На линии фронта гулко грохотали снаряды. По позициям немцев бил шестой артиллерийский дивизион, в кратчайшие сроки передислоцированный с Дальнего Востока.
По разбитой бомбежками дороге медленно шла колонна из шести броневиков и двух легковых «Хорьхов».
Заубер Люггер, полковник СС из отдела «Аненербе», сидел на заднем сиденье автомобиля, подняв меховой воротник офицерской шинели.
Командировка из Берлина в грязную, холодную Россию не доставляла ему никакого удовольствия. Шла война, самая жестокая и продолжительная во всей истории. Люггер понимал, что это путешествие может сыграть фатальную роль в его жизни, но приказ рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера обсуждать не положено. Ему пришлось следовать чувству долга каждого немца в это неспокойное время.
Холодный сентябрьский дождь превратил эти дороги в месиво грязи, осколков и человеческой крови, а пронизывающий ветер грозился добраться до костей. «Хорьх» скрипел, словно кривые половицы. Переваливался колесами из одной ямы в другую. На головной машине дали сигнал остановки.
Линия фронта русской армии отступила на десять километров, и теперь эта территория принадлежала рейху, по крайней мере так считал Заубер Люггер. Что же считали рядовые солдаты, сгрудившиеся в крытых грузовиках, его совершенно не интересовало. Их долг – завоевывать победу для великой Германии, а его долг – собирать артефакты, незаконно находящиеся на захваченной территории. Таково было мышление этого эсэсовца, везущего в своем черном кожаном портфеле от руки нарисованную карту.
– Господин офицер! – к машине подбежал фельдфебель. – Впереди партизаны.
Люггер опустил стекло. Холодный ветер ворвался в окно.
– Отправьте в разведку роту солдат и освободите проезд.
Фельдфебель взял под козырек и умчался к машинам.
Солдаты выпрыгивали из кузова и выстраивались в шеренгу, раздался хриплый лай овчарок. Цепь немецких солдат, ощетинившись стволами автоматов, двинулась вперед.
Люггер махнул рукой помощнику:
– Пусть радист свяжется со штабом, мне нужно два юнкерса для поддержки.
Вскоре над разбитой дорогой показались пикировщики и ушли вслед за цепью.
Солдаты возвращались усталые, но довольные, потерь не было.
– Мы загнали партизан в болото, господин полковник. Самолеты сбросили бомбы впереди нас. Путь свободен, – отрапортовал фельдфебель.
– Гуд! – полковник удовлетворенно кивнул.
Колонна миновала сожженную деревушку, от которой остались лишь кирпичные остовы печей да дымящиеся головешки. Скрипя, забралась на пригорок и миновала небольшую рощу.
– Господин полковник, наше путешествие проходит на минорной ноте, – водитель «Хорьха» улыбнулся в зеркало заднего вида.
– Рано радуетесь, Груммер, – оборвал его Люггер. – Эта варварская страна еще преподнесет нам сюрпризы.
В подтверждение его слов из подлеска выкатился русский танк Т-34 и развернул орудие на колонну. Машины резко затормозили. Но было поздно, гулкий выстрел превратил грузовик в пылающую груду металлолома. Машины дернулись и дали задний ход, но горящий грузовик и выпрыгивающие, объятые пламенем солдаты преградили им путь. Оставалось только двигаться вперед. Заубер хлопнул водителя по плечу.
– Гони, – приказал Люггер.
Машина взревела двигателем и рванула по грязной дороге, оставляя за собой остановившуюся колонну.
– Проклятые русские! – выругался Люггер. – Они знают свое дело. Гитлер говорил, что русские не умеют воевать, мы раздавим их, как котят. Лучше бы этот ефрейтор оставался в своей Вене и рисовал картины, – рассуждал полковник, глядя на разбитые военные дороги.
Водитель испуганно посмотрел на своего шефа, откровенность Люггера настораживала его.
– Да-да, Груммер, оставался бы в своей Вене, – повторил Люггер. – Мы воюем уже два года, и все больше погружаемся в эту трясину. Это не Австрия, Груммер. Это Россия, а она бесконечна. Война с ней высасывает все соки из нашей Германии. Мой дед, кадровый прусский офицер, сложил голову в ее бескрайних снегах. Я не хочу повторить его судьбу. Я хочу вернуться в Тюрингию и встретить старость, слушая, как звенит по вечерам колокол на лютеранской кирхе.
Люггер замолчал. Кажется, он выплеснул все, что накопилось у него в душе с того момента, как его самолет пересек границу России.
«Хорьх» притормозил на пригорке. Люггер вышел из автомобиля и достал бинокль. Русский танк был уничтожен, и колонна двинулась догонять «Хорьх».
– Вы всерьез полагаете, господин полковник, – продолжил водитель, – что нам нужно убираться отсюда.
– Да, Груммер! – вскипел Люггер. – И как можно скорее. После выполнения задания ни секунды не задержусь в этой варварской стране.
– Господин полковник, я понимаю, что не имею права спрашивать вас о цели нашего визита в Россию. Но если уж придется сложить голову, то хотелось бы знать, ради чего мы приехали сюда, кроме интересов Германии.
Люггер осторожно посмотрел на своего водителя. Обычно Груммер не задавал таких вопросов.
– Скажу, Груммер, тебе скажу! – неожиданно для себя выпалил Люггер. – Речь идет об одном старинном и магическом предмете. В штабе рейхсфюрера его называют Венцом Базилевса. Это корона последнего византийского императора Константина. Он заключил сделку с дьяволом, и тот наделил эту корону великим могуществом. Венский художник ошибочно предполагает, что венец поможет ему закончить победой войну с Советами и сломить Британию и Америку. Иногда его желания больше похожи на желания шизофреника, чем вождя великой нации.
Груммер пожал плечами. Он не знал, что ответить. Некоторых приказов фюрера он, как и его босс, не понимал.
Но сейчас это было неважно. Они в России. Груммер, как верный пес, следовал за своим хозяином всюду, в какой бы дыре ни оказался господин Люггер. Он никогда не подводил своего начальника, что и произошло в этот раз. Колонна подъехала к «Хорьху». Из кабины грузовика вновь выскочил тот самый грузный фельдфебель и замер у машины Люггера.
– Какие будут приказания, господин полковник? – отчеканил он, глядя в глаза Люггеру.
В этом молодом человеке сразу было видно строгую офицерскую выправку и страсть к строевой технике.
Люггер с удовольствием посмотрел на столь достойного Великого рейха солдата, вытянувшегося по стойке смирно, и дал указание:
– Фельдфебель, чтобы больше в дороге не произошло подобных инцидентов, крайне рекомендую вам выслать двух мотоциклистов впереди колонны. Пусть они встанут у ворот монастыря и проведут разведку. Затем вернутся и доложат по форме.
Фельдфебель взял под козырек и, чвакая по русской грязи сапогами, помчался к грузовикам. Через минуту в сторону монастыря покатили два мотоцикла с установленными на колясках пулеметами MG 30.
Их каски раскачивались в разные стороны, словно в ритм какой-то веселой песенки, что говорило о качестве русских дорог.
– А русские знают об этой короне? – осторожно спросил Груммер.
– Сейчас вряд ли. В одно время при императоре Павле в России существовали масоны, они-то и упрятали корону в монастырь. Эту карту, что у меня в портфеле, мы изъяли у одного из их потомков в Кракове. Наш агент из Польского Сопротивления донес, что в центральной библиотеке города по ночам проводит тайные собрания неизвестная подпольная организация. Руководит ночной оргией бывший польский офицер Радзиховский. Гестапо нагрянуло туда ночью, к счастью, взяли всех, а также нашли много интересных материалов, полезных для Великого рейха. Они связались с руководителями «Аненербе», чтобы доставить все в Берлин, а наши специалисты, в свою очередь, выяснили некоторые, весьма любопытные сведения. Таким образом, Груммер, руководить операцией «Венец Базилевса» поручили мне.
– А если ее там нет? – спросил Груммер.
– Если нет, значит, Гиммлеру нужно лучше работать со своими людьми, – с усмешкой добавил Люггер. – Но то, о чем мы сейчас говорим, должно остаться между нами, мой друг.
Груммер молча кивнул, согласившись с полковником Люггером, ведь проблемы шефа автоматически становятся и его проблемами.
За передвижением немецкой колонны пристально следила в бинокль группа людей в разномастной одежде. Кто-то был одет в ватник, кто-то в старую потертую шинель, но у каждого из них на головном уборе была пришита красная полоска из ткани. Партизанский отряд, вооруженный добытыми в бою автоматами и ружьями, был наспех сформирован из окруженцев и местных добровольцев, способных взять оружие в руки. Связаться с головной частью Красной армии было весьма сложно, но некоторые приказы отряд уже мог получать через изредка применяемую рацию. Линия фронта неизбежно откатывалась на восток.
Капитан Басаргин, некогда бывший строевым офицером РККА, сейчас командовал этим небольшим партизанским отрядом на Ржевском выступе, где шли кровопролитные бои. Немцы рвались к Москве, но появление полковника СС на территории проводимых боевых действий заинтересовало контрразведку.
По сведениям агентуры, полковник Люггер прибыл в Россию с секретным заданием «Аненербе».
Задача командования была предельно простой: любой ценой выяснить истинную цель присланного из оккультного ведомства фашистской Германии Заубера Люггера. Тем временем разведрота, прочесав территорию монастыря, вернулась к немецкой колонне, сообщив о ее безопасности. Благодаря вражеской разведке, Басаргин выяснил, куда именно направляется Люггер, и принял решение окружить полуразрушенные стены древнего монастыря. Партизанский отряд тут же занял позиции вблизи предполагаемого объекта в ожидании немецкой колонны.
Немецкие автоматчики быстро разошлись по монастырскому двору, не замечая следящих за ними партизан. С найденных уцелевших досок и камней наспех соорудили несколько лавочек и расположились на отдых.
Люггер снял кожаные перчатки и, открыв дверку автомобиля, медленно вышел из машины. Окинул взглядом близлежащую территорию монастыря, и ему стало жутко от представшей перед глазами картины: из глубины таинственной тьмы немым укором взирали купола соборов и покосившиеся на них кресты. В некоторых местах железо на крышах было пробито снарядами и, ощетинившись, словно дикие псы, устремило свои клыки-осколки в темную бездну небес; вокруг стояла мертвая тишина, которая сводила полковника с ума.
– Жутковатое местечко, – произнес он, глядя на осыпавшуюся штукатурку стен монастыря.
Люггер достал из портфеля свернутый лист бумаги.
– Судя по карте, артефакт должен находиться в левом крыле храма.
– Здесь сплошной лабиринт, как мы найдем нужное место? – недоуменно добавил Груммер. – Куда нам идти в первую очередь, господин полковник?
– Начнем по очереди, – произнес Люггер и направился к самому большому храму при монастыре.
Следом за ним устремились Груммер и два автоматчика.
– Идите вперед. Груммер, за мной, – отдал команду Люггер и шагнул в пугающую своей таинственностью и темнотой бездну.
Полковник Люггер и его водитель распахнули кованные железом двери храма Святого Георгия.
– Как это символично, Груммер, что Венец Базилевса может храниться в храме Святого Георгия, – обратился Люггер к своему напарнику, но Груммер молчал, очарованный невероятной красотой древних фресок.
– Это невероятно, господин полковник, – выдохнул он. – Непонятно, как варвары могли создать такую красоту. Вероятно, это место окутано какой-то магией.
– Хватит нести чушь, Груммер, вы как Геббельс, верите в любую русскую легенду, неужели два года войны ничему вас не научили. Здесь нет ничего магического.
Внезапно полковник Люггер остановился и устремил взгляд к иконостасу.
– Это невероятно, друг мой. Кажется, мы нашли наш клад, – с невероятной радостью в голосе воскликнул Заубер Люггер.
– Откуда вы знаете, господин полковник?
– Смотри, на карте обозначен крест, а рядом с ним пламя, – Люггер провел рукой по иконе: – Вот оно пламя. Изображение адского огня. А вот и крест.
Рядом на стене была фреска с распятием.
– Еще копье! Должно быть копье, Груммер. На карте было копье, – Люггер с нетерпением оглядывался вокруг себя, пытаясь найти фреску с изображением копья.
Груммер последовал примеру своего шефа.
Наконец он разочарованно опустил руки:
– Нет, этого не может быть. Неужели мы ошиблись? Не может быть. Нет.
Люггер вернулся обратно к двери.
– Копье, копье, – проговаривал он про себя. – Копье! – неожиданно воскликнул он. – Святой Георгий, это он, Грум-мер, как же я сразу не догадался.
Люггер устремился к иконостасу, с полузатертой фрески на него смотрел святой Георгий Победоносец с копьем в руке. Оно указывало в сторону небольшой дубовой двери, украшенной резными вензелями.
– Груммер, идите сюда, кажется, я нашел вход в подвал. Это точно здесь.
Ошарашенный приятной новостью Груммер сию же минуту подошел к своему начальнику, но, осмотрев дверь, печально заявил:
– Господин Люггер, но здесь же нет ни замка, ни ручки. Как же мы ее откроем?
Люггер отошел в сторону, пытаясь найти что-то похожее на ключ.
– Мой друг, древние люди были гораздо умнее нас с вами. Они защищали свою культуру, скрывая главное под тайными замками.
Люггер внимательно рассматривал стену, прилегающую к двери, ощупывая каждый квадратный сантиметр. Его рука медленно сползала вдоль стены, пока не достигла маленького деревянного квадрата с изображением льва. Внезапно деревянный квадрат начал утопать в небольшом проеме стены и вскоре скрылся в глубине отверстия. Раздался грохот открывающейся двери, и перед ними открылся вход в подвал монастыря.
– Включите фонарь, Груммер, – недоуменно и с некоторым опасением произнес Люггер. – Нам сюда.
Полковник указал в сторону зияющей темноты, пропуская вперед двух солдат, они зажгли фонари и стали медленно спускаться по каменной лестнице вниз. Яркие лучи горящих фонарей скользили по старым стенам подземелья, выхватывая из темноты очертания библейских героев и ликов святых. Наконец они вошли в небольшую комнату, заставленную различной церковной утварью.
– Спускайтесь сюда, господин полковник! – крикнул один из них. – Здесь безопасно.
– Светите, Груммер! – скомандовал Люггер и стал спускаться вслед за солдатами.
Оказавшись за спинами солдат, Люггер осмотрел открывшееся перед ним помещение.
– Здесь, господин полковник, – один из солдат навел луч фонаря на небольшой ларец со старинным резным замком. Ларец находился в нише, заключенный под толстыми прутьями кованой решетки.
– Попробуйте сбить ее, – приказал Люггер.
В подземелье раздался глухой, но в то же время весьма ощутимый звук удара, который отражался эхом по всем коридорам этого жуткого местечка.
– Не выходит, господин полковник, эта решетка просто вросла в камень.
– Может, гранатой? – предложил Груммер.
Полковник молчаливо кивнул.
– Идите наверх, – приказал он солдатам. – Сам все сделаю. Оставьте мне пару гранат.
Солдаты поспешили обратно. Люггер привязал гранаты по бокам решетки и протянул веревку через кольца.
– Поднимайтесь, Груммер, – произнес он, тяжело дыша, – или вы хотите быть похороненным в этом каменном мешке?
Груммер быстро поднялся по каменным ступеням подземелья, оставив полковника один на один с непонятным ларцом.
– Ну что, дружок, – Люггер провел ладонью по поверхности решетки. – Какие тайны ты от нас хранишь? Настало время поделиться своим секретом!
Полковник спешно распутывал веревку и в то же время поднимался наверх. Выйдя из подвала, он приказал всем лечь на каменный пол и дернул за веревку. От взрывной волны иконостас, как Везувий, извергал осколки дерева и камня, осыпая ими застывших на полу немцев. Когда пыль, поднятая взрывом, осела, Люггер отправил за содержимым одного из солдат.
В подземелье царила полная тишина, Люггер внимательно наблюдал за удаляющейся спиной солдата, ожидая его скорого возвращения, как вдруг из недр подвала раздался душераздирающий крик. В груди Люггера похолодело.
– Что это было? – испуганно спросил Груммер.
Полковник в недоумении покачал головой.
– Ганс, проверьте, что там!
Солдат тут же подбежал ко входу в подземелье и в ужасе отпрянул в сторону, прямо на него надвигалась странная фигура и тут же исчезла, словно растворилась в пробивающихся лучах восходящего солнца.
Груммер, дрожа от страха, еще несколько минут не мог открыть глаза и лишь тихо поскуливал, вслушиваясь в исчезающее эхо неизвестного существа.
– Успокойтесь, дружок, уже все закончилось, – приговаривал полковник, стараясь привести в чувство своего попутчика.
Ганс, стоящий недалеко от входа в подвал, застыл в стойке, готовый в любой момент открыть автоматную очередь по таинственной цели.
– Отставить! – приказал Люггер. – Я сам спущусь вниз. Груммер, дайте мне ваш фонарь.
Груммер испуганно разжал ладонь. Полковник спустился вниз и поднялся с небольшим сундуком.
– Вот цель нашей командировки в Россию, Груммер, – ухмыляясь, произнес Люггер. – Она здесь.
– Уж не думаете ли вы, господин полковник, что такое сокровище находится в этом сундуке? – с недоверием произнес Груммер.
Полковник осуждающе посмотрел на него:
– Я видел артефакты, завернутые в обычное тряпье, но они не теряли от этого своей значимости.
Откинув крышку ларца, Люггер несколько минут сидел без движения, не издавая ни звука. Груммер приблизился к полковнику и заглянул в сундук. Его веки судорожно задрожали, а глаза наполняли капельки слез, медленно стекающие по щекам.
Корона базилевса горела разноцветными каменьями, играя солнечными зайчиками в ярких лучах, которые пробивались сквозь дырявые монастырские своды. Люггеру казалось, что венец излучает какое-то неведомое тепло, его охватило непреодолимое желание взять корону в руки и водрузить на чело.
– Господин полковник, – Груммер лихорадочно тряс подполковника за плечо, – очнитесь, господин полковник.
– Закройте крышку, Груммер. Мне кажется, что этот венец порабощает мой разум.
Груммер тотчас закрыл ларец и направился к выходу.
Люггер достал белый платок и вытер испарину на лбу.
– Закройте ларец в машине, – дал он указание водителю.
Партизаны, засевшие вблизи полуразрушенных стен монастыря, молча переглядывались между собой, гадая, что так долго делает немецкий полковник в храме. Зачем он вообще сюда приехал. Автоматчики прогуливались по монастырскому подворью, насвистывая старинную австрийскую песенку про Августина.
Двери храма открылись, и показалась фигура водителя с сундуком в руках. Лицо Груммера светилось от счастья.
Фельдфебель, заметив его, тут же подскочил к Груммеру с вопросом:
– Где полковник?
Груммер кивнул в сторону здания и, открыв дверцу машины, бережно расположил ларец на заднем сиденье.
Басаргин махнул своим людям рукой. По немцам ударили пулеметные очереди, перекапывая пожелтевшую траву на монастырском подворье. Немецкие автоматчики отстреливались им в ответ. Груммер бросился к кабине «Хорьха». В дверном проеме храма показалась фигура Люггера с парабеллумом в руке.
«Хорьх» взревел и рванул к храму. Люггер, сделав несколько выстрелов, успел запрыгнуть в автомобиль.
– Вперед! – скомандовал он. – Нам здесь больше нечего делать, этим болванам ничего нельзя доверить.
Длинная автоматная очередь прошила крышу кабины автомобиля, удаляющегося от монастыря; «Хорьх» стремительно несся по ухабистой дороге, увозя немецкого полковника и Венец Базилевса. Сквозь открытое окно Люггер увидел, как сквозь плотную пелену облаков к монастырю устремились две пары юнкерсов. Но ему уже было наплевать и на партизан, и на солдат, и на неудачника фельдфебеля. Он почти завершил свою миссию в этой ужасной стране. К утру Венец Базилевса будет лежать в одном из музеев Германии и, возможно, после войны принесет много пользы немецкому народу.
Известие о том, что старец Дионисий отошел к Богу в дороге, было принято патриархом Иоакимом с прискорбием.
Он обвинял то стрелецкого старшину Басаргина, что тот не сумел довезти старца до Москвы, то самого себя за то, что отпустил его в Вятку, смирившись с его выбором. Патриарх метался по палатам, впадая то в забытье, то взрываясь истериками и слезами. Никто не знал причин такого поведения владыки, всегда бывшего спокойным и рассудительным пастырем.
По прибытии в Москву Емельяна Федотовича уже встречал патриарх, но теперь взгляд его выражал холодность и недоверие. Истинную причину такого поведения знал лишь сам стрелецкий старшина Басаргин.
– Что же, Емельян Федотыч, не сказывал ли старец Дионисий чего перед смертью? – принялся выпытывать патриарх у старшины. – Не поведал ли чего необычного? Али велел передать перед смертью чего? – продолжал допытываться патриарх, буравя Басаргина колким, как десяток игл, взглядом.
– Да что же он поведать мог. Молчал, аки пень, до самой деревеньки, а ночью вот преставился, – оправдывался Басаргин. – Я подводу со старцем вперед пустил. Что теперь опасаться, чай не сбежит. А сам в Москву отправился. Мне бы, батюшка, с дороги отдохнуть немного, – произнес Басаргин, стараясь как можно быстрее избавиться от назойливого собеседника.
– И на том спасибо, только что же терзало душу старца Дионисия, понять не могу. А ведь беспокоило его что-то. Ну, теперь гадать нечего, даст Бог, откроется тайна.
При этих слова Басаргин вздрогнул и настороженно посмотрел вслед уходящему патриарху, терзаясь сомнениями, правильно ли он поступил, что скрыл рассказ несчастного Дионисия.
Вскоре патриарх покинул Москву, отправившись в Сергиеву лавру. Басаргин стоял и смотрел, как возок владыки удаляется по Ярославской дороге на север.
Когда патриарх исчез из виду, Басаргин перекрестился и выдохнул:
– Принесла нелегкая.
Всю неделю терзался Басаргин, утаив страшную тайну Дионисия. Невыносимым грузом лежала она на душе и терзала совесть стрелецкого старшины, не давая покоя ни днем ни ночью, а больше всего пугал результат его подлой лжи.
– Что, если не удержусь, проговорюсь, тогда все, прощай служба, а еще чего хуже – с головой распрощаться придется.
Так рассуждал Емельян Федотович в схватке с собственной совестью. Под конец седмицы Басаргин решил открыть страшную тайну царевне да покаяться, дескать, черт попутал, а сокрыл, потому что слов старца испугался за царевну и державу русскую; после можно отпуск испросить да на владения свои взглянуть, что думским дьяком Шакловитым жалованы были. Что старец в дороге почил, не его, старшины, вина, чай не юнца вез. Службу исправно справил. Раскольничий скит разорил. А старик мог и в Москве Богу душу отдать, так чего уж там.
За такими размышлениями его застал боярин Широковатый. Поправив ремень, довольный возвращением старшины в Москву, постучал в двери приказа.
Басаргин сделал вид, что занят службой. Он поочередно брал свиток за свитком с дубового стола, разворачивал их и, не читая, вновь сворачивал. Толстое тело боярина протиснулось в дверь. Перекрестившись на киот, боярин засеменил к столу старшины.
– С приездом, Емельян Федотыч, – выдавил он, глядя, как Басаргин откладывает свитки в сторону.
– И ты будь здрав, боярин, – откликнулся старшина.
– Знаю про несчастие твое, – закачал головой боярин Широковатый.
– Да какое там несчастье, – возразил Басаргин. – Старец все равно не жилец был. Он и живой молчал бы, ничего патриарху не поведал. Твердого характеру старик был. А свое я получил за службу, как и обещано.
Боярин глубоко вдохнул широкими ноздрями поток воздуха, пропитанный сургучем да табаком, и резко спросил:
– Чего же старец патриарху не мог сказать?
Басаргин понял, что проговорился. Да и чего скрывать, все равно придется тайну старца царевне открыть. Не по силам ему, простому старшине, такая ноша, а там уж пускай царевна сама рассудит, есть ли в том его вина али нет.
– А то тебя не касается, боярин, – сердито ответил Басаргин. – Царевне слова старца передам.
Широковатый рассмеялся:
– Да ты не гневайся, Емельян Федотыч, царевне так царевне. Все мы матушке служим, только владыко Иоаким одному Богу службу несет.
От этих слов Басаргин успокоился, исчезло напряжение и нервозность. Старшина улыбнулся и отставил в сторону свое незатейливое занятие.
– Я ведь чего зашел к тебе, Емельян, – продолжил боярин. – Мне твои тайны ни к чему. По этой части никто с тобой не сравнится, давай с тобой чаю липового попьем да по душам поговорим, как там Русь-матушка поживает. Из столицы не все видно, что на окраинах творится, чего воеводы думают.
Басаргин улыбнулся:
– А, да ты про воеводу вятского спросить хотел.
Широковатый ехидно оскалился:
– Про него, про него, Емельян Федотыч.
– Воевода вроде справно служит, препятствий в деле моем не чинил.
Боярин Широковатый улыбнулся и хлопнул себя по коленям.
– Про дело твое матушке завтра скажу, завтра и примет тебя, а сейчас пущай слуги чайку сделают, да покрепче.
В то время, пока стрелецкий старшина Басаргин и боярин Широковатый пили горячий липовый чай в Разбойном приказе, Софья принимала гонцов от казаков, осажденных в Албазине. Цинские войска несколько раз предпринимали штурм острога, но каждый раз отступали назад. Казаки держались за острог так, словно он был последним островком русской земли на берегах Амура. Необходимо было отправить посольство к цинскому императору. Выбор пал на стольника Федора Головина и Нерченского воеводу Ивана Власова. Софье необходим был мир с Маньчжурской империей. Но и сдавать русские позиции на Амуре царевна не хотела.
– Албазин должен остаться нашим, – заявила она Головину. – Как хочешь бесов узкоглазых крути, Федор Алексеич. Мыслю я границу по берегу Амура установить, – в завершение произнесла она.
Головин кивнул:
– Выполню, матушка.
– Ну, а если не согласится цинский император, – в разговор вступил Голицын, – тяни время, как можешь, пока мы войска собирать будем. Дьяка Семена Корницкого возьмешь с собой, он лис старый, опытный, глядишь, где и подскажет чего. Переводчика нет, но при дворе императора околачиваются латины, через них беседу и будешь вести, да ухо держи востро, обманут басурмане, глазом косым не моргнут. До Тобольска дойдешь, там припасы пополнишь да людей наберешь. Путь не скорый.
Головин согласился и тотчас поспешил покинуть царские покои.
– Не слишком ли молод посол наш? – спросила Софья у Голицына, провожающего взглядом Головина сквозь распахнутое окно дворца.
– Так с таких лет мудрости в делах и нужно набираться. Послы, матушка, как капуста на грядках не растут.
Великий Амур качал легкие лодочки казаков у своих обрывистых берегов. На крепостной стене, созданной из покатых сосновых бревен, стоял дозорный, тревожно вглядываясь в уходящую за горизонт даль.
– Чего видишь? – воевода ухватил своей ручищей дозорного за плечо.
– Не видать пока маньчжуров, боярин, – доложил дозорный.
– Может, пронесет, батюшка? – обеспокоенно спросил дозорный и перекрестился.
– Не пронесет, – пробурчал в ответ Алексей. – Здесь они. Скоро появятся, черти.
Воевода поправил ремень, на котором висела широкая сабля, и перевел взгляд на крепостной двор. Казаки и местные крестьяне таскали бочонки с порохом и ядрами, подтаскивая их ближе к стене, чтобы в случае осады не мешкая перезаряжать пушки, усыпавшие стены Албазинского острога, словно рассыпавшийся горох.
– Не хочет император Конси, чтобы русские на Амуре жили.
Воевода гневно смотрел в бездонную морскую даль.
– Не хочет, да кто его спрашивать будет, – злобно проговорил он так, чтобы находящиеся внизу люди слышали это.
– Верно, воевода-батюшка, – соглашались казаки, переглядываясь друг с другом. – Коль по своей воле пришли, то по своей и уйдем!
Воевода улыбнулся:
– Любо мне, братцы, такие слова от вас слышать.
Афанасий вцепился в рукав воеводы.
– Может, в Нерчинск гонца пошлем? – жалобно пролепетал он.
– Послали уже, – усмехнулся Иван. – Да только не сдюжить нам против десяти тысяч воинов Конси. Всего нас восемь сотен. Одна надежда на казаков, на крепкие стены да на наши пушки.
Алексей положил руку на пушечный лафет.
– Далеко Русь-матушка, далеко, – задумчиво произнес Толбузин, слегка покачивая головой.
– Не кручинься, воевода, и раньше маньчжуров били, – подбадривал его Бейтон.
– Били, – улыбнулся воевода. – Да только Конси сам сейчас идет. И ведет в своем войске европейских инженеров супротив нас. Значит, до последнего маньчжуры сражаться будут. Ты смотри хорошо, внимательно, а я пока к Бейтону пройду, узнаю, на какое время пушечного заряда хватит.
Алексей, тяжело дыша, стал спускаться по лестнице со стены. К нему тут же подбежал невысокий паренек в крестьянской рубахе и высокой шапке.
– Лошадей отогнали в тайгу, барин, – не успев отдышаться, выпалил он. – Оставили с ними пятерых пастухов с ружьями, чтобы тигр или медведь не напали.
– Добро, – улыбнулся воевода и похлопал парня по плечу.
– Разреши на стену подняться, воевода, – жалостливо попросил мальчишка.
Воевода грозно взглянул на мальчика и в ответ проговорил:
– А не рано тебе?
– Не рано, барин, – уверенно ответил мальчуган. – Порох да ядра подавать смогу, а где и раненых оттаскивать буду.
Алексей усмехнулся:
– Ну, коли так, то беги, воин.
Мальчишка, подтянув штаны, опрометью помчался вверх по лестнице.
Утренний туман, что окутал многочисленные островки, притаившиеся посреди реки, стал растворяться, обнажая очертания маньчжурских лодок, устремившихся к острогу.
– Идут, – истошно крикнул со стены дозорный.
– Маньчжуры идут! – подхватил его крик другой дозорный.
Из тайги на противоположном берегу показались силуэты всадников и пеших маньчжурских воинов. Разодетая в диковинные шлемы маньчжурская кавалерия усыпала противоположный берег. Пехота тащила на руках легкие двухместные лодки. Лан-Тань усмехнулся, завидя, что над острогом нависли орленые стяги и на стенах забегали воины.
– Заметил урус, – злобно прошипел Люнь-Фень. – Пушки готовят.
– Разбивайте лагерь у опушки, – отдал команду Лан-Тань. – Не уйдем, пока русские не сдадутся, – улыбнулся он своему спутнику.
Легкие лодки маньчжуров причаливали к обрывистому берегу, и маньчжурская пехота со всей прытью устремлялась вверх по обрыву к стенам острога.
– Что, ребята, все готово? – спросил у сгрудившихся на стенах острога пушкарей воевода.
Бейтон, надев боевые доспехи поверх кафтана, с прищуром посмотрел на воеводу.
– Как первые ряды пушкари положат, открывай, воевода, ворота острога.
Толбузин, как опытный воевода, сразу распознал тактику немца. Ударить по центральному флангу врага и, разгромив их, значительно обезоружить маньчжуров. Прогремели первые выстрелы из крепостных орудий. Ядра сыпались под ноги волнам наступающих вражеских войск, беспощадно разбивая их ряды. Предсмертные крики маньчжурской пехоты оглашали берега Амура. Маньчжурский военачальник, Лан-Тань, восседал на своем жеребце, наблюдая, как русская артиллерия, бьющая со стен острога, косит ряды его пехоты, словно босой крестьянин режет рисовый куст. Некоторые вражеские пехотинцы все же успевали пробиться к бревенчатым стенам острога, где их тут же встречали выстрелами русские пищали. Лан-Тань злобно оскалился и махнул рукой, показывая своим воинам, что настало время отступить.
– Отведите оставшихся воинов, – сообщил он своему помощнику.
Люнь-Фень отдал приказ трубить отступление, но в этот момент ворота крепости распахнулись и на атакующих маньчжуров налетел отряд казаков. Ловко орудуя саблями и прикладами ружей, они разбили последнюю волну наступающих вражеских войск, опрокинув их в реку. Люнь-Фень был в ярости.
– Русские сильны и хитры, господин, – гнусаво жаловался он.
Маньчжурский военачальник развернул коня, направляясь к своему лагерю.
– Мы будем терпеливы, – заключил он. – Казакам больше неоткуда ждать помощи. Окружайте острог, возводите вокруг его стен вал и устанавливайте пушки.
– Осада, мой господин, – проговорил Люнь-Фень.
– Да, осада, – утвердительно ответил Лан-Тань. – Ни один корабль не должен пройти по реке к крепости, – строго приказал маньчжурский военачальник. – Я приказываю вам перекрыть все возможные пути, чтобы русские не смогли получить помощь. Рубите лес и приступайте к работе. У нас мало времени.
Вокруг Албазина раздавался стук топоров. Маньчжуры строили башни и создавали земляные валы, окружая стены острога. Воевода Алексей Толбузин и Бейтон с тяжелым сердцем смотрели, как дотошные маньчжуры затаскивали на выстроенные валы пушки и порох.
– У голладцев научились, – печально заметил Бейтон. – И откуда черт их принес на наши головы.
– Так при дворе цинского императора столуются, – заметил воевода. – В посольство доносили, что в военных советниках числятся.
Бейтон печально покачал головой.
– Голландцы служат тем, у кого кошель толще.
Меж тем маньчжуры нанесли первый удар по стенам крепости. Пушечное ядро со свистом впилось в бревенчатые стены, вырывая из них куски щепы. С южной стороны острога маньчжуры принялись возводить из бревен осадную башню, намереваясь наносить удары по крепости сверху.
– Необходимо сжечь башню, – пояснил Бейтон, приказав казакам направить все орудия на деревянный раскат.
Выстрел за выстрелом превращали осадную башню маньчжуров в пылающую груду сваленных бревен. Вскоре башня была полностью разбита. В ответ маньчжуры усилили плотность огня по стенам острога. Внутренний двор крепости застилал едкий дым от пороховых снарядов. Зубцы дозорных башен были изрезаны ядрами маньчжурских пушек.
В шатер вбежал взволнованный маньчжурский командир:
– Господин, казаки держат оборону.
– Знаю, – злобно произнес Лан-Тань.
– Наши люди гибнут под стенами этой чертовой крепости.
– Присядь-ка, дружище, – предложил обеспокоенный военачальник. – Голландец Райхен предложил сделать пять подкопов под стены крепости. Скажи, хватит ли у нас пороха для атаки?
– Порох не проблема, – утвердительно ответил Люнь-Фень. – Русские пушки не дадут приблизиться к крепости.
– Копайте ночью, – злобно прорычал Лан-Тань. – К утру под их стенами должны быть подкопы и заложен заряд. Я хочу наблюдать, как на рассвете рухнут стены крепости и мои воины ворвутся в нее.
Когда солнце скрылось за верхушками деревьев и мгла окутала берега реки, к стенам крепости потянулись цепочки маньчжурских воинов. Они, словно тени, подкрадывались вдоль берегов Амура, высматривая в кромешной тьме места для будущих подкопов. Молодой маньчжур, стиснув зубы, тянул за собой огромный мешок с порохом. Их раскосые глаза поочередно устремлялись на крепостные стены острога. Заслышав часовых на башнях, они бросали мешки и замирали, не желая обнаружить себя. Копать приходилось очень осторожно, чтобы казаки не обнаружили подкопы раньше времени. Когда дело было сделано и оставалось лишь заложить мешки с порохом под деревянные стены острога, на маньчжуров внезапно обрушились десятки оружейных выстрелов. Подрыв стен при помощи подкопа был сорван. Маньчжурский военачальник с досадой кусал губы, разбивая при этом все, что попадалось ему под руку.
Больше года русские гарнизоны удерживали осаду Албазина, разбивая цинские войска. Потеряв несколько тысяч воинов и надежду на победу, Лан-Тань отдал приказ прекратить осаду острога и приготовиться к отступлению. Подоспевший из Нерчинска обоз обнаружил в крепости лишь несколько воинов во главе с Афанасием Бейтоном, а доблестный воевода Алексей Толбузин скончался от полученных в последнем бою ран.
Маньчжуры требовали лишь одного, чтобы русские навсегда покинули берега Амура, поскольку считали их исконно маньчжурскими землями. Прибывший для переговоров с династией Цин Федор Головин успешно завершил свою операцию. После длительных переговоров маньчжуры подписали договор, который на долгие годы определил границы между двумя государствами.
Дорога к аэродрому, где дислоцировалась сто пятьдесят четвертая эскадрилья люфтваффе, занимала более сорока километров. Это был единственный аэродром с твердым покрытием, где немецкие летчики могли взлетать, не боясь увязнуть в раскисшей сентябрьской грязи. Сейчас на взлетной полосе подполковника СС Люггера ожидал двухмоторный «Хенкель», готовый по первому приказу взять обратный курс. Но его пассажир запаздывал. Дорога была опасной. В любой момент он мог наткнуться на партизан или окруженцев, выходящих из котла.
Двигатель «Хорьха» надрывался, захлебываясь от собственного бессилия. Водитель, яростно ухватившись обеими руками за руль, ловко объезжал ямы и ухабины, неприлично виляя капотом по всей дороге. Люггер торопился к взлетной полосе, но внезапное недомогание заставило прервать его путь. Груммер, взглянув в зеркало, заметил, что лицо Люггера приняло нездоровый зеленоватый оттенок.
– Останови, Груммер, прошу тебя.
Водитель тут же свернул с дороги и остановился у небольшой березовой рощицы. Следом за «Хорьхом» проследовали автоматчики. Люггер распахнул дверку и бросился к деревьям. Ртом шла кровь. Он уже выбросил два белых носовых платка, но кровотечение не останавливалось. Люггер не знал, что с ним сейчас происходит. Но его одолевали мысли, что это недомогание тесно связано с таинственным предметом, который находился сейчас в машине подле него.
«По легенде, Венец Базилевса был передан в дар русскому царю, а значит, полностью принадлежит этим безумным русским, но какая же сила охраняла его в монастыре, может, этот призрак и есть царь, законный владелец, а сейчас хранитель короны. А что, если он и сейчас где-то рядом? Что, если не отпустит меня, убьет прямо сейчас? Чертова корона, будь она проклята. Нет. Я не хочу умирать здесь, в России. Главное, добраться до Германии, а там своя земля и умирать не так страшно будет. А главное, доверенное задание выполню», – так рассуждал Люггер, стоя здесь, в русской рощице, опустившись на колени. Он чувствовал, как силы покидают его.
До аэродрома оставалось чуть больше километра, но совсем не осталось времени до отправки самолета. Люггер попытался взять себя в руки и с трудом встал на ноги. Заубер продвигался вперед, спотыкаясь и на некоторое время останавливаясь, чтоб перевести дыхание; его тело казалось ватным, руки бессильно повисли, а голова разрывалась от невыносимой боли.