Простор стихающей Невы.
Я у руля, гребете – Вы.
Слова о розовой звезде.
Круги от лодки на воде.
Сказало зеркало едва.
Что под глазами синева.
Туман молочный над рекой.
Обратный путь – рука с рукой.
От белой ночи на Неве
Остались: тяжесть в голове.
Платка измятого духи
И бред, сложившийся в стихи.
1922
Осень. Вечерний ветер.
Солнечный диск высок.
Плачу, влюбленный в эти
Вздохи засохших осок.
Листья в воде Зеленой.
Мраморный водоем…
Холод румянит клены.
Холод и в сердце моем.
Смех. Силуэт. Не ты ли?
Лип шелестят верхи…
В парке твои застыли.
С прошлого года, духи.
1922
Высокий звон и говор птичий.
Неустрашимый взлет копья.
Светильником в руке Девичьей
Дрожит и тает жизнь моя.
Какая слава медью стынет.
Каким огнем мы все горим? —
Я знаю: правы те, кто ныне
Возводит свой Четвертый Рим.
Но есть плененные ошибкой:
У тех – да минет их гроза! —
С мистической полуулыбкой
На мир опущены глаза.
1925
Мне легла не большая дорога,
А глухая медвежья тропа.
Старый друг, разве мир – не берлога,
Где любовь от рожденья слепа? —
В эту жизнь я вошла с колыбели
Как в несытую солнцем тайгу;
Рыжей белкой качалась на ели.
Волчьим выродком стыла в снегу.
Новолунью сердилась спросонок
И мохнатой звериной судьбе.
А теперь я – ручной медвежонок
У лесничего в теплой избе.
1925
Зимой не бывает горлиц.
И солнечных зайчиков – тоже:
Трудно им, ласковым, прыгать
В запушенные снегом окна
Спален, где топятся печи…
А я родилась зимою;
Дрожащий солнечный зайчик
По комнате вдруг забегал —
И лег на детское горло:
С тех пор я стала поэтом.
1925
Взгляд – усталый, в лице – ни кровинки.
Ей и голод и труд – нипочем:
Вижу красные крылья косынки
За худым полудетским плечом.
Вот такою – простой комсомолкой.
Сквозь машинную, мерную песнь,
Над докучным мельканьем иголки —
Ваша жизнь мне привиделась здесь.
Сестры Запада, трудная пряжа
Многих медленных лет нам дана:
Помним, знамя кровавое ляжет
Под рукою прилежной у нас.
Слыша четкую поступь событий,
Знает – времени веретено
Приведет путеводною нитью
К дням свободы и к доле иной.
Так ловите ж, сквозь годы глухие,
В мастерских, наклонясь, не дыша,
По следам окрыленной России —
Революции пламенный шаг.
<1927>
Порох и пламя.
Ремень под рукой.
Шомполом в память
И в сердце – Джанкой.
Поднято дуло.
Щелкнул затвор.
Пули и бури
Ведут разговор.
Станция взмыла
Огнями из тьмы.
Врангель – а с тылу
Ударили мы.
Время качнулось
Вперед и назад.
По эшелонам
Вдогонку – залп.
Вспененных далей
Цокот и топ…
Мы ли их гнали
Под Перекоп!
Кровью цветет
Голубеющий лен
Тихих, родимых
Приволжских сторон:
Слушай, за горсть
Виноградной земли
Десять тысяч здесь
Гатью легли?
Слушай, годам таким —
Нечет иль чет,
На перевес или
На плечо?
Ветру и солнцу,
Рассыпчатый, наш,
Щедрой солонкой
Раскрылся Сиваш.
В бурных знаменах
Маковый дым —
Ты, окаймленный
Славою Крым!
<1928>
Земля, какая только лучшим снится.
Когда б могла перелистать и я
Тяжелые и рыхлые страницы
Твои, моя советская земля.
Чтоб этой кровью, с киноварью схожей
(Эпохи росчерк) – вычертить пласты,
Чтоб ты навстречу встала черной рожью —
Дыханьем влажным, гуще темноты.
Когда горят фонтаны, то телами
Их затыкают попросту, земля,
Затем, что больше нефтяное пламя,
Чем жизнь людей, совсем таких, как я.
И я отдам покой мой, память, друга ль,
Всю боль и кровь, и эти жилы все —
За ту одну, в которой жидкий уголь
От Грозного бежит до Туапсе:
Артерией – пока с восточной ленью
Не всплыл Батум, всех галек голубей;
В узде Бакинского сердцебиенья
Уж слышен грохот якорных цепей.
И пусть в стихи, негаданный, как камень
В глухой затон, сбивая рифмам счет,
Павлиньими разводами, кругами.
Как на воду пошел нефтепровод:
На музыку времен – на голос горнам
Положен отзвук городов – сердец.
Чтоб этот сказ о Красном и о Черном
Нам перебил Стендаля, наконец.
Б. д.
– Вернись, страна, в высокий город твой,
Под купола кремлевской бурной славы,
На холм времен, на пласт береговой…
Но поднят щит. Укреплены заставы.
А там, в бреду, всем ветрам вручена,
В замшелый крест вложив персты сухие,
Забыв свой путь, скитается она —
Слепая. Прокаженная Россия.
1931