Придется вернуться на Границу. У меня закончились пули, порох и ружейное масло. Дождь после Вороньего мора проливался каждые одиннадцать дней – ровно, уже в течение трех лет.
Тогда сотряслась земля, разорвалось небо и все изменилось.
Никто в точности не знает, отчего случился Вороний мор, но у меня есть предположения. Мы оказались не в эпицентре, где бы он ни находился, это уж точно. Нас задело краем: слегка потрясло да полило черным дождем. День Мора начался как обычно, а затем наступило безумие. Оно царило многие дни. Цвета мерцали и смешивались, ледяная вода выкипала, кипяток превращался в лед, с неба падали птицы, деревья вдруг пышно расцветали, а после превращались в иссохшие пустые скорлупы. Утратилась связь между причиной и следствием, и каждый шаг мог внезапно все изменить. Проповедники конца, издавна предрекавшие гибель мира, наслаждались своей правотой лишь одни сумасшедшие сутки. А потом их настигло разочарование.
Мир не вернулся к нормальности, но успокоился, пришел в равновесие. Гуси остались, пусть измененные, но исчезли вороны. А из темноты выползли новые, прежде невиданные твари, чтобы кусать, злить, донимать. Потому я и решился. Наш с Малдоном и Дантри план был опасным и даже глупым. Но мир кривился и гнулся, реальность комкалась и со скрежетом раздиралась. Следовало сделать хоть что-то, в последний раз кинуть кости, поставив на кон все. Мы поклялись друг другу не сворачивать с пути и принялись за дело.
По-хорошему, до Границы было три недели верхом, но я мог дойти за шесть дней. Морок помогал мне – конечно, за определенную цену. Время и расстояние вихрились и смешивались, будто капли крови в воде. Я выучил настроения и повадки Морока, переходы и изменчивые протоки между островками здешней реальности. Но использовать Морок значило тратить его скудный запас, накопленный в моем теле, – так нищий прячет под ветхим полом жалкие сбереженные гроши.
Я не ушел назавтра.
Медлил.
Жизнь текла привычно: я бродил по пескам и солонцам, по всему, что подсовывал Морок, находил всяких тварей, убивал их и брал нужное. Драджи мне больше не встречались, но дважды появлялись лестницы с темной аркой наверху. Я смотрел на них, и уже в который раз мое любопытство настойчиво подталкивало разум. А вдруг там что-нибудь чертовски нужное и важное?
Потому я, по обыкновению, не стал к ним приближаться.
Единственной найденной во Всегдашнем доме роскошью была одинокая, кое-как скрученная цигарка. Наверное, хозяин бросил ее, не докрутив, и выбежал наружу, к погибели, когда раскололось небо и мир сожгло хаосом.
Цигарка запала между досками пола. Вытаскивать ее было сущей пыткой, но я почти каждый день терпеливо добывал свой кусочек радости. Прикуривал от плиты, выходил на крыльцо и садился слушать небо. Сегодня оно сделалось красно-черным, густым как смола. Раньше завывание казалось хаотичным, но, привыкнув, я стал замечать некоторый ритм. Конечно, красотой звук не отличался, но послушать его все же стоило.
Наверное.
Вот за этим-то глубокомысленным занятием я и заметил крохотное пятнышко на горизонте. Подался вперед, прищурился, вглядываясь в багровое зарево.
Человек. Или человекоподобный. Твари Морока иногда принимают людские обличья. Призраки – отпечатки живой памяти. Джиллинги – уродливые пародии на человеческих детей. Вьюнцы – словно лишенные костей тощие люди, ковыляющие по дюнам на гибких ногах. Даже исполинские окаменевшие тела бегемотов отдаленно напоминают наши. Но этот слишком уж походил на человека, на одинокого всадника. Солдат? Путешественник?
Ни один нормальный человек не смог бы забраться так далеко в Морок, во тьму, где обитает ужас.
Я неторопливо вытащил мушкет, зарядил последней пулей, поджег запальный шнур и прикинул расстояние. Можно не торопиться. Он сам подойдет ко мне. Больше тут искать нечего.
Я взвел курок, глянул в окуляр прицела. Закрутились шкалы, линзы повернулись как надо, и мир в глазке стал резким, отчетливым. Морок сделал медной мою кожу, черными вены, но и подарил изумительно острое зрение. Увы, всадник был чужим Мороку. Его несчастный мул едва брел, то и дело спотыкался, а идти сам всадник вряд ли бы смог. Он потерял ступню, вместо руки свисали ошметки рукава. Сидел пришелец сгорбившись, уткнув подбородок в грудь. Лица не разглядеть, видна лишь лысеющая макушка в обрамлении грязных темно-рыжих волос.
Я прицелился ему в грудь.
Но ведь последняя пуля. Жалко тратить. А вдруг это потерявшийся солдат, или скаут, или еще какой несчастный, отбившийся от своего отряда?
Впрочем, несчастный мог оказаться и чудовищем, клубком острых клыков и ярости, выпрыгивающим из обманной оболочки, или чем-то взрывающимся, или любой другой дрянью.
Мой палец сдвинулся к спусковому крючку. Вышибить тварь из моего Морока? Даже если он и человек, здесь нет еды для него, и не с чем отправить его обратно к Границе. Я-то могу питаться тем, что нахожу здесь, но к этому пришлось долго приспосабливаться. Больше так никто не сумеет. Лучше уж послать парня в причитающийся по вере ад и закрыть тему.
Впрочем, выходило нехорошо: бедняга пережил самую скверную дрянь в Мороке и напоследок, из лучших побуждений, получит в лоб кусок свинца. Да, он оставил Мороку руку и ногу, но Всегдашний дом может сохранить ему жизнь. Ну, конечно, не слишком надолго. Вряд ли парень уживется со мной и всем, что теперь во мне.
Я спокойно взял чужака на мушку. Вот, уже близко. С моим прицелом пулю уложу точно в сердце.
– А, гребаное дерьмо. – Я затушил фитиль.
Отставил мушкет, вынул из ножен клинки и разложил на столе. Лучше не тратить пулю зря.
А когда мул подошел ближе, я с некоторой тревогой – такая, наверное, бывает у палача, если кровь забивает сток, – понял, что знаю приехавшего ко мне. Хотя «знаю» тут явное преувеличение. Скорее – узнаю тело.
Всаднику оставалось с десяток ярдов до дома, и я вышел ему навстречу. Мул был слеп и едва переставлял ноги. Он настолько ослаб, что даже не испугался, когда я приблизился и вынул человека из седла.
– Не внутрь, – прохрипел всадник. – Не в дом!
На лице его запеклась корка из пыли и крови. Морок скверно обошелся с ним.
– Недостаточно изысканно для тебе подобных? – подколол я.
– Просто не мое, – ответил он без улыбки.
В списке тех, кого я мог бы вообразить на спине этого мула, Отто Линдрик, безусловно, занимал последнее место. Вернее, то, что выглядело Отто Линдриком.
Нолл. Чертов Безымянный, одинокий и окровавленный, на измученном муле посреди Морока. Нолл, построивший Машину, обороняющую Границу. Я видел, какую мощь исторгла эта Машина. Я видел, как ее строитель глубоко под Цитаделью разбирал на части, исторгал из бытия бога. Нолл мог пользоваться множеством тел. То, в котором он находился теперь, изрядно потрепало. Во Всегдашнем доме обычно не бывает гостей. И уж тем более Безымянных.
Я принес воды из бочки. Бессмертный или нет, ко мне он явился измученным и страждущим. Судя по одежде, Нолл попал под черный дождь, а от него приходится несладко и великим колдунам.
Я уложил Линдрика в кресло-качалку на веранде.
– М-да, не ждал гостей. Тут все ни к черту.
– Дороги тут ни к черту, – заметил Линдрик и показал мне изжеванный остаток руки. – Так заявил ублюдок-джиллинг, разбудивший меня. Гадкие тварюги.
– Да, малоприятные, – согласился я, чувствуя, как по спине бегут мурашки.
Я принес одеяло: изуродованное тело Нолла умирало, а умирающих надо хотя бы укрывать. Впрочем, сам-то он не умирал, когда гибли его тела. Однажды подручный Нолла истыкал одно из таких тел ножиком для фруктов. Новое явилось чуть ли не назавтра.
– Я долго искал тебя, – сказал Линдрик-Нолл. – Никто не хотел говорить, где ты.
– Они не знали. Но, прости, у кого ты спрашивал обо мне?
– У типов вроде тебя, пьяниц и отщепенцев. Еще у маршала Границы. Я даже пробовал сунуться к твоим коллегам, капитанам «Черных крыльев». Правда, их маловато осталось.
Он пил – и проливал больше, чем глотал. Глаза его налились кровью. Нолла явно терзала боль. Но я напомнил себе, что это тело – обман, и боль тоже.
– Ты мог бы спросить Воронью лапу. Он-то всегда знает, где я.
Глаза Нолла оживились, заблестели. У старого волка еще сохранились прежние хитрость и злоба. И нечеловеческая, древняя и сильная сущность.
– Он не знает. И тебе это известно. Ты запрятался глубоко во тьме, а Лапа уже не тот, что раньше. Мы все уже не те.
Я не получал вестей от хозяина с самого Вороньего мора. В общем-то, ничего необычного. Он и прежде подолгу пропадал. Но сейчас все было по-новому. Черный дождь приносил кошмары, и в них я видел всякое. И просыпался в холодном поту.
– Как ты отыскал меня?
– Постарался мой капитан, Зима.
– Не слышал о нем.
– Само собой, – кивнул Линдрик. – Мои агенты не красуются перед всеми, как твои «Черные крылья». Воронья лапа никогда не понимал преимуществ утонченности.
Утонченности, ха. И это у Нолла, типа, соорудившего гряду жутких уродин из камня и стали вдоль Границы, построившего Машину, способную разом убивать сотни тысяч.
– Знаешь, Галхэрроу, ты скверно выглядишь, – заметил Нолл. – Причем даже в сравнении со мной.
Я встал, прислонился к столбу, посмотрел на Морок, где шевелился, перетекал с места на место песок. Под ним двигалась здоровенная тварь. Морок не хотел пускать Нолла ко мне. Хотя, возможно, я приписывал Мороку чрезмерную разумность. Он всем мешал добраться куда бы то ни было.
– Зачем ты пришел?
– Тебя ищет Воронья лапа. Наши дела плохи после Мора.
Нолл покашлял в кулак. Звук был такой, будто в легких катался мокрый щебень.
– Вороньего мора?
– Зови как угодно. Но если ты думаешь, что прежде Глубинные короли воевали с нами по-настоящему, то очень глубоко заблуждаешься. Галхэрроу, наши дела совсем никудышные. Мы на последнем издыхании.
– Вы, Безымянные, на издыхании обычно творите то, отчего худо всем смертным в округе. И что на этот раз задумал Воронья лапа?
Я говорил без особой злобы, без злобы же слушал и Нолл. Так, спокойный обмен мнениями.
Нолл согнулся в приступе кашля. А когда разогнулся, на руке его я увидел красные брызги. Тело умирало.
– Что обычно делает Воронья лапа, попадая в переплет? Бьет лоб в лоб, с тактом и изяществом стенобойного тарана. Уверен, он готовит новое оружие.
– Но как же так? Ты, всемогущий Безымянный, и не знаешь. Вы не делитесь новостями друг с другом?
– Э-э, смертные, – с отвращением выговорил Нолл. – Слишком сосредоточены на себе и не видите дальше своего носа. Посмотри на меня.
Я посмотрел. Зрелище было не ахти.
– Мор меня уничтожил. Это мое воплощение жило на южном побережье, продавало скамейки для рыбацких лодок. Имелась и еще тысяча тел по всему миру. А теперь? Меньше двух десятков. Я даже не представляю, сколько осталось меня, что уж говорить о замыслах Вороньей лапы. Кто знает, где он и как выжил.
– В день Вороньего мора вы дрались с Глубинными королями, чтобы не позволить разбудить и поднять на поверхность Спящего?
Глубинные короли давно пытались вызвать из океанских глубин Спящего – демона еще древней и страшней, чем они сами, – чтобы затопить мир. В попытке остановить королей Безымянные отправились в далекое место силы, в мир льда и пронзительного ветра. Я узнал об этом мире из краткого видения, посланного мне господином, но успел ощутить жуткую мощь, живущую подо льдом.
– Может быть. Понимаешь, моя память вся в дырах, – пожаловался Нолл. – Такая истрепанная, что куски ее отваливаются и теряются. Ты почти стерт из воспоминаний, Галхэрроу. Я знаю только, что мы использовали тебя как приманку в игре с Машиной, и это сработало. Увы, мне пришлось иметь дело со смертными. А в итоге мы не справились. Грядут Глубинные короли.
– Ты бредишь, – тихо сказал я. – Если бы Спящий проснулся, здесь стоял бы стофутовый слой воды.
– Верно, – согласился Нолл и попробовал улыбнуться, но мышцы уже плохо слушались его. – Ха-ха, да, мы дрались с королями. Но лишь сдержали их. На время. Глубинный король Акрадий заключил сделку со Спящим. Он забрал малую толику силы океанских глубин, которую смог высвободить, и взамен отдался Спящему. Мощь в обмен на свободу. Акрадий переродился в новую сущность, сделался сильнее любого короля или Безымянного. Мы не знаем, почему и как, но другие короли воевали с ним, и ему потребовалось для победы целых три года. Филон, Нексор, Иддин – все они стали его вассалами. Акрадий теперь величает себя императором.
А я-то думал, что драдж зовет так своего хозяина из высокомерия и тщеславия. Мать честная. Ну и новости.
– Глубинный император, – задумчиво произнес я. – И он сейчас, конечно же, идет на нас?
– Разумеется. Мы разбиты. А с мощью Спящего Акрадию нипочем и Машина.
Мы немного посидели молча, затем я пошел в дом, выковырял цигарку из щели между половицами, раскурил ее от плиты, съел мясо из супа, вышел наружу и устроился рядом с кашляющим и хрипящим телом Нолла.
– Ты умираешь? – поинтересовался я.
– Это тело… оно знавало и лучшие дни…
– Ты понимаешь, что я имею в виду. Не это тело, а настоящий Нолл – где бы он, мать твою, ни был.
– Мы все приходим и уходим. Некоторые приходят надолго. Даже очень…
Он закашлялся. Казалось, в его груди, в пустоте, ребра бьются друг о друга. Хотя, может, так оно и было.
– Ты боишься? – спросил я.
Нолл прищурился, посмотрел на меня. В налитых кровью глазах заплескалась ярость – чужая, древняя, сжигающая дотла. Жалкий смертный посмел спросить бога о его божественной смерти. Но теперь Нолл уж точно умирал. Я никогда не видел его таким.
– Могу уйти, оставить тебя одного.
Нолл уставился на меня, затем опустил взгляд, отвернулся – смущенный, разозленный. Испуганный.
– Не надо, – попросил он.
Я докурил и швырнул окурок на песок. Дым медленно клубился в душном воздухе, не хотел подниматься.
– Сейчас хоть что-нибудь может остановить Акрадия?
– У Вороньей лапы есть план, но сработает ли он, не знают даже святые духи.
Нолл глянул на расколотое небо, на разбегающуюся во все стороны паутину трещин, сияющих раскаленной бронзой.
– Но если и сработает… знаешь, Галхэрроу, мне тревожно за этот мир. Я долго жил в нем. И теперь ухожу. Но, надеюсь, мир побудет еще немного.
– А он стоит того? – буркнул я, не подумав.
Как-то вырвалось само собой.
– Ну да, тут холодно и одиноко, – согласился Нолл. – Но ты почему-то прячешься шесть лет в Мороке. Кого-то ты, кажется, даже любил. Можешь сколько угодно изображать старого прожженного циника, но я-то знаю, какая ты мягкотелая сопля и чего добиваешься. Воронья лапа не знает, а я знаю.
Меня взяла ярость. Вот же подыхающее дерьмо! Куда ж ты, сволочь, лезешь? Ну погоди, один тычок железом, и …
Нет, разожми пальцы. Убивать умирающего, да еще Нолла… м-да. Как-то отвыкаешь со временем терпеть такое.
– Ты ничего не понимаешь, – процедил я.
– Мне известна цель Дантри Танза, – небрежно отметил Нолл. – Я разузнал, что он исследовал для тебя и зачем ты поручил ему уничтожать мануфактуры фоса. Потихоньку я реконструировал твой план. Конечно, план совершенно безумный, но оттого и гениальный. Танза мог бы стать знаменитейшим ученым во всех княжествах, если бы, разумеется, все князья Дортмарка не хотели поймать и повесить его. Дерзкий план, да.
– А он сработает? – уточнил я.
– Ни в коем случае. С чего бы? Даже начинать не имеет смысла, – заверил Нолл и, влажно всхлипывая, рассмеялся.
– А, так ты желаешь мне удачи.
– Знаешь, я очень долго не был человеком и уже с трудом представляю, как и что у вас происходит. Может, потому считаю: в нынешней игре ставить на человечность правильнее всего. Ты можешь сделаться наковальней, но если не останешься человеком…
В этом весь Нолл. Загадки, полуправда. Чего еще ожидать от него?
Нолл перестал хрипеть. Полежал совсем тихо, затем широко открыл глаза. Рука метнулась – схватить меня за запястье, но пальцы не смогли прикоснуться к моей коже, будто уткнулись в прозрачную стену. Магия наших тел не хотела соединяться.
– Оружие Вороньей лапы – наш последний шанс выжить. Но я бы не доверял твоему хозяину, – прошипел Нолл.
Он вдруг словно проткнул меня взглядом – попал в самое сердце и прочел все, что там пряталось.
– Оружие, хм, – смущенно буркнул я и отвернулся. – Гляди, вот они, последствия опыта Вороньей лапы по части оружия. А еще есть кучи кратеров – последствия твоего опыта по той же части. И чем кончится на этот раз?
Нолл не ответил. Воздух с хрипом и свистом выходил из его легких.
– Что с тобой случилось? – спросил я.
– Галхэрроу, дождь все помнит. У дождя и узнай, – просипел Нолл.
Его тело внезапно обмякло, словно жизнь в один момент вытекла из него. Осталась пустая вялая марионетка, покинутая кукловодом. Да уж, подходящий образ для нашего Нолла.
Я натянул одеяло ему на голову. Труп придется сжечь. Неразумно оставлять тело Безымянного тварям Морока.
Потом я встал, расправил плечи. Ворон зовет, время откликаться на зов.
Слишком долго я бродил по пустыне. Пора возвращаться к людям.