Двери лифта открываются. Паркинг пустой и плохо освещенный, как и положено.
Идеальная ловушка.
Этот хам Мартен мог бы и подождать меня!
Хлоя быстро оглядывает стоянку, не решаясь выйти из лифта. Потом сосредоточивается и твердым, не знающим колебаний и жалости голосом приказывает себе:
– Не будь смешной! Ты уже не девчонка.
В результате она покидает временное убежище, отваживаясь выйти на открытое пространство. Челюсти сведены до боли, которой она не чувствует, кулаки сжаты, шаг слишком быстрый.
Ее седан уже виден, дистанционный пульт давно в руке. Поворачивает голову, осматривается вокруг, не замечает ничего подозрительного.
Она садится в «мерседес», тут же запирает дверцы. Положив руки на руль, переводит дыхание, прежде чем тронуться с места. Достает из бардачка свой бейджик и наконец выезжает с паркинга.
Вот, у нее получилось. Не так уж было сложно. Все дело в силе воли.
Прокладывая путь сквозь плотный поток машин, она пытается расслабиться. Классическая музыка, обогрев на двадцать четыре градуса. В этом роскошном пузыре она чувствует себя в безопасности. Но рано или поздно из него придется выйти. На мгновение она задумывается, не провести ли ночь в гостинице.
Проезжая мимо «Меркурия»[7], она колеблется.
– Исключено. Неужели я поддамся панике!
Мне не следовало днем уходить из ресторана. Я должна была позвонить Бертрану и извиниться. Попросить побыть со мной этой ночью. Умолять даже.
– Умолять его?.. Что я за ничтожество!
Пока она стоит на светофоре, перед ее глазами возникает лицо Кристофа.
Страсть ее жизни?.. Страх ее жизни. Ненависть ее жизни.
Пять лет, проведенные рядом с ним. И в качестве жалкого эпилога – месяц в больнице для нее и два месяца в тюрьме для него.
Кристоф. Высокий, внушительный. Как Тень.
Она закрывает глаза, не видит, как светофор переключается на зеленый. Разъяренные гудки возвращают ее на землю. Она побывала в аду.
Это он. Это Кристоф. Он вернулся, он хочет покончить со мной. Отомстить, убить.
Ему всегда нравилось терроризировать меня, нравилось, когда я в его власти.
Она замечает, что плачет горючими слезами.
– Ты вернулся, говнюк! Хочешь заполучить мою шкуру, да?
Она вопит в пустоту. Никто ее не слышит. Никто ее не понимает. Она одна, до ужаса одна.
Нет. С ней страх. Въевшийся в саму ее плоть. Он течет в ее венах, бьется в висках, делает влажными лоб и руки. Он живет там, у нее внутри.
Уже очень давно.
Обычно она торопится домой. А этим вечером она ехала медленно. И даже сделала несколько лишних крюков.
Улица пуста. Все сидят по домам. Каждый за себя.
Хлоя оглядывает привычную обстановку, превратившуюся во враждебные джунгли. Где каждое дерево идеальное укрытие для возможного хищника, готового кинуться на нее.
Она достает мобильник, ищет Бертрана в контактах. Признаться ему, сказать, что умирает от страха, умолять приехать.
Долгие минуты она колеблется, увязнув в собственных противоречиях.
Не будь такой гордячкой, черт тебя побери!
Не доставляй ему такого удовольствия.
Или же… Позвонить Кароль. Она точно приедет.
– Я веду себя просто нелепо, в конце-то концов. Этого типа не существует, у меня бред.
Позвонить Каро означает воплотить эту тень в жизнь. Не звонить означает признать, что ей все приснилось. Точнее, приснился кошмар.
Она должна разрешить эту дилемму. Позже. А сейчас нужно просто вернуться домой. Сделать нечто обычное, вдруг ставшее опасной миссией.
Противостоять своим страхам, своим демонам. Призвать свое мужество, сколько его осталось.
Заходя в сад, она думает, что следовало бы поставить ворота. А то не участок, а проходной двор. Но никакие ворота не помешают перелезть через низенькую стенку, которая служит оградой.
Может, сторожевую собаку? Огромную, способную разорвать любого незваного гостя.
Проблема в том, что Хлоя всегда боялась собак. Настоящая фобия.
Она оглядывается вокруг, бросает взгляд назад. Еще несколько метров, и она в безопасности.
А вдруг он ждет внутри, удобно устроившись на диване?
Едва она ставит ногу на первую ступень крыльца, из тени появляется мужчина.
– Это я, не пугайся.
Хлоя на мгновение прикрывает глаза, снова открывает их, глядя на лицо Бертрана. Она не находит слов, такое облегчение вызывает в ней его присутствие. И однако, нечто холодное, словно сквозняк, окатывает ее с головы до пят. А следом желание вцепиться зубами в эту знакомую плоть.
Главное, не показать, до какой степени мне хорошо от одного звука его голоса. Я победила, он не может без меня обойтись. Так оно и должно продолжаться.
– Я приехал посмотреть, как ты.
– Нормально, – сухо отвечает она.
– Тем лучше… Может, нам стоит поговорить, а?
– Как хочешь, – говорит она, открывая дверь. – Но предупреждаю, я устала.
– Я могу уйти, если тебе так будет лучше.
– Заходи, раз уж пришел.
В прихожей она бросает ключи, туфли, сумку. Все это под взглядом Бертрана. Он идет следом за ней в гостиную, где она наливает себе мартини; ему она ничего не предлагает, даже присесть.
Продолжая свою маленькую игру, она невозмутимо проверяет каждую комнату в доме. Воспользоваться тем, что он здесь. А потом выставить его вон. Если только он не станет умолять о прощении, конечно. Желательно на коленях.
Она возвращается в гостиную, проходит мимо Бертрана, стоящего посреди комнаты. По-прежнему не обращает на него никакого внимания.
Скоро он поймет. Ее нельзя безнаказанно называть сумасшедшей. Он должен был броситься за ней на улицу, когда она ушла. Рассыпаться в извинениях. Или, по крайней мере, позвонить потом раз двадцать.
Она включает телевизор, Бертран не двигается с места. Он не сводит с нее глаз, до странности потемневших и превратившихся в два дула оружия, заряженного полной обоймой.
В энный раз она проходит, едва не задев его, но не прикасаясь. Его ладонь смыкается на ее руке, она проливает половину своего мартини на ковер.
– Если ты не хотела меня видеть, следовало сказать.
Наконец она смотрит на него. Вернее, мерит взглядом. С надменной, почти презрительной улыбкой.
– Отпусти меня, – велит она. – Немедленно.
Он грубо притягивает ее к себе, отбирает стакан и ставит его на комод.
– Что за игры ты затеяла?
– Я вышла из возраста игр.
– Я тоже. Поэтому прекрати.
Он отпускает ее, снимает пальто, швыряет его на диван.
– Можешь не располагаться, – бросает она. – Потому что здесь ты спать не будешь.
Он обхватывает ее за плечи, притискивает к стене. Она наконец-то замечает, что у него лицо, которое ей незнакомо. И пугающий взгляд.
Но она немного опоздала.
Ее уносит на несколько лет назад. Когда мужчина терроризировал ее. Когда она жила с врагом, с убийцей.
Она пытается оттолкнуть его, он снова прижимает ее к стене.
– Прекрати немедленно… Или я вызову копов!
Он начинает смеяться. И этот смех тоже ей незнаком. Она содрогается, пытается унять бешено забившееся сердце.
– Послушай, Хлоя, ты же рада, что я приехал, потому что умираешь от страха.
– Ты бредишь.
– Я? Нет… Ты счастлива меня видеть, но изо всех сил пытаешься этого не показать. Ты слишком гордая.
Он прижимается к ней, держа в объятиях, которых она не выбирала. Однако она чувствует, что было бы опасно снова его отталкивать.
– Ты что думаешь? – шепчет он. – Что я буду умолять тебя позволить мне остаться здесь на ночь?
– Тогда зачем ты приехал?
– Чтобы посмотреть, все ли у тебя в порядке, я же сказал.
– Посмотрел? Теперь можешь убираться.
– Не говори со мной так. Никогда не говори со мной так.
– Говорю как хочу.
Он отрицательно качает головой. Она медленно задыхается.
– Вон из моего дома! Катись!
Она переходит на крик – верный признак, что страх заставил ее потерять контроль.
– Знаешь, – добавляет Бертран, – я тебе не верный мопс. И не ручная собачка, и не сторожевой пес. Тебе и правда не помешало бы научиться проявлять внимание и уважение к другим… Ко мне, в частности.
Он запустил руку ей под юбку, ее охватывает жаркая волна.
– Я не хочу, – говорит она, понижая тон.
– Хочешь… Ты боишься остаться одна, потому что тебе страшно, и ты хотела бы, чтобы я остался, только не желаешь этого признавать. Ну же, давай, скажи!
Она протягивает левую руку, хватает стакан, где остался практически один лед, и выплескивает ему прямо в лицо. Он отступает, утирается. Они испепеляют друг друга взглядом в не предвещающем ничего доброго молчании.
– Хочешь ударить меня? – бросает она вызов. – Давай.
– Ты меня с кем-то путаешь, Хло. Наверняка с твоим бывшим.
Ее лицо покрывается трупной бледностью; Бертран улыбается, довольный произведенным эффектом.
– Ну да, я в курсе, сама видишь…
Кароль, разумеется. Которая не знает, что такое умение хранить чужие секреты. Она мне за это заплатит.
– Я не такой недоумок, как он, – добавляет Бертран, подбирая свое пальто. – Ты же не думаешь, что я загремлю из-за тебя в тюрьму?
Он неторопливо направляется к выходу.
– Если сегодня ночью услышишь шум, не трудись мне звонить. Или если электричество отключится. Думаю, я буду занят. Доброй ночи, Хлоя.
Когда хлопает дверь, она вздрагивает. Ее губы начинают дрожать, она сползает по стене, пока не оказывается на полу.
– Сволочь!
Мне тебя уже не хватает. И все равно я ни о чем не жалею.
Гомес валяется на диване с книгой в руке. Один из редких романов Чандлера[8], который он еще не читал.
Сегодня вечером никаких засад. В сущности, торопиться ему некуда. Вернется туда в другой день, в другую ночь. Рано или поздно доберется до Башкима. Этого первостатейного мерзавца, грязной твари, которую следовало бы пропустить через дробилку в мусоровозе. Он бы с удовольствием всадил ему пару пуль в сердце, но это означало бы сделать подарок, которого тот не заслуживает. Тюрьма куда лучше. Тем более что этот тип точно получит пожизненное. Если не случится что-то непредвиденное. Вроде одной из судейских крыс, которые сводят на нет месяцы работы.
– Алекс!
Гомес кладет книгу на низенький столик и слезает с дивана.
– Иду, – отвечает он, направляясь в глубину квартиры.
Он заходит в самую дальнюю комнату, зажигает свет.
– Что с тобой, дорогая?
Женщина на постели, превращенной в медицинскую кровать, смотрит в потолок. У нее настолько опустошенное лицо, что невозможно определить ее возраст. Она чудовищно худа, вокруг глаз темные фиолетовые тени, а сами глаза непомерно запали в орбиты.
Она ужасна. И в то же время красива.
Особая волнующая красота.
Красота тех, кто страдает.
– Почему ты не спишь? – мягко спрашивает Александр.
– Мне больно.
Он садится в кресло рядом с ней. Можно подумать, они в больничной палате. Бортик вдоль кровати, консоль, капельницы. Вот уже шесть лет, как квартира превратилась в больницу.
Потом в место умирания.
Он берет ее руку в свою и сжимает, но не слишком сильно. Иначе останется синяк.
– Я уже дал тебе все лекарства, – напоминает он.
– Если бы ты знал, как мне больно!
Слезы текут по ее впалым щекам. Он не выносит, когда она плачет. Такое ощущение, что из его собственной кожи сочится кислота.
– Не волнуйся, прошу тебя. Я посмотрю, что можно сделать… Сейчас вернусь.
Едва он переступает порог комнаты, как стоны возобновляются с новой силой. Он торопливо идет в кухню. Там открывает ящик, доверху заполненный коробками с лекарствами, и находит морфин.
Он уже превысил максимальную дозу. А что потом?
Он готовит инъекцию, а стоны в глубине квартиры сменяются криками.
Однажды он ее убьет. Сам того не желая. А может, и желая.
Потому что он больше не может видеть, как она страдает. Потому что она умоляет его об этом каждый день. Без слов, только глазами.
Потому что он готов отправиться в тюрьму за это преступление.
Потому что любовь, конечно же, такой и бывает.
Так и не набравшись мужества отправиться в постель, она решила не спать до раннего утра.
Вытянувшись на диване перед телевизором с приглушенным звуком, Хлоя смотрит в пустоту.
Весь свет включен, телефон лежит рядом. Как и бутылка виски, открытая после ухода Бертрана.
Не спать, иначе он придет. Не спать, иначе он меня убьет. Или еще того хуже.
Чего он от меня хочет? Кто он?
Она пробует приладить Тени лицо. Он высокий, но она не сумела бы с точностью определить его рост. А мужчин ростом от метра восьмидесяти до метра девяносто она знает немало. Кристоф, Мартен… Бертран.
Она наливает себе еще порцию виски, медленно сползая в опьянение.
Или это я становлюсь параноиком. Сумасшедшей. Больной, чокнутой.
Какой из двух вариантов хуже? Если ее реально преследует какой-то мужчина, она может убежать на другой край планеты. Если враг в ней самой, она может хоть на Луну улететь, это ничего не изменит.
Нет, правда, она не может сказать, что ее пугает больше. А потому старается найти третий вариант, более успокоительный.
Они правы. Это последствие испуга, все пройдет. Через несколько дней я перестану видеть эту тень, не буду слышать подозрительных шумов. Все вернется в нормальное русло.
– И я стану главой агентства!
Она начинает смеяться, делает еще глоток односолодового. Лицо искажается гримасой. Чтобы забыться, ей бы следовало выбрать напиток полегче.
– И Бертран вернется к моим ногам!
Мгновением позже она заливается слезами. Берет мобильник, набирает его номер. Долго слушает гудки, потом включается автоответчик. Она жмет отбой, позволяет себе еще один глоток.
– Ну же, ответь!
Пробует еще раз. Теперь автоответчик включается после второго гудка. Вызов отклонен.
Здравствуйте, вы позвонили на телефон Бертрана…
Этот изумительный голос. Он согревает ее изнутри сильнее, чем питье двенадцатилетней выдержки.
– Бертран, это я… Я только хотела сказать тебе… Просто сказать тебе, что…
Ее глаза устремлены в пространство, слова путаются. И что она собирается ему сказать? Я люблю тебя? Абсурд. Любовь – это слабость, которая может дорого обойтись. Она должна оставаться в тайне, в ней никогда нельзя признаваться.
– Просто сказать тебе, чтобы ты катился к черту! – в результате кричит она.
Дает отбой и разражается рыданьями. Ее пальцы разжимаются, мобильник падает на ковер. Она плачет долго, под крылом своего одиночества. Благословенное одиночество, которое позволяет дать волю всему накопившемуся.
Всему, что приходится скрывать под прочной броней. Под улыбками и благопристойными манерами. Под глиняной маской.
Всему, что она прячет уже так давно.
С тех пор, как ложь стала ее убежищем, ее религией.
Только наедине с собой она может рыдать, вопить, пока не сорвет голос. Проклинать всю землю, тех, кто ее ранил, тех, кто даже и не пытался. Тех, кто воспользовался ею, когда такое еще было возможно. Пока она не вооружилась до зубов.
Наконец она заснула. Гомес смотрит на нее, сидя в кресле рядом с кроватью. Морфин разгладил ее черты, смягчил лицо. Вернув отчасти ее природную красоту.
Станет ли она такой, когда уйдет в смерть? Александр надеется. Это и есть его последняя надежда.
Он еще не знает когда.
Иногда он молится, чтобы это случилось. Иногда воет от страха, что это случится.
В любом случае ему будет так ее не хватать.
Он стал рабом умирающей, хотя за ним оставалось право ее бросить. Передоверить белым халатам. Но проще вонзить себе нож в сердце, потому что он не может без нее обойтись.
Он медленно засыпает. Его рука лежит на ее руке. Он готов уйти вместе с ней.
Ему снится ее лицо. Настоящее лицо, до болезни. Ее ушедшая улыбка. Ее забытый смех. Ему снится, что он дает ей то, чего она от него ждет. Воскрешение. Освобождение.
Смерть.
В нескольких километрах оттуда, в богатых кварталах, Хлоя тоже медленно переплывает на другую сторону. Стоит ей пересечь границу, как она погружается в кошмар.
Ее кошмар.
Один и тот же на протяжении многих лет.
Начинается он как сон. Детский смех…
Потом страшный вопль, тело падает в пустоту и разбивается у ее ног.
Вздрогнув, Хлоя снова открывает глаза. Несколько секунд спустя, скорчившись на диване, она медленно погружается в глубокую кому.
Тень у ее изголовья.