Глава 4 Милости просим!

Когда мы бежали в прошлый раз, собраться было легче. Тот дом мне никак не удавалось обжить: тёмный, холодный, он казался вечно пустым и одиноким, хоть и стоял почти на окраине Ельников – деревеньки всего в четверти дня пути на лошадях от родных Выселок. Когда мы нашли отдалённый домик и спросили владельцев (пустят ли пожить за малую денежку?), местный голова чуть не заплясал от радости: владельцем был он, но, видать, не привечал вовремя домового10, поэтому так никто здесь и не остался. Дом потихоньку начинал ветшать, утварь, как по сглазу, ломалась одна за одной, а выгнать из комнат злую прохладу не представлялось возможным. Нас и пустили на постой с условием, что мы избу подправим (бдительный голова исправно ходил проверять, как идут дела), а после уже и об оплате поговорить можно. При таких условиях мы, конечно, с починкой не торопились. Вот и вышло, что дом всегда выглядел полуразрушенным, будто его не чинят, а ломают, одежда так и лежала на лавке в узелке, готовила я и вовсе упрямо в походном котелке, да и вообще не питала к жилищу особой любви, справедливо полагая, что оно лишь временное. Надеялась ещё через месяц-другой вернуться в родную деревню.

Другое дело этот крохотный охотничий домик посреди леса. Мы наткнулись на него случайно и влюбились с первого взгляда. Аккуратный, утопленный в зелени, почти незаметный стороннему взгляду, он был продолжением леса, а не чем-то чужеродным. Вначале показалось, это деревья кучно растут, и только потом стало видно крышу, присыпанную землёй и укрытую одеялом мха. Зайди мы с другой стороны, наверное, и вовсе не заметили бы хибарки, так удачно спрятавшегося за холмиком с севера. Судя по затхлому духу, встретившему нас, домик пустовал давно. Справедливо рассудив, что негоже такому удобному жилищу стоять без дела, мы быстренько обустроились. Невзирая на щели, иной раз толщиной с палец, здесь никогда не гуляло сквозняков. Маленькая аккуратная печь с благодарностью приняла первый огонь и с пары поленец обогрела комнату. Неведомый владелец так и не вернулся. Серый предположил, что когда-то тут жил бирюк-охотник, но, видимо, на старости лет перебрался поближе к людям.

Мы сразу полюбили этот дом, приютивший нас почти на два года. А теперь покидали и его.

Я носилась по крохотной комнате, как ужаленная, не зная, за что хвататься, набирая полную охапку засушенных совсем недавно трав и тут же бросая, напихивала торбы снедью и одеждой и выгребала лишнее, чтобы бежать налегке… В итоге просто села на лавку и разревелась.

Муж подошёл ко мне (даже его шаги звучали виновато) и молча обнял. Мы оба знали, на что шли. Что не сможем жить спокойно. Но почему каждый раз так больно?! Я всхлипнула и уткнулась в грубую льняную рубашку, чтобы Серый не дай Богиня11 не подумал, что я его в чём-то обвиняю. Ему тоже нелегко.

Выплакавшись, собираться оказалось куда легче и быстрее. Я махнула рукой на накопленные богатства. Подавитесь вы этими заячьими шкурами! Прихватила самые нужные травки, чтобы подлечить по дороге мужа, еду – мешочек перловой крупы и остатки вяленого ароматного окорока, схватила румяный, ещё горячий хлеб (смешно помыслить: когда я вынимала его из печи, знать не знала, что он будет последним, что я в ней сготовила), покидала самую удобную (а другой и не было) одежду и набрала флягу чистой воды из ручья уже уходя. Мы аккуратно притворили за собой двери. Быть может, гостеприимный дом приютит ещё кого-то, кому понадобится не меньше нашего. Я незаметно коснулась дверного косяка кончиками пальцев, стараясь сохранить в памяти ощущение тепла, которое нам здесь подарили лесные духи. Я не надеялась увидеть его снова, как когда-то мечтала вернуться домой. Но, Боги, почему же так больно?!


К утру мы успели так запутать следы, что ни одна самая обученная собака не найдёт. Не то что бы мы перестали спешить: когда на хвосте ватага охотников, излишней расторопности не бывает, но животный страх отступил – недруги остались далеко в стороне. Наш домик был почти на самой границе с Морусией и, раз уж в нём нас всё-таки отыскали, решили податься в противоположную сторону – к Городищу. Конечно, пойти по тракту, так удачно ведущему через Малый Торжок прямиком к столице, мы не могли. По крайней мере, пока. Но к проезжей дороге, как мелкие речушки, впадающие в озеро, вели просёлочные почти из каждого селения вдоль границы, так что, рано или поздно, затеряемся в толпе, а там уж само Лихо одноглазое12 не сыщет беглецов.

Путь предстоял неблизкий – даже на лошадях не меньше двух дней, а пешими хорошо если за седмицу управимся. И это напрямки. Благо, Серый хорошо потрепал охотников и, даже если они вскоре оклемаются и продолжат нас искать, двигаться будут не сильно быстрее. Хотелось бы верить, что ещё и понятия не имеют, куда. Но раз уж почти до соседнего государства не поленились дойти, всё одно сыщут.

Я скосила глаза на мужа. В отличие от меня, тоже вроде как выросшей у леса, он двигался совсем бесшумно. Сразу видать привычного зверя, будь он хоть в каком обличье: ни единого следа не оставил, ни паутинки не сорвал. А ведь ещё и почти все пожитки тащит, не отнять. Хотя сам идёт-шатается. Тоже мне герой!

– При смерти, небось, тоже тяжести таскать будешь? – буркнула я.

– Ага, – пропыхтел муж. Видать, совсем притомился, иначе бы гадость какую сказал.

Солнца пока не видать, но первые лучи робко выглядывали из-за деревьев, вылавливая и съедая редкие клочья тумана. Мы шли всю ночь. Ноги, отвыкшие от дальних переходов, ныли, выше колен страшно коснуться от боли. Противясь вынужденному посту, желудок требовал внимания.

– Может, привал?

Серый раздражённо покосился на меня, и я пожалела, что открыла рот, но бренное тело оказалось категорически против дальнейшего путешествия. Оно жаждало еды и сна, не желая трезво оценивать гонящую нас вперёд опасность.

– До реки дотерпишь?

Я кивнула, давно перестав соображать, где мы находимся и лишь втайне надеясь, что до воды и правда недалеко.

Речка Рогачка (я помнила её ещё по жизни в Ельниках – совсем рядом текла) одним своим краем упираясь в полноводную Лесну, перечёркивающую соседствующие государства, вела через всю Пригорию, огибая Городище. Кривые, «рогатые» берега путники не жалуют, те больше путают и задерживают, чем задают направление к столице, поэтому основной тракт расположился через лес. Зато, держась шума воды, можно до поры двигаться, не боясь заблудиться, и забрать в сторону торгового тракта только когда он станет совсем оживлённым. Так что Серый вёл нас умно. Но мне было не до здравниц в его честь. Хотелось лечь под ближайшим кустом и помереть. Решив, что столь ценную информацию негоже скрывать от мужа, я честно заявила:

– Я сейчас под ближайшим кустом помру!

– Не помрёшь. У меня в сумке свежий хлеб и мясо, а без них ты помирать не захочешь. Надо до Рогачки дойти. Схоронимся между холмами и отдохнёшь.

– Можно подумать, ты сам ещё с ног не валишься. Полдня же вчера бегал!

– Так не зря ж бегал. Ушли зато вовремя.

– Вот именно. Ушли. Уже всё, можно и на боковую.

– Ладно, убедила. Поешь только и спи.

Серый бережно ладонями раздвинул частый ивняк, и мы оказались аккурат на вершине небольшого склона, у подножия которого текла мелкая, грязная и наверняка очень холодная Рогачка. Назвать этот ручеёк в два прыжка рекой мог разве что карлик. Но чего уж там. Я резво спустилась с холма прямо в объятия маленьким белёсым облачкам тумана. Не успела затормозить и залезла по колено в воду: и правда ледяная!

– Здесь передохнём, – скомандовал муж, заглядывая под пышную крону плакучей ивы, – только костёр разводить не будем. Мало ли.

Я хмыкнула. Собирать хворост для костра меня сейчас не смог бы заставить и обещанный кабан на вертеле. Я по-хозяйски порылась в сброшенных на землю сумках, выудила на свет изрядно помятый и уже попахивающий кислым (а нечего было горячим заворачивать!) хлеб. Кто б поверил, что эта кривая лепёшка ещё вчера была румяной и пышущей жаром выпечкой, впервые за долгие годы поднявшейся столь удачно. А, и так сойдёт. Серый принял остатки окорока и, неспешно, чем чуть не довёл меня до голодного обморока, взялся строгать мясо. Ещё и нож столько времени придирчиво осматривал – острый ли? Наконец, я блаженно вгрызлась в свой кусок. Желудок заурчал особенно громко, недовольный, что до него ещё не дошло вкуснятины. Теперь ему долго придётся обходиться пустой кашей да грибами.

– В Городище? – озвучил Серый и без того понятную истину: если уж нас нашли в глухом лесу, надо прятаться в большом городе.

– В Городище, – подтвердила я, укладываясь вздремнуть. – Ты никому из… наших не говорил, что ты оттуда?

Серый покачал головой:

– Тётка Глаша разве. Но из неё слова не вытянешь, сама знаешь. Я думал, нас по городам наперёд искать станут.

– Так, наверное, и искали. Почти три года вон спокойно живём.

– Два, – поправил Серый, – через год из Ельников пришлось уйти. Вот упрямые ж ребята! Столько лет нам покоя не дают!

– Видать, сильно мы им понравились, – хихикнула я.

– Ага. Ты понравилась, – хмуро поддакнул мужчина, – а меня – на воротник.

– Не-е-е, – зевнула я, – какой воротник? Облезлый ты больно. Разве шкуру снять да на лавку у печи кинуть.

Шерсть у волка, на самом деле, была мне на зависть. Не у всякой девки волос такой пушистый да мягкий.

Серый опустил ладонь мне на голову, зарылся пальцами в растрёпанные волосы, запутался в нечёсаных прядях. Да, отрастила я косу за эти годы. А ума, как водится, не нажила. Я блаженно выдохнула, решив и искренне веря, что вот сейчас открою глаза, уложу спать мужа, а сама стану сторожить.


Когда я открыла глаза, солнце было уже высоко и плескалось в реке наравне с обнажённым мужчиной. Серый брызгался и отфыркивался, умываясь и бодря тело. Я поёжилась, представив, насколько холодной несмотря на (где там солнце?) почти полдень должна быть вода – вон как кожа посинела. За годы нашего знакомства Серый мало изменился, разве что вверх вытянулся и волосы бросил стричь, оброс по самые плечи. От ножниц нынче бегает, как от огня, дескать, мало ли что я ему отрежу. Всё такой же тощий, плотно обтянутый жилами, просвечивающими сквозь тонкую, по-девичьи нежную кожу. На левом боку виднелся уродливый шрам с толстой кровавой коркой, ещё менее суток назад бывший живой раной. Наскоро наложенную повязку раненый снял, бережливо ополоснул и припрятал в сумку. Хозяйственный, чтоб ему. Хорошо, на нём всё заживает как на собаке.

– Доброе утро, жена!

– Доброе утро, незнакомый голый мужчина.

Серый засмеялся и резво с явным облегчением вылез из воды. Днём небось станет куда как жарче, особенно пешим путникам, и об утренней прохладе он вспомнит с тоской.

– Не брызгайся! Холодно.

– А ты лучше бы и сама окунулась. Р-р-р-р! Здорово!

– В отличие от некоторых, у меня нет тёплой шерсти.

Серый глубокомысленно заглянул мне в подмышку, заявил, что, если подождать, будет, и полез за едой. Он явно чувствовал себя лучше, но всё ещё выглядел очень усталым.

– Ты хоть поспал сегодня?

– Немного. Мне хватит, – муж поспешно дожёвывал остатки раннего завтрака, – хорошо бы до вечера Ельники позади оставить. Там две хоженых дороги на тракт, не хочется, чтобы нас запомнили.

– А сил хватит? Тебе бы не спешить. Те… Ну, которых ты потрепал, тоже вряд ли торопятся.

– Вот потому нам и надо как можно дальше уйти, пока время есть. Ничего, могла бы уж и привыкнуть, я крепче, чем кажусь.

Ноги после ночного перехода нещадно гудели и, перетруженные, обещали к вечеру ещё не раз возмутиться. Я резко откинула отсыревшее одеяло и приготовилась остервенело плескать в лицо холодной водой.


Денёк оказался на удивление погожим. Если не думать о нагоняющих нас убийцах, а представить, что мы просто гуляем по лесу, так и вовсе замечательным. Карабкаться по холмам вдоль речки было не слишком приятно, зато вряд ли преследователи сочтут нас настолько дурными. Выбирая между бегством в тёплую Морусию и неспешной прогулкой по хожему тракту мы предпочли кривые берега Рогачки. Ну точно дурные!

– Давай-давай! – подбадривал меня муж, – на том свете отдохнёшь!

– Благодаря тебе я могу на нём оказаться куда раньше запланированного, – огрызалась я, взбираясь на очередную кручу. – Как думаешь, по пути будут ещё деревеньки?

– Наверняка. Возле Малого Торжка и Городища много должно быть. Жаль, мелкие. Народ последнее время в города подаётся на заработки. По домам старики да дети остаются. А у них память цепкая. Запомнят и как пить дать сдадут при случае. И ладно бы за вознаграждение, как преступников. Нет, за идею ратуют! Такие одними сплетнями и живут.

Я разочарованно вздохнула.

– А я надеялась заночевать в какой-нибудь. Мяса бы в дорогу прикупили – у меня денежка кой-какая есть.

– Ну не вечно же нам по лесам ходить, – сжалился муж, – давай так: если наткнёмся, зайдём. Я обернусь и в лесу заночую, а ты выдашь себя за какую-нибудь блаженную.

– А чего это за блаженную? – возмутила я, – я, может, буду купеческой дочкой, бежавшей от нежеланного замужества. Или мужа бросившей, потому что он меня обижает! – я показала Серому язык в подтверждение слов.

– Да хоть земным воплощением Рожаницы13! Блаженных хуже запоминают и лучше привечают.

Я вздохнула, признавая поражение. Впрочем, селение встречаться не спешило.

Деревня оказалась на другом берегу реки. Мы бы её миновали, не возжелай я вытряхнуть сучья из волос на вершине одного из холмиков. В поздних летних сумерках было не разглядеть светящихся окошек, зато струйка дыма явственно тянулась в небо серой пуповиной.

Я указала пальцем в сторону деревни.

– Туда. Сегодня я хочу спать на мягком.

Серый пожал плечами:

– Ври, что ты, наоборот, в Морусию.

– Да уж своим умом дойду!

Как заботливый муж, Серый ответственно помог мне перебраться на другую сторону реки. Странно, что не было мостков, да и ни одной тропки от деревни к реке мы не заприметили. Да кто вообще в такой глуши строится? Вокруг лес сплошной, а до ближайшего тракта идти и идти. Впрочем, тропку по темноте мы могли и не разобрать, а мостки наверняка есть дальше по реке. Вытерпев издевательства мужа, с нескрываемым удовольствием накручивающего на меня одну за другой все имеющиеся тряпки (да ни один уважающий себя блаженный в такую погоду не станет в десяток платков кутаться!) и разрисовывающего лицо незаразными, но пугающими струпьями, я решительно направилась к домикам. Серый наскоро освободившийся от одежды и перекинувшийся в волка, теперь смотрел на меня откровенно щенячьими глазами и, люби он меня чуть меньше, точно бы никуда не отпустил.

Тропинки от деревни и правда не было – всё заросло некошеной, по меньшей мере, с весны травой. Да и деревней селение сложно назвать – три двора, два из которых выглядели заброшенными. Поодаль чернели развалины других зданий: не то деревенька когда-то была крупнее, да обмельчала, не то кто-то сарай затеял строить – в темноте не разберёшь. По-настоящему жилым выглядел только один дом: большой, видимо принадлежит местным богачам, явно добротнее соседей, из крепких, надолго сложенных брёвен. Из окон едва заметно пробивался свет лучины, а то и печных углей – очень уж тусклый, из трубы шёл дымок. Я принюхалась: вкусно пахло жареным мясом. Жаль, ветер гнал запах от реки, иначе Серый точно бы не утерпел и пошёл со мной. Я мысленно прикинула содержимое пригревшегося за пазухой кошеля. С десяток медных монет и три серебрушки. Столько же или чуть больше спрятано в сумке, оставшейся у мужа. С лихвой хватит на ночлег и ужин, если местные жители решат содрать денег с бедной странницы, да ещё и закупиться завтра чем повкуснее червивой крупы останется.

Я кокетливо постучала в дверь костяшками пальцев. В ответ на звук в доме что-то упало, покатилось по полу. Послышались торопливые шаги: сначала по комнате – шмыг-шурх, будто кота спугнули, потом в сенях. Кажется, хозяева никак не ожидали гостей.

– Кто тут? – глухой голос у самой двери.

– Сами мы не местные, – затараторила я, – странствующая нищенка, без дома, без семьи, впустите на ночлег, подсобите, чем можете!

За дверью зашебуршало, запыхтело. Открыла старушка, настолько худая и болезненная, что я постыдилась строить из себя побирушку. Поверх явно древнего, местами в пятнах, платья она накинула цветастый платок, прикрывавший грязные редкие волосы, выбивавшиеся паучьими лапками.

– Доброго вечера, хозяюшка! Путь в Морусию держу, да с дороги сбилась. Не подскажите, куда мне? – завершила я свою легенду.

– Конечно, доченька! – обрадовалась старушка, озираясь по сторонам. Видать, крепко я её напугала – никак не поверит, что за углом не прячется отряд вооружённых мужиков. – Ты проходи, проходи. Притомилась никак с дороги? Пойдём, я тебя накормлю-напою. Хоть отдохнёшь чуть.

Обрадованная радушием, я переступила порог. В сенях было темно, хоть глаз выколи. Под ногами путался какой-то мусор (но не со старушки, живущей в глуши, чистоты требовать), несколько раз приложилась лбом обо что-то крупное, тяжёлое, вроде засоленного сала. Облизнулась. Всё-таки в этом доме не бедствуют – удачно зашла. В комнате чуть посветлело, но толком мало что удавалось разобрать: растопленная печь, в устье весело шкварчала сковородка с чем-то явно мясного происхождения, огромный стол тёмного дерева с трудом помещался в комнате, лавки с накиданными тряпками, да пара дверей в соседние комнаты.

– Гля, дед, кого к нам принесло! – обратилась старушка к лавке.

Ворох тряпок внезапно зашевелился и выпустил росток ладони. Ладонь отбросила с лица накидку и явила миру улыбающегося щербатым ртом дедка. Показалось, бедняга зарос паутиной, но колышущиеся от печного тепла белёсые нити были волосами и здоровенной (ох и гордился небось по молодости!) бородой, уходящей в пододеялье. Старичок словно прямиком из избы рос: не поймёшь, где заканчивается лавка и начинаются оплетённые тряпками ноги. Только по-детски розовый провал рта, алевший в круге седой растительности, подтверждал, что лицо у дедка самое что ни на есть человеческое.

– Ай! – восхитилось продолжение лавки, – А мы уж решили, что не видать нам больше живой души!

Дед так радостно рассмеялся, шамкая своим детским ртом, что я поёжилась и невольно пожалела, что оказалась той самой душой.

– Что стоишь истуканом? – прикрикнул хозяин дома на жену. – Уважь гостью, на стол накрой. А ты, деточка, садись, садись. В ногах правды нет, это я тебе как на духу скажу!

Седой то ли захохотал, то ли надрывно закашлялся, стукнув кулаком по ногам. Те даже не шелохнулись в ответ на жестокий удар. «Неходячий!» – поняла я. Бедная старушка… Как же она с ним одна-то?

– Вам помочь? – дёрнулась я.

– И думать не моги! Сиди, где села!

Дедок кивнул на лавку рядом с собой. Приближаться к пугающему старику не хотелось и я, расценив его жест как приглашение, а не требование, примостилась у противоположной стены – через стол от собеседника.

– Ну, говори, гостьюшка, как звать тебя, откуда и куда путь держишь.

Несмотря на доброжелательность и подходящую, вроде как, к случаю беседу, старик смотрел на меня цепко, точно петлю накидывал. Этот запомнит незваного гостя и вмиг растреплет, спроси кто про странных прохожих. Значит, врать надо хорошо. Иначе у меня и не выходило.

– Я, дедушка, родом из Бабенок, – вспомнила я самую далёкую из известных мне деревушек, аж по другую сторону столицы, – родители померли, брат из дому выгнал, сказал, блаженная я, – я тяжело вздохнула, чать нелёгкое детство пережила. Хорошо, чем больше подробностей, тем скорее хозяева запутаются в рассказе. – Я и отправилась странствовать по городам и весям. Где копеечку ухвачу, где хлеба кусок. В Малом Торжке от купцов морусских слыхала, что в их государстве сирых да убогих жалеют, без еды и крова не оставляют. Туда и держу путь, да вот беда: дальше своей деревни никогда не уходила и на тебе – заплутала! Набрела на вас случайно, думаю, найдутся добрые люди, пустят на постой. Да тут, я смотрю, один дом только и остался. Как ваш край зовётся-то? И за чью доброту богов благодарить?

– Доеды мы, милочка! – крикнула из сеней хозяйка, – ДО-Е-ДЫ! Уже и не деревня никакая. Никого не осталось…

Старушка, подолом вытирая липкие (уж не в варенье ли? Вот бы сейчас сладенького!) пальцы, и сама присела за стол. Принесённая ею миска капусты манила кисловатым ароматом, и я не удержалась – хватанула свисающую с края морковную нить, с удовольствием захрустела. Бабка проводила морковку голодным взглядом. Видать, вечерять не успели.

– Мы-то уж решили, что и человека живого не увидим до самой смерти – соседние деревни далеко, за рекой, а мы уже стары для таких переходов. Вот и сиднем сидели туточки, век доживали.

– Да как звать вас, хозяева дорогие? Может, родню вашу где встречу, попрошу вас из деревни этой умирающей забрать.

– А никак нас не звать, милая. Наш с дедом сын немного тебя не дождался. Вот только-только от нас ушёл… Его не стало, так и звать нас некому.

Старики опечалились, вздохнули. Шутка ли! Видать, единственного сына недавно похоронили. Что с ним могло случиться? Не выдержал, умер от тоски в глуши, глядя как мельчает, усыхает некогда богатая деревня, истираясь из людской памяти? Страшное дело, забыть собственное имя, потому что некому больше его произносить. И не ждёт ли нас всех такая участь с годами? Быть может, эти старики приняли то, что мы узнаём после смерти, уже сейчас? Или они добровольно превращались в живых мертвецов, не желая покидать задыхающийся, пустеющий дом? Деревню, которая давно стала бьющемся в агонии умирающим животным. Оно извивается и тонет в собственных нечистотах, не в силах ни остановить подступающую смерть, ни ускорить её, знающее, но не желающее признавать, что конец не просто близок, что он уже настал.

– Ты, старуха, не болтай лишку! Не пугай гостью, – одёрнул её муж, – лучше давай мясо на стол. Пора уже.

Седовласый облизнулся, предвкушая вкусный ужин, а его жена, всплеснув руками (как это замешкалась?!), подскочила к печке и выудила сковороду на длинной ручке, ловко водрузила её на стол, опять отбежала, наверное, за хлебом. Желудок в предвкушении заурчал, едва я заглянула в посудину. И тут же дёрнулся вниз и резко вверх, отозвался ужасом и тошнотой.

В сковороде лежала аппетитно прожаренная, с золотистой корочкой, ароматная человеческая рука.

Стол внезапно стал резко приближаться, затылок запоздало хрустнул. Я упала лицом в миску с капустой и провалилась в спасительную темноту, едва почувствовав подступающую боль и рвоту.

Загрузка...