Я чувствовал себя ребенком, слушающим родительскую перепалку, – из чулана, где Тнота хранил свои псоглавые статуи. Они укоряюще смотрели с полок, как я чистил и приводил в порядок снаряжение. Все, меч идеально остер, пистолеты заряжены и готовы плюнуть свинцом. Осталось довести до ума кинжал. Лезвие скрежетало о точильный камень, но не могло перекрыть летящую из-за двери какофонию ссоры.
– Если бы не он, ничего бы не случилось! – сердился Гиральт. – И ты хочешь, чтобы мы потащились за ним духи знают куда?
– Да не хочу, – устало ответил Тнота. – Но по-другому – никак.
Он освободился от жуткой власти «сосуна», но еще не оправился до конца. Или я попросту не слышал раньше, чтобы он бранился с партнером?
– Да, это место не медом намазано. И жизнь тут никакая. Но здесь мое дело, понимаешь? Ты знаешь, как долго я наскребал гроши в надежде открыть его? Отец бросил мою мать…
– И ей пришлось вычищать жир из котлов на фабрике, – докончил фразу Тнота. – Я знаю, ты мне рассказывал. Много раз.
– Что за тон! – взвился Гиральт.
Я пытался сосредоточиться на кинжале. Лезвие должно быть острым и чистым. Важно знать: если дела в передряге пошли наперекосяк, то это из-за сиюминутных, принятых в горячке решений, а не из-за головотяпства недельной давности. Дыр в шкуре бывает существенно меньше при тщательной подготовке.
Повязка на груди неприятно царапала кожу и вообще бесила. Гиральт вырезал из меня наконечник стрелы. Уж не знаю, чем он занимался до карьеры лавочника в Фортуна-тауне, но резать человеческое мясо, без сомнения, умел. Выходил наконечник тяжело и долго. Он погнулся, ударившись о ребра. Мне было больно, но не так, как ожидалось, а нож Гиральта совсем затупился. Воняло из дыры хуже, чем от сточной ямы на жаре. Вот дрянь. Гиральт славно поработал, и рану тревожить не стоило, но все же я не удержался, сдвинул повязку и посмотрел. Ха, почти ничего не осталось. Еще пара часов – и шрам полностью рассосется. Щека, задетая пулей, и порванное ухо уже заросли. Подарки Морока работали исправно.
И тут опять накатило. Я сильно закашлялся, согнулся вдвое, и вверх по глотке полезла гнусная черно-зеленая слизь. Удержать ее не вышло. Она все-таки выхаркнулась наружу, на руку, и я стер мерзость о статую, поглядевшую на меня с укоризной. Конечно, пачкать святых идолов хорошего друга – не слишком-то вежливо, но Тнота все равно бросит их здесь.
– В последний раз говорю: ты ничего ему не должен! – завизжал Гиральт.
Кажется, он выкрикнул «в последний раз» не в первый раз, и даже не в десятый.
– Гир, мы все должны ему, – заметил Тнота.
Он пытался говорить вполголоса, спокойно, чтобы я не расслышал. Получалось не очень.
– Мы должны ему больше, чем ты можешь вообразить. Но дело в другом: если останемся – сдохнем.
– Езжай один! И вообще, делай, что хочешь!
– Ты знаешь, я не уеду без тебя. Но оставаться нам нельзя.
Я протер кинжал маслом, сунул его в ножны за поясом, затем взялся за прочее барахло. По сути, я просто убивал время. Вряд ли возлюбленным понравилось бы мое вмешательство, но поторопиться им все же стоило. Они проспорили всю ночь до рассвета. Наверняка убитые горем родные и близкие погибших, а скорее их кредиторы, уже помчались к начальникам двух ближайших станций. Обычно люди из Цитадели предпочитали не замечать копателей Морока и их базу в Фортуна-тауне. Изрядная доля ценностей, выкопанных в ядовитых пустошах, оказывалась в княжеских карманах и сокровищницах. Но начальство едва ли потерпит бойню у себя под боком, тем более что среди убитых были солдаты, пусть даже и дерьмовые. И пусть инцидент не слишком крупный, всего-то дюжина трупов, но на фоне общей приграничной скуки он не останется незамеченным.
Я надел перевязь с мечами, подвесил пистолеты, собрал прочее снаряжение. Слизь, размазанная по морде Большого пса, уже прожгла дерево, и Большой пес укоризненно глядел одним глазом. Однако жуткая дрянь у меня внутри, не зря все заживает с нечеловеческой быстротой.
Я шагнул в комнату, где Гиральт яростно пялился на смущенного Тноту. Оба, увидев меня, умолкли. А я почувствовал себя посреди драки – не так, как прошлой ночью, но в некотором смысле и погаже.
Я посмотрел на платяной шкаф, кресла, на выемки, оставленные на сиденьях двумя стариками, каждый вечер сидевшими у огня.
– Понимаю, уезжать не хочется, – сказал я Гиральту. – Это твой мир, тебе трудно покинуть его. Но у вас нет выбора.
– Не говори, что у меня есть и чего нет! – крикнул Гиральт. – Ты во всем виноват!
Он побагровел – даже под бородой. Гордый человек. И не военный, и не из «Черных крыльев». Понятно, что я для него – пустое место.
Я выудил из платяного шкафа пыльный графинчик с чем-то янтарным и пару чашек, налил и раздал возлюбленным. Те угрюмо выпили.
– Уезжай, – попросил багровый Гиральт. – И не возвращайся. Я говорил Тноте: он не чета таким, как ты. От тебя одни беды – и ему, и мне. Ты даже на человека не похож.
Он гневно ткнул пальцем в мою сторону и повернулся к другу:
– Хочешь стать кем-то вроде него? Да?
Тнота беспомощно глянул на меня. Бедолага попал между молотом и наковальней, и молот к нему приближался.
– Оставаться опасно, – напомнил я.
– Сюда придут солдаты, – сказал Гиральт. – На Четыре-Три у меня знакомый командир. Он позаботится о нас – вышлет солдат поймать этого ублюдка. А если тот снова заявится сюда, просто так не отделается.
Гиральт выставил скулу с багрово-черным синяком. Тнота впился в меня умоляющим взглядом. Да, этот спор никак нельзя проигрывать.
– Тебе не понять, – горько пожаловался Гиральт. – Ты ведь теперь не человек.
– Да, – подтвердил я, прислонившись к шкафу. – Но когда я был человеком, тоже сильно отличался от прочих. Большинство людей хочет жить в безопасности, работать, пить пиво вечерами, строить свое – то, за что стоит держаться. Люди гордятся возможностью жить спокойно. Увы, я и прежде не вписывался в такой мир.
– Ты прав! Твой мир – чужой нам! – буркнул Гиральт.
Он стиснул зубы, презрительно меня оглядел. Я не обиделся – давно смирился с тем, кем стал.
– Да, правда. Но как насчет того ублюдка, который схватил и бил тебя? Который нанял банду, чтобы уничтожить меня, сунул в часы «сосуна», желая сломать твоего любимого? Гиральт, этот ублюдок – из моего мира. И он вернется за тобой.
Я помолчал. Пусть сказанное дойдет и как следует уляжется. Ходики в гостиной отсчитывали минуты до рассвета.
– В следующий раз может явиться он сам, – продолжил я. – Или его хозяин пришлет кого-нибудь другого. Не важно. А важно то, что они будут думать и действовать одинаково. Потрутся в городе, выяснят: вы имели дело со мной, я уехал и не вернусь. Но ведь всегда есть шанс – невеликий, но есть, – что вы знаете, где я. Они явятся сюда и станут вас допрашивать.
– Зачем нам знать, куда ты поедешь, – возразил Гиральт. – Когда не знаешь, и сказать-то нечего.
Он подошел к Тноте, обнял, давая понять, что злится не на него, что они вместе, а я – их общая проблема. Тноте явно хотелось провалиться сквозь землю.
– М-да, ты уже пострадал от этих людей, но так и не врубился. Они спросят, а ответа не будет. Они спросят еще раз, и, думаю, с кулаками, а ты снова не сможешь ответить. Тогда они не просто спросят, а пустят в ход ножи и раскаленные щипцы. Вероятно, тебя заставят смотреть, как допрашивают Тноту.
– Откуда ты знаешь, может, такого и не будет, – промямлил Гиральт.
О, похоже, начало доходить. Надо добивать.
– Я знаю. Сам поступил бы так.
– Гир, он прав, – вмешался Тнота. – Я знаю этих типов. Им наплевать на солдат, наплевать на тех, кого они допрашивают. Гир, пожалуйста.
Голос Тноты дрожал от ужаса. Бедолага. С распухшей губой, изодранным лицом – он боялся не за себя.
Сработал ли страх Тноты, или дошли мои слова, но Гиральт, похоже, понял. Он обмяк, осунулся. Да, вот так улетают в никуда долгие годы трудов. Здесь, на краю Морока, Гиральт нашел свое место. Кем он был раньше? Скорее всего, неприкаянным отщепенцем. Вором? Слугой? Гиральт, наконец, устроил подобие приличной жизни, а оно вдруг оказалось свинцом на ногах и болотом под ними.
Я оставил их с Тнотой обговаривать последние дела и вышел в холодный тихий рассвет. Улицы пустовали. Никто не спешил просыпаться. Копатели и те, кто зарабатывает на них, – люди суровые. Встречаются и типы, каких я описывал Гиральту. Уверен, после окончания пальбы они выглянули в окна, вздохнули и спокойно отправились досыпать.
Мне требовались лошади. Общая конюшня, хлипкое строение под прохудившейся крышей, стояла на главной улице. Купить лошадей было не на что, да и выменять тоже. В конюшне за пологом спал парнишка. Он слегка отодвинул полог – посмотреть, кто же явился с утра пораньше. Увидел, и его вцепившиеся в ткань пальцы побелели.
– Ты здесь за главного? – спросил я.
– М-мой дядя, – непрестанно кивая, пролепетал он.
– Знаешь, кто я?
– Вы… вы убили этих, у бара…
– Да, убил, – подтвердил я. – Но тебе нечего бояться. Детей я не убиваю. Ты знаешь, что среди дуралеев, сунувшихся в ту стычку, были солдаты? Они наверняка приехали со станций на лошадях. А мертвым скакать не надо. Покажешь их лошадей?
Парнишке хватило храбрости встать и показать. Впрочем, ему же хватало храбрости спать одному, в конюшне, посреди такого городишки, как Фортуна-таун.
В итоге мне досталось пять лошадей, очень даже приличных, вороных и гнедых, пара – с белыми чулками. Когда я привел их к дому Тноты, оказалось, что влюбленные не теряли времени даром и уже рассовали все нужное по мешкам военного фасона.
– Вам нельзя возвращаться сюда, – предупредил я. – Если вы что-нибудь спрятали, рассчитывая забрать при нужде, лучше откопайте и заберите с собой.
Гиральт лишь вздохнул и с такой тоской посмотрел на дом, что меня уколола совесть – будто это я все подстроил и сломал им жизнь.
Впрочем, так ведь оно и было.
– Куда мы теперь? – спросил Тнота.
– Куда обычно, – ответил я. – Все дороги, в конце концов, ведут к Валенграду.