такое случалось со мной раз или два, к моему величайшему сожалению.
– Джентльмены, – сказал я, вынимая салфетку из-за ворота рубашки, – надеюсь, вы поймете меня правильно. Вы, похоже, отличные ребята, но как только дело будет окончено, я был бы вам безмерно благодарен, если б вы оставили меня в покое. Не возражаю, если вы изредка будете сообщать мне, как поживаете.
Я улыбнулся, чтобы показать, что зла на них не держу; они тоже улыбнулись, чтобы показать, что им удалось сэкономить определенную сумму; потом назвали меня истинным американцем и еще кем-то – не помню кем, но уверен, что было произнесено слово «принципы». А еще «образцовый». После этого Тайер занялся своими делами, а мы с Хичкоком отправились к робинии, и вот сейчас утомленный капитан тянул вниз болтавшийся кусок веревки.
Один из кадетов Хичкока стоял футах в десяти от нас. Эпафрас Хантун. Кадет третьего класса[21], подмастерье портного из Джорджии. Высокий и мощный, как бык, он словно пытался сгладить мечтательным выражением на лице и льстивыми интонациями тот ужас, который могут вызвать у окружающих его габариты. Именно этому кадету выпала печальная доля найти тело Лероя Фрая.
– Мистер Хантун, – сказал я, – прошу, примите мои соболезнования. Это, должно быть, стало для вас ужасным шоком.
Он раздраженно дернул головой, как будто я отсылал его прочь от частной беседы. А потом улыбнулся и собрался заговорить, но это у него не получилось.
– Пожалуйста, – сказал я, – просветите меня насчет того, что случилось. В среду вечером вы дежурили?
Мои слова будто сняли заклятие.
– Да, сэр, – сказал он. – Я заступил на пост в девять тридцать. В полночь меня сменил мистер Ури.
– Что было дальше?
– Я пошел обратно в караулку.
– А где это?
– В Северных казармах.
– А где… был ваш пост?
– Номер четыре, сэр. У форта Клинтон.
– Значит… – Я улыбнулся и огляделся. – Признаюсь, мистер Хантун, я плохо знаком с территорией, но мне кажется, что путь от форта Клинтон до Северных казарм не проходит через то место, где мы сейчас стоим.
– Да, сэр.
– Тогда что заставило вас свернуть в сторону?
Он покосился на капитана Хичкока, и тот, бросив на кадета быстрый взгляд, сказал ровным тоном:
– Не надо бояться, мистер Хантун. На вас не будет составлен рапорт.
Молодой человек с облегчением повел плечами и с полуулыбкой посмотрел на меня.
– В общем, сэр… Дело в том, что иногда… в карауле… я люблю почувствовать реку.
– Почувствовать?
– Окунуть в нее палец или ногу. Это помогает мне, сэр; я не могу объяснить.
– Надобности объяснять нет, мистер Хантун. Но все же расскажите мне, как вы спускались к реке.
– Просто пошел по тропинке к Южной пристани, сэр. Пять минут вниз, десять – вверх.
– И что произошло, когда вы спустились к реке?
– О, я так и не дошел до нее, сэр.
– Почему?
– Услышал кое-что.
Тут капитан Хичкок встрепенулся и голосом, выдававшим усталость, спросил:
– Что вы услышали?
Звук – больше он ничего не смог сказать. Это мог быть треск ломающейся ветки или вой ветра; не исключено, что никакого звука вообще не было. Всякий раз, когда он пытался описать его, оказывалось, что звук был совсем другим.
– Молодой человек, – сказал я, кладя руку ему на плечо, – очень прошу вас, не тушуйтесь. Неудивительно, что вы не можете четко описать его…. Вся эта кутерьма, весь этот переполох – такое приведет в замешательство любого. Наверное, мне стоит спросить, что заставило вас пойти на звук?
Кажется, это успокоило его. Он надолго замер, размышляя.
– Я решил, что это животное, сэр.
– Какого рода?
– Точно не знаю… А вдруг оно попало в ловушку… Я обожаю животных, сэр. Особенно охотничьих псов.
– Значит, вы, мистер Хантун, сделали то, что сделал бы любой христианин. Вы отравились спасать божью тварь.
– Вероятно, так и было. Я собирался пройти еще немного вверх по холму. Склон оказался очень крутым, и я уже был готов повернуть назад… – Он замолчал.
– Но тут увидели?..
– Нет, сэр. – Кадет вышел из ступора. – Я ничего не видел.
– И, ничего не увидев, вы…
– Ну, у меня было чувство, что там кто-то есть. Или что-то. Поэтому я сказал: «Кто идет?» Как то и требовалось. Ответа не было, и я вот что сделал – поднял оружие и сказал: «Приблизьтесь и назовите пароль».
– И опять ответа не было.
– Все верно, сэр.
– И что вы сделали потом?
– Ну, прошел еще несколько шагов. Но так и не увидел его.
– Кого?
– Кадета Фрая.
– А как же тогда вы нашли его?
Он выждал несколько секунд, чтобы унять волнение.
– Я задел его.
– А… – Я тихо откашлялся. – Должно быть, мистер Хантун, для вас это стало неприятным сюрпризом.
– Не сразу, сэр, потому что поначалу я не понял. Но когда понял, то да… да, стало.
Потом я часто думал, что, если б Эпафрас Хантун прошел в ярде севернее или в ярде южнее, он, вероятно, никогда не нашел бы Лероя Фрая. Ведь та ночь было особо темной, лунный свет с трудом пробивался через облака, и путь Хантуну освещал только фонарь. Да, ярд в сторону – и он прошел бы прямо под Лероем Фраем.
– Что дальше, мистер Хантун?
– Ну, я отскочил.
– Вполне естественно.
– И выронил фонарь.
– Вы его выронили? Или бросили?
– Гм… Может, и бросил. Не могу сказать, сэр.
– Что дальше?
Он опять замолчал. Во всяком случае, его голосовые связки замерли. А вот тело говорило, причем очень эмоционально. Зубы стучали, ноги шаркали. Одна рука теребила полу мундира, другая перебирала пуговицы на штанах.
– Мистер Хантун?
– Я не знал, что делать, сэр. Видите ли, я не был на посту, поэтому сомневался, что меня услышат, если я крикну. Поэтому я побежал.
Его взгляд опустился вниз, и у меня в сознании возникла картина: Эпафрас Хантун, не видя ничего вокруг и рукой закрывая лицо от веток, бежит через лес; бряцает оружие, подсумок с патронами бьет по бедру…
– Я побежал прямиком к Северным казармам, – тихо сказал он.
– И кому вы обо всем доложили?
– Дежурному офицеру кадетов, сэр, и он отправился к лейтенанту Кинсли, сэр, дежурному офицеру по академии. И они приказали мне сходить за капитаном Хичкоком, а потом мы все вместе побежали обратно и…
Он посмотрел на Хичкока с нескрываемой мольбой. «Расскажите ему, сэр».
– Мистер Хантун, – сказал я, – думаю, нам стоит вернуться на шаг назад, если вы не возражаете. В самое начало, когда вы нашли тело. Как думаете, у вас хватит выдержки снова вспомнить те обстоятельства?
Он свел брови, стиснул зубы и кивнул.
– Да, сэр.
– Вы молодец. А теперь позвольте спросить: вы тогда слышали что-нибудь еще?
– Ничего особенного, такого, что нельзя услышать в обычный день. Раз или два закричала сова, сэр. И… лягушка-бык, наверное…
– Там кто-нибудь еще был?
– Нет, сэр. Но по сторонам-то я не смотрел.
– После первого контакта… вы больше не прикасались к телу?
Кадет на мгновение повернул голову к дереву.
– Не смог, – сказал он. – После того как увидел.
– Очень разумно, мистер Хантун. А теперь скажите мне… – Я сделал паузу и вгляделся в его лицо. – Попробуйте описать, как выглядел Лерой Фрай.
– Неважно, сэр.
И тогда я впервые услышал, как смеется капитан Хичкок. Этот скрип, обозначавший приступ веселья, вырвался откуда-то из самого его нутра. И удивил даже его, я думаю. В этом смешке было одно достоинство: он избавил меня от необходимости смеяться.
– Не сомневаюсь, – как можно мягче сказал я. – А кто из нас выглядел бы лучше при таких обстоятельствах? Я имел в виду… положение тела, если вы его помните.
Теперь Хантун повернулся всем телом и посмотрел на дерево – наверное, впервые за все время. Чтобы дать поработать памяти.
– Его голова, – медленно заговорил он. – Его голова была свернута набок.
– Да?
– А в остальном… он был как бы… вдавленным, сэр.
– В каком смысле? – спросил я.
– Ну. – Он похлопал глазам, пожевал губами. – Он висел не прямо. Его зад, сэр, был… как будто он собирался сесть. На стул, или в гамак, или еще куда-то.
– Он выглядел так, потому что вы его задели?
– Нет, сэр. – Помню, он был в этом абсолютно уверен. – Нет, сэр, я лишь коснулся его, слово чести. Он даже не покачнулся.
– Продолжайте. Что еще вы помните?
– Ноги. – Он указал на свои. – Широко раздвинуты. И они были… впереди.
– Не совсем понимаю вас, мистер Хантун. Вы говорите, что его ноги были впереди него?
– С учетом того, что они находились на земле, сэр.
Я подошел к дереву. Встал под обрывком веревки и почувствовал, как она коснулась моего кадыка.
– Капитан Хичкок, – сказал я, – вы имеете представление о том, какого роста был Лерой Фрай?
– О, среднего или чуть выше… может, на дюйм или два ниже вас, мистер Лэндор.
Эпафрас Хантун стоял с закрытыми глазами, когда я вернулся к ним.
– Итак, сэр, – обратился я к нему, – все это очень интересно. Вы хотите сказать, что его ноги…
– Да, сэр.
– …касались земли, правильно я понимаю?
– Да, сэр.
– Подтверждаю, – сказал Хичкок. – Он был именно в этом положении, когда я увидел его.
– Мистер Хантун, а сколько времени прошло между первым разом, когда вы увидели тело, и вторым?
– Не более двадцати минут, кажется. Полчаса, может.
– Положение тела изменилось за это время?
– Нет, сэр. Во всяком случае, я не заметил. Было ужасно темно.
– У меня, мистер Хантун, есть еще один вопрос, и после этого я оставлю вас в покое. Увидев его, вы сразу поняли, что это Лерой Фрай?
– Да, сэр.
– Как?
Его щеки залил яркий румянец. Рот скривился вправо.
– Ну, сэр, когда я наткнулся на него, у меня качнулся фонарь. Вот так. И осветил его.
– И вы сразу узнали его?
– Да, сэр. – Кривая усмешка. – Когда я был салагой, кадет Фрай обрил мне половину головы. Прямо перед построением на обед. Господи, какой нагоняй я получил…