Он был подобен темной сливе
В прозрачной зелени стены.
Петровский зодчий мудро вывел
Пять арок с каждой стороны.
И ветер слушать хор улегся.
И дождь был, верно, вспрыснуть рад
Большие вязы, плиты, флоксы
И церковь – Божий вертоград.
Пусть спит Хрущев, еще не тронут —
В честь современников моих
Уж сбита тяжкая корона,
Смотри, с герба Еропкиных…
Раскрыта в сад двойная рама:
На площади (полулуной)
Чугунный Петр – хранитель храма —
Впервые пост оставил свой…
За город свой, за это зданье
Молилась я, меж слов и дел,
И, онемевший в ожиданьи,
Не снятый колокол чернел.
1937
У костюмерной мастерской.
Где куклы, маски, моль в витринах,
За три квадрата от Морской
Канал идет, как черный инок.
Он неопрятен, крив и сир,
Ему бы вечно здесь трепаться,
Где банк велик и кругл, как цирк —
Арена сложных операций;
Где, тени надломив едва
В осях чугунных полукругов,
Четыре злых крылатых льва
Плюют со скуки друг на друга.
Где искони и навсегда —
Так встала Кана в Божьем слове —
Канала смешана вода
С гранитным сгустком чермной крови.
1937
Люблю под шрифтом легшие леса.
И реки вспять, в наследство поколеньям.
И землю ту: что Божья ей роса? —
Вся наша кровь ей будет удобреньем.
Моим глазам седьмые небеса.
Большая ниша всем моим моленьям.
Тебя я пью – с каким сердцебиеньем! —
С тех пор, как в узел собрана коса.
Благословляю, русская земля,
Кольцо границ, что нам с тобой – петля:
Вся жизнь моя – одно с тобой свиданье.
Казнь за тебя – невелика деньга,
Но в смертный час, тащась издалека,
Я не приму тебя, как подаянье.
1937
Превыше всех меня любил
Господь. Страна – мой зоркий Орлик.
Мне голос дан, чтоб голос был
До самой смерти замкнут в горле.
Элизиум теней чужих.
Куда уходят дорогие? —
Когда ты вспомнишь о своих.
Странноприимица – Россия!
Как на седьмом, живут, без слов,
На сиром галилейском небе:
На толпы делят пять хлебов
И об одеждах мечут жребий…
Но тише, помыслы мои.
Слепой, горбатой, сумасшедшей
Иль русской родилась – терпи:
Всю жизнь ты будешь только вещью.
1934–1937
Россия. Нет такого слова
На мертвом русском языке.
И всё же в гроб я лечь готова
С комком земли ее в руке.
Каких небес Мария-дева
Судьбою ведает твоей?
Как б…., спьяна качнувшись влево.
Ты бьешь покорных сыновей.
Не будет, не было покоя
Тому кто смел тебя понять.
Да, знаем мы, что ты такое:
Сам черт с тобой,…..мать!
1934–1937