Мне нравится фигурное катание. Правда, нравится. Но по-настоящему мое сердце трепещет только при виде скетчбука, в котором хранятся все созданные мной эскизы платьев. Каждый раз, когда мне кажется, что я готова воплотить один из них в жизнь, меня останавливает невидимый барьер, состоящий то ли из неуверенности в себе, то ли из страха изменить свою жизнь. Я привыкла быть фигуристкой, а не дизайнером, и понятия не имею, как на эту новость отреагируют другие. Хочется не просто громко заявить о своем увлечении, но и доказать, что это не пустые слова.
Я без ума от произвольной программы «Черный лебедь», которую мне поставил наш хореограф-постановщик Лука. Как только он рассказал о своей задумке, я сразу же приступила к работе над новым эскизом. С тех пор в моем скетчбуке появилось, как минимум, двадцать восемь набросков возможного платья, но ни один из них не устроил меня в полной мере. Похоже, я склонна к поиску незначительных изъянов даже в самых идеальных на первый взгляд вещах.
Хочется уйти от классического представления об образе черного лебедя с характерными линиями, серебристыми вставками и имитацией перьев. Это должно быть яркое пятно среди множества клякс. Потому что выход на лед в платье, сшитом по моему эскизу, слишком знаменательное событие, чтобы оплошать.
Но сегодня, вернувшись домой после утренней получасовой пробежки, я не решаюсь взяться за карандаш. Потому что боюсь, что руки сами начнут рисовать образ парня с поцарапанным лицом. Слова мамы не просто застряли в сознании, но и отравляли мой рассудок целую ночь. Я несколько раз просыпалась, охваченная нервной горячкой, мне казалось, что кто-то стоит над кроватью и дышит прямо мне в лицо. Финальной точкой в этом кошмаре стало ощущение чьих-то прикосновений, от которых я подскочила с застывшим в горле криком.
Психотерапевт, с которым общалась мама пару месяцев назад, рассказывал мне о случае, когда у здоровых людей под влиянием общения с психически больным человеком развивалось индуцированное бредовое расстройство. Я тогда удивилась, но не заострила на этом должного внимания, а теперь судорожно читаю научные статьи об этом заболевании. Из всего, что удалось найти, ясно одно – у меня будут большие проблемы, если я продолжу перенимать мамины мысли.
От изучения своей возможной участи меня отвлекает сообщение от Виолетты, уже подъехавшей к подъезду. Я специально попросила ее не звонить в дверь, чтобы не разбудить маму, все еще отходящую от вчерашнего стресса. Перед уходом я заглядываю в ее темную, из-за штор блэкаут, комнату. С синяками под глазами и впалыми щеками она выглядит болезненной и изнеможденной и походит на бездушную тряпичную куклу. Всего одно утро в тишине, а я уже скучаю по ее утренним гаданиям и тревожным предсказаниям. Вряд ли меня обрадует их возвращение, но видеть ее такой, как сейчас, просто невыносимо.
Так и не дав волю слезам, я тихо выхожу из квартиры, оставив на столе в коридоре записку: «Ушла на учебу. В холодильнике вчерашний ужин. Поешь, пожалуйста. До вечера!».
– Доброе утро, – говорю я Летте как только сажусь в машину.
– И тебе. Держи. – Она протягивает мне высокий стакан с красным напитком. – Арбузный смузи.
– Ого! – восклицаю я и, забрав стакан, делаю небольшой глоток. – Вкусно.
– Скажи, да? Я тоже под впечатлением.
Покрутив стакан в руках, обнаруживаю на нем логотип заведения, где он был куплен, – три неоновые ягоды черники, плавающие в бокале.
– Ты что, ездила в бар, куда нас позвала Инга?
– Ну да. На разведку, – буднично отвечает она.
– И как?
– Миленько. Миша, правда, остался не в восторге, потому что ко мне клеился татуированный бармен, который там работает.
– Вот как? – улыбаюсь я, зная, какой кокеткой порой бывает подруга.
– Да, было немного… неловко. Зато теперь Миша точно пойдет с нами, потому что не хочет отпускать нас одних. Говорит, там может быть небезопасно. Особенно, ночью.
– Он просто боится, что тебя охмурит тот бармен с татуировками.
– И не зря, парень весьма хорош собой. Мы с ним немного поболтали, он хоть и не кажется надежным, но с ним точно не будет скучно, даже Миша оценил его шутки. А тебе в жизни как раз не хватает легкости. Может, познакомим тебя с ним в пятницу?
– Серьезно? Ты заехала в бар, чтобы купить смузи, а заодно устроить мою личную жизнь? – Я стараюсь говорить непринужденно, хотя все нутро противится этой теме и бьет тревогу.
– Одно другому не мешает, – смеется Летта. – Он правда классный. Знаю, тебя сейчас не интересуют отношения, но вдруг ты передумаешь.
– Вряд ли, Ви. Мне вообще не до этого.
– Да, точно, – кивает она. – Прости, что не спросила сразу. Как там мама?
– Вчера она… – Замешкавшись, я вдруг понимаю, что не могу рассказать ей об услышанных вчера словах и о том, как провела сегодняшнюю ночь. Нельзя втягивать Летту в наш с мамой коллективный психоз. – Она была подозрительно спокойной.
– Не допрашивала о том, как прошли занятия?
– Совсем нет. Мы поужинали, а потом она уснула, – лгу я.
– И до сих пор спит?
– Ну да.
– Как-то странно, нет? – с тревогой в голосе спрашивает подруга.
– Думаю, она вчера сильно перенервничала и осталась без сил.
Ничего не ответив, Летта включает радио и уже через десять секунд подпевает исполнительнице, поющей о разбитом сердце. Отвернувшись к окну, я думаю о рассыпающихся на мелкие крошки остатках стабильной жизни. До вчерашнего дня мне с легкостью удавалось противостоять витающему в воздухе безумию. Но теперь я боюсь себя даже больше, чем маму.
– Смотри кто идет, – говорит подруга, паркуя машину недалеко от университета.
Еще не проследив за ее взглядом, я уже знаю, кого именно сейчас увижу.
– Я ошиблась, он ходит пешком. Без мотоцикла его образ плохого парня неполный, – разочарованно заявляет Ви. – Может, в ремонте?
– Мы же планировали держаться от него подальше, – напоминаю я ей.
– Знаю, но, блин, так хочется узнать его получше. Кто он, откуда приехал, почему перевелся в наш универ, чем увлекается и все в таком духе.
– Зачем тебе это?
– У меня детективная тяга к загадочным личностям.
– Как правило, таинственный ореол окутывают самых заурядных и непримечательных с точки зрения внутреннего мира людей. Уверена, в нем нет ничего, что способно тебя заинтересовать.
– Жестко ты, – ахает она. – Но я слишком люблю знакомиться с новыми людьми, чтобы пройти мимо.
– Как знаешь, только меня в эти знакомства не впутывай, – чересчур резко говорю. – Идем?
– Дома точно все нормально? – уточняет Летта перед тем, как открыть дверь. – Ты напряжена.
– Все отлично, пошли уже.
Следуя за подругой, я стараюсь ни о чем не думать и сосредоточиться исключительно на ярко-зеленых кончиках ее волос, выбившихся из-под шарфа.
Несмотря на опоздание преподавателя, о котором нас предупредил Тамаз, вся группа уже в сборе. Поздоровавшись со всеми молчаливым кивком, я направляюсь к скамье в предпоследнем ряду, пока подруга останавливается, чтобы поболтать с несколькими ребятами, которые приходили поддержать ее на контрольных прокатах. Обычно ее звонкий голос и беззаботный смех отвлекают меня от гнетущих мыслей, но сейчас я настолько взвинчена, что нахожусь на грани панической атаки, хотя едва ли понимаю, что это вообще значит.
Когда перед моим взором появляется бумажная фигурка черного лебедя, я чуть не вскрикиваю от неожиданности. Тамаз кладет оригами на мой скетчбук и, ничего не сказав, возвращается на свое место в первом ряду.
– Что это у тебя? – интересуется Летта спустя несколько минут.
– Подарок, – с трудом отвечаю я, не смея даже шелохнуться, не говоря уже о том, чтобы взять лебедя в руки.
– От Тамаза? – спрашивает она шепотом, наклонившись к моему уху. Я отвечаю уверенным кивком. – Красивая птичка.
Это правда. В детстве я пыталась научиться делать оригами и знаю, что это не так просто, как может показаться на первый взгляд. Сделав глубокий вдох, все же осмеливаюсь взять птицу в руки, чтобы как следует ее рассмотреть.
– Должно быть, кропотливая работа, – подмечает Летта, не переставая довольно улыбаться.
– Чему ты радуешься? – недоумеваю я.
– Кажется, ты ему нравишься.
– Что с тобой сегодня происходит? То хочешь познакомить меня с каким-то барменом, теперь это… – Сморщившись, я кладу бумажного лебедя на край стола и заставляю себя отвести взгляд от широкой спины Тамаза, виднеющейся в первом ряду. На нем, как и вчера, обтягивающая черная водолазка, подчеркивающая его крепкие плечи.
– Я не виновата, что мне на глаза попадаются подходящие кандидаты на роль твоего парня, – оправдывается подруга, просматривая новостную ленту в телефоне. – Видела страницу Тамаза?
– Да, он же писал в беседе, – отвечаю я слишком быстро, словно обороняясь от словесной атаки.
– В черно-белых фотографиях есть своя магия, – рассуждает она, то приближая, то снова отдаляя лицо Тамаза на снимке. – Интересно, откуда у него этот шрам над губой.
Сделав вид, что не расслышала последнего предложения, я открываю скетчбук и, достав из сумки карандаш, начинаю рисовать лежащего передо мной лебедя. Понятия не имею, что этим подарком хотел сказать Тамаз, или что я сама чувствую по этому поводу. Все происходящее напоминает странный сон, из которого мне никак не удается сбежать, чтобы вернуться к привычной жизни.
Преподаватель объявляется ближе к середине занятия и, поблагодарив нас за терпение и понимание, начинает занятие. Немного расслабившись, я даже умудряюсь записать добрую половину его лекции, но потом меня отвлекает всплывшее на экране телефона сообщение от отца.
Папа: Что у вас там происходит? Мне только что звонила Анфиса и сказала, что тебя похитили.
Эми: Я на учебе, потом тренировка. Сможешь заехать и проверить ее?
Папа: Да, я уже отпросился с работы и еду к ней.
Эми: Спасибо. Напиши, как она.
Папа: Нам нужно серьезно поговорить, Эми, потому что дальше так продолжаться просто не может.
Эми: Еще позавчера с ней все было нормально, пап.
Папа: С ней уже давно ничего не нормально, и ты это знаешь.
Эми: До вчерашнего дня она была в НОРМЕ, с которой мы научились жить.
Папа: Я почти подъехал. Увидимся вечером.
Эми: Напиши, в порядке ли она.
Непроизвольно сложив ладони в молитвенном жесте, я пытаюсь справиться с нарастающей в груди паникой, участившимся дыханием и выступившими слезами. Больно прикусив дрожащую нижнюю губу, едва не вскрикиваю от злости на саму себя. Нельзя было оставлять маму в таком состоянии, и чем только я думала, уходя на учебу? Вдруг это та самая роковая ошибка, которая все уничтожит?
– Я в столовую, тебе что-то нужно? – спрашивает поднявшаяся с места Летта.
Осознав, что первая из двух пар по дизайн-разработке подошла к концу, я растерянно озираюсь по сторонам и обнаруживаю, что почти все уже вышли на перерыв.
– Если только воды, – отвечаю я.
– Ты какая-то бледная. Точно не голодна?
Отрицательно покачав головой, я снова беру в руки телефон, ожидая, что на экране вот-вот появится сообщение от папы.
– Ну ладно, скоро вернусь, – неуверенно говорит подруга.
Я слышу ее удаляющиеся шаги и как она зовет кого-то с собой в столовую, но мой взгляд прикован к бездушному прямоугольному куску металла и пластика, который должен оповестить меня о состоянии самого родного человека.
– Похоже на оригинал, – заявляет знакомый низкий голос.
– Что? – Непонимающе уставившись на Тамаза, я моргаю, совершенно позабыв о застывших на ресницах слезинках.
– Твой рисунок лебедя, – поясняет он, пристально смотря мне в глаза.
Осознав, что сижу перед раскрытым скетчбуком, я закрываю его и тут же прячу в сумку.
– Ты что-то хотел?
– Ничего. – Его сухие ответы противоречат тому, с каким интересом он рассматривает мое лицо, но, само собой, я делаю вид, что не напряжена из-за его присутствия.
– Спасибо за лебедя. Не знаю, зачем ты его сделал, но спасибо. – Я стараюсь держаться отстраненно, но вежливо, чтобы не выглядеть еще более странной, чем накануне.
– Ты когда-нибудь слышала о теории черного лебедя? – спрашивает Тамаз.
– Нет, что это?
– Так говорят о событии, которого никто не ожидал. Но когда оно случается, то его появление кажется вполне логичным и закономерным.
– Ясно, а почему именно черный лебедь?
– Потому что до семнадцатого века ученые были уверены, что существуют только белые лебеди, – рассказывает он. – А когда в Западной Австралии обнаружили черных, то сразу нашли этому объяснение.
– Я об этом не знала, – признаюсь я, дослушав.
Несмотря на абсурдность этого разговора, он помогает мне отвлечься и ненадолго выдохнуть. У Тамаза бесстрастный и тихий, но в то же время чарующий голос, за которым хочется следовать. Уверена, именно такими интонациями обладают профессиональные гипнотизеры, способные ввести человека в настоящий транс.
– Я тебя напугал, когда процитировал то стихотворение, – неожиданно замечает он, хотя мы еще вчера покончили с этой ситуацией. – Эта фигурка лебедя в качестве извинения.
Я не успеваю ничего ответить, потому что загорается экран телефона, который все это время лежал у меня в руке.
Папа: Пришлось вызвать скорую. Они сделали укол, чтобы ее успокоить.
Эми: Ты же не отвезешь ее назад в тот центр?
Папа: Мы поговорим об этом вечером.
Эми: Ладно.
Когда я поднимаю голову, Тамаз уже собирается уходить, так и не дождавшись моего ответа. Ощутив укол вины за свое предвзятое отношение, решаю окликнуть его и дать что-то взамен. Чтобы и у него сохранился на память символ нашего примирения.
– Вот возьми, – прошу я, отдавая ему наскоро вырванный из скетчбука рисунок черного лебедя.
– Спасибо. – Уголки его губ приподнимаются, но это все еще трудно назвать улыбкой.
Я заглядываю в его темно-зеленые глаза, несмотря на страх пораниться о его металлический режущий взгляд.
– Почему ты рассказал мне об этой теории?
– О какой? – интересуется вернувшаяся из столовой Виолетта. Она протягивает мне бутылку с водой и вопросительно смотрит на Тамаза. – Я что-то пропустила?
Так и не ответив на мой вопрос, Тамаз разворачивается и уходит на свое место.
– У-у-у, – протягивает Летта. – Какой неприступный. Наверное, поэтому все по нему сохнут.
– Сохнут? – переспрашиваю я. – Кто?
– Да все. Оглянись, – она кивает на компанию наших одногруппниц. – Думаешь, кого они обсуждают целыми днями?
– Они же его совсем не знают.
– В этом и смысл. Он, как конфетка, которую хочется откусить, чтобы узнать, что внутри.
Может, и хорошо, что мама запрещала мне общаться с парнями. Потому что это точно не для меня.
– Не понимаю я этого, – признаюсь я, сделав глоток воды. – Заинтересоваться человеком только потому, что он недоступен? Бред.
– Согласна. Именно поэтому я с Мишей. Он без всех этих прибабахов. Говорит, что думает, ничего не таит. Но в таких, как Тамаз, есть определенный шарм, и с этим ничего не поделаешь.
– Не вижу в нем никакого шарма. Только мрачную сдержанность.
– И все же ты говорила с ним, пока меня не было, – ухмыляется подруга. – А еще подарила ему свой рисунок. Я все видела, Эми, даже не пытайся отмазаться.
– Он сделал мне подарок, чтобы извиниться за вчерашнее, я захотела ответить тем же. Так было правильно.
Несмотря на твердость в голосе, я все еще сбита с толку из-за Тамаза и напугана предстоящим разговором с отцом.
– Хофчепшь? – Летта протягивает мне злаковый батончик, пока пытается прожевать тот, что у нее во рту. – Офчхень вкусшфно.
– Давай, спасибо.
Откусив немного батончика, я задумываюсь о том, как донести бумажного лебедя до дома и не повредить. Хотя меня вообще не должно это волновать. Точно не в ситуации, в которой сейчас находится моя семья. Но я волнуюсь. Искренне и всем сердцем переживаю за сохранность этой хрупкой черной птички.