По крыше барабанил дождь. То чуть затихал, собираясь уходить, то лупил так, что казалось, ещё немного и проломит хлипкие чердачные доски. Будто из ведра кто в стены плескал. До чего же, наверное, противно, грязно и промозгло снаружи. А когда в очередной раз Перун громыхает в небе, наверняка ещё и страшно. Я невольно пожалела дворовых псов: им-то некуда спрятаться от дождя, негде обсушить мокрые носы. Небось лежат в своих маленьких сырых домиках, спрятав морды от сквозняка, свернувшись клубочком, сберегая редкое тепло… А совсем скоро ждать зимы. Холодной, снежной, как и всегда в наших краях. Я прижалась к тёплому боку, чувствуя вину за то, что у людей заведено греть только свои руки, забывая о чужих окоченевших лапах и хвостах.
Пахло сырой пылью. Приятно, уютно, заставляя до щемоты в сердце жалеть о летних тёплых ливнях, когда так же пахли провожающие частых путников дороги, кривясь, не то маня в далёкие дали, не то улыбаясь возвращению домой. Так и тянуло слизнуть это влажное тепло с ладоней. И немного сушёными яблоками. Немного потому, что осталось их едва ли пара мешочков – остальные за лето благополучно потаскали мы на пару с Серым. Приятель лежал тут же, закинув одну руку за голову, а другой по-хозяйски выуживая из тканевого мешка самые аппетитные дольки. Я пригрелась рядом с ним и потихоньку задрёмывала, строго себя одёргивая всякий раз, когда веки тяжелели: негоже тратить на сон столь вкусный вечер.
– А тебя тётка искать не бу-у-у-удет? – зевнула я.
– А что, – прищурился Серый, – намекаешь, что засиделся?
– Неа. Просто думаю, что, найди она тебя у нас на чердаке, отхлестает поясом. Ночь скоро, а ты дома так и не показался.
– А, – Серый беззаботно махнул рукой, попутно снова запуская её в мешок, – чего с меня взять? Ни ума, ни фантазии – сестрино отродье.
– Это она так про тебя?
– Ага. Хотя про фантазию приврала. Что есть, то есть.
Я хихикнула, припоминая летние проделки. Да, с фантазией у Серого всё в порядке. Стоило ему объявиться в Выселках, количество моих каверз увеличилось чуть не втрое, а возможности поймать виновников очередной шалости сходили на нет. Если Петька с Гринькой в охотку поддерживали намерения вроде распугивания кур по всей деревне, то Серый выдавал куда более оригинальные идеи. Проделки становились изощрённее, хитрее, а соседи всё чаще разводили руками, недоумевая, как загодя собранная нами репа умудрилась вырасти на кусте смородины (баба Шура потом седмицу хвалилась чудным урожаем). И, в отличие от старых друзей, Серый ещё ни разу не бросил соратника, когда пахло жареным. Один раз даже героически выдержал трёпку за то, что мало не до смерти напугали пьянчугу Сидора. Нам достало ума переодеться пугалами и вытанцовывать на поле. Сидор то ли недостаточно принял на грудь, то ли оказался слишком пьян и смел, но решил, что огородные пугала не смеют над ним насмехаться и помчался в погоню. А я, как назло, запуталась в портах не по размеру и растянулась, не добежав до опушки. Мой герой, забыв о побеге, развернулся и помчался навстречу пьяному мужику, чем навлёк на себя праведный гнев всех Выселок, но спас от взбучки меня. За что получил большое человеческой спасибо и возможность залезать на наш чердак через тайный ход под стрехой.
– Хорошо тут, – протянул Серый, – тепло, уютно. Но знаешь, где в такую грозу ещё лучше?
Я лениво повернула голову, демонстрируя, что покамест не уснула.
– В лесу. Сходим что ль?
Сон как рукой сняло. Шутка ли? Идти в лес посреди ночи, да ещё в эдакую непогодь?!
– Да не боись, – понял моё настроение друг, – я уже побегал по окрестностям. Там ежели чуть мимо саженки пройти и в ёлки юркнуть, такие деревья растут – шатёр! Вот под них бы сейчас спрятаться – красота!
– А чем это тебя чердак не устраивает? Сыро, сквозняки и с потолка капает. Как есть твои ёлки.
–Ну нет, – разочаровался Серый, – под ёлками другое. Устроишься, как зверь в норе. Лежишь себе, дождь слушаешь… А если глаза закрыть, то кажется, что и… дома.
Серый закончил почти неслышно и тяжко вздохнул. Неровно так, будто вот-вот заплачет. Я-то, дура, думала, он меня на очередную глупость подбивает, а друг, оказывается, сокровенным делился. Ну конечно ему тяжело! Покинул родной дом, живёт у вредной тётки, которая его днями не видит и видеть не желает. Серый не рассказывал, почему ему пришлось оставить семью. Обмолвился только, отец умер, а матери уехать пришлось. Я и не расспрашивала: видно же, нелегко человеку. Захочет – сам скажет. Со временем. А в краткий миг откровенности, когда друг душу открывает, отворачиваться к стенке и храпеть нельзя. Хочет в дождь идти в лес, значит, пойдёт со мной. Неужто я грозы испугаюсь?
– Мы же, покуда дойдём, промокнем насквозь, – осторожно, чтобы не спугнуть момент, начала я.
– Не, у меня плащ есть. Отцовский. Здоровенный и под дождём не мокнет.
Серый радостно подскочил, точно я ему кулёк леденцов пообещала. Подал руку, помогая подняться: ну идём что ли? Я вздохнула, поняв, что подписалась на очередную глупость, и встала.
Протискиваясь в лаз под стрехой, я поскользнулась на мокрых досках и кубарем скатилась в заботливо подставленный Серым плащ (с вечера притащил, хитрец. Уж не заранее ли задумал подбить на позднюю прогулку?). Ткань и правда оказалась тёплой и, как ни странно, сухой, несмотря на ливень. Друг пристроился рядом, укрывая полами обоих. Со стороны мы, наверное, напоминали огромную летучую мышь, решившую пройтись пешком. Ноги тут же начали мёрзнуть, хоть и были затянуты в добротные кожаные сапоги: папа выменял за бесценок у торговца, спешившего с ярмарки в Малом Торжке домой, в Морусию.
Выселки построились удачно – аккурат на торговом тракте между соседним государством Морусией и Городищем – столицей нашей Пригории. Посреди тракта стоит Малый Торжок, куда съезжаются ремесленники из многочисленных деревень, спрятавшихся по лесам, и купцы из городов покрупнее – выгоднее торговать. Ни тебе столичных налогов, ни пошлин на ввоз товаров, да и день-другой пути можно сэкономить, попутно избавившись от страха перед разбойниками, в большом количестве вдруг начавших съезжаться к столице и великодушно игнорирующих более отдалённые поселения. А на обратном пути можно продать по деревням мелочь, оставшуюся с ярмарки. Я часто думала, каково это – жить в большом городе вроде Городища? Или того же Торжка, вот-вот готового сравняться с обеими столицами соседствующих стран. Страшно, наверное. Столько людей вокруг… Это в древне про всякого знаешь, кто таков, чем на жизнь зарабатывает. В городе, говорят, не так: сидит каждый в своей каморке и знать не знает, убивец его сосед али добрый человек. Каждый себе на уме и лишний раз друг с другом стараются не знаться. Смешно сказать, иногда годами живут рядом, а соседа ладно если в лицо упомнят. Вот и думай, хорошо это или нет? Вроде хорошо: если водишься с кем-то, то только потому что он тебе по душе. В деревне же люб тебе сосед или нет, будь добр, здоровайся, помогай, словом не обидь – потом хуже будет с недругом под боком. С другой стороны… Теряется что-то. Люди отдаляются друг от друга, живут в своём маленьком мирке и плюют на всё, что вокруг происходит. Ограбили пекаря, у которого днём хлеб брал, и ладно. Главное, что не тебя. А выпечку и в другом месте купить можно. Страшно.
– Ты о чём задумалась? – Серый искоса поглядывал, зорко следя, чтобы с плаща не капало мне за шиворот.
– А ты где раньше жил? Когда с семьёй? – спросила я, не успев выбросить из головы последнюю мысль. Испугалась: мальчишка сейчас нахмурится, помрачнеет, говорить не захочет или, чего доброго, бросит под дождём да обиженный домой пойдёт.
Серый улыбнулся. Видать, треклятая гроза и правда навевала на него благость. Раньше он отшучивался, когда речь заходила о семье, уходил от ответа, про меня спрашивал. Но сегодня решил заговорить:
– В Городище.
– В столице?! – ахнула я. Нет, я знала, что Серый не из деревни родом, что семья не из бедных и любимого сына злобной родственнице оставили вовсе не потому, что хлеба на всех не хватало. Да и не в самое захолустье отправили – в маленькой, но удобно расположенной деревеньке, мы впроголодь никогда не жили. Но чтобы аж из столицы к нам? – Там же столько народу…
– Столько, столько, – усмехнулся Серый, – ты под ноги смотри.
– И там правда соседи друг с другом не знаются?
– О, ты удивишься! Это ж столица. Там народу каждый день столько бывает – не упомнишь. Разве у корчмаря какого в памяти все задерживаются: ну как захочет кто утечь, не расплатившись? Но они вообще народ особый, почитай, колдуны.
– А… – я запнулась, не зная, что спросить в первую очередь и втайне боясь, что реальное представление об окружающем мире разрушит моё собственное, – а как там?
– Там, – Серый мечтательно прикрыл глаза, тут же поскользнувшись на кочке, едва не расшибив лоб, – дороги там ровные – рассмеялся он.
– А… – я заговорщицки понизила голос, – страшно?
– С чего бы?
– Ну… народу много. Мало ли кто мимо идёт? Ну как лихой человек?
Серый серьёзно кивнул:
– А мы этих лихих на раз находили. Разнюхать, кто чем промышляет, раз плюнуть. Ну и гнали всякую шваль.
– Вы?! – я восхищённо ахнула.
– Ну не мы… папка мой. Вот он да. Его с… эм… друзьями городничий знал и лично просил за городом присматривать. Было время…
Я смотрела на долговязого потрёпанного мальчишку, как на диво дивное. Это ж каким важным человеком его папа был? И почему Серый до сих пор не хвастался таким родичем? Небось быстро стал бы героем местной ребятни. И Петька с Гринькой, при любом случае всё лето задиравшие новичка, первыми просились бы в закадычные друзья. Но Серый почему-то выбрал молчать и жить нелюдимо, из всей ребятни предпочитая общество сопливой девчонки. Приятно, что сказать.
Мальчишка остановился на склоне у разошедшейся от дождей саженки.
– Жалко, – протянул он, – гляди, как разлилась. Хотел напрямик, а придётся обходить. Была лужа лужей, а теперь почти озеро. Тьфу. Такое лето жаркое и такая сырая осень, чтоб её!
Мальчишка обиженно пнул носком землю, сбрасывая ком в воду, по непогоде казавшуюся чёрной.
– Ты что! – ахнула я. – Не обижай болотника!
– Кого-о-о-о?
– Болотника. Мне бабушка сказывала, в её детстве тут не саженка, а взаправдашнее озеро было. Потом уже прокопали дорожки, чтоб за каждым ведром для огорода не бегать, что осталось повычерпали. И водяной обозлился, замкнул ключи, закрыл свежую воду. Сидит теперь тут и ждёт, кого бы утащить в отместку за изувеченный дом.
Ляпнула и сразу испытующе глянула на Серого: засмеётся? Петька с Гринькой стали бы: девчонка, напридумывает всякого… А я не придумывала. Бабка Матрёна говорила много интересного про деревню, про леса, про странных существ, которых она ещё мельком видела, а мы уж не разглядим. Слушать её было интересно и боязно. Я не думала сомневаться, что старушка и правда видела такое, от чего мурашки по коже. Но когда, повзрослев, уже после её смерти, пересказывала услышанное маме и друзьям, все только отшучивались, мол умнее ничего не выдумала? Серый смеяться не стал:
– И что он, страшный, тот болотник?
Я вздохнула:
– Не знаю. Никогда не видела. Летом-то тут сухо. Правда лужа лужей. Мы играем, воду отсюда таскаем, кому надо. А осенью, если саженка разливается, сюда и не ходит никто – вязко становится, болотисто. Никого покамест не затягивало, но знаешь… Мне не то что бы страшно, но проверять не хочется.
– Понимаю, – насупил брови Серый, – тогда обойдём на всякий случай?
Я благодарно закивала. Хорошо в тепле и на печи мечтать подкрасться к заветному месту и выследить, как страшный дух вылезает из воды, хватаясь за камыши, и осматривает свои скудные владения. Оказавшись тут в дождь да в темноте, выяснять, кривду ли баяла бабка, не захотелось. Да и взаправду что-то на том краю саженки выглядывает из воды. Небось дырявое ведро кто кинул.
О том, что ещё пару дней назад, проходя мимо саженки в лес за грибами, я никакого ведра не заметила, я старалась не думать.
– Ба! Вы гляньте, кого ночью из дома вынесло!
Со стороны деревни к нам неслись мокрые и злые бывшие друзья. Гринька всё пытался прикрыться курточкой, но больше злился, чем прятался от тяжёлых капель: ветер захлёстывал струи то за шиворот, то к открытому боку. Догонял его запыхавшийся Петька. В темноте мальчишки и сами напоминали болотных монстров, злющих, скрючившихся, неуклюже хромающих по скользкой тропке. Видимо Гринька, дом которого находился на самом краю Выселок, завидел нас в окно и решил проследить, куда в такой час направились. Кликнул лёгкого на подъём Петьку и побежали.
– Никак чего нехорошего удумали? – Гринька подходил аккуратно, забирая то вправо, то влево, словно охотился или сам себя накручивал, как злобная мелкая шавка. – Куда нашу девку повёл? Попортить8 собрался, покуда родня спит?
Петька, не желая оставаться в стороне, гадливо заржал. Памятуя о дружбе, судя по поведению обиженных мальчишек, уже бывшей, я вежливо поинтересовалась:
– А вам чего тут надо?
– Да уж не за вами шли. Так, гуляли, – заулыбался Петька. Молния на миг озарила лица, и я с ужасом поняла, что по добру по здорову мы не разойдёмся: мальчишки настроились на драку. Видать, напридумывали себе чего-то по дороге, а таившаяся всё лето обида (хотя это мне впору злиться за предательство) и прогулка под холодным дождём завершили дело, окончательно растравив душу.
– Ты это, плащик-то отдай, – Гринька протянул руку, – не дело в чужих краях всякой швали из себя городского строить.
Серый лучезарно улыбнулся:
– Нужен? Забирай, – и не двинулся с места.
Гринька тоже не желал начинать драку первым, да и подоспевший к нему Петька уже что-то яростно шептал на ухо, видать, вразумляя. Или строя коварный план.
– Фроська с нами пойдёт, – заявил Петька, – и с тобой водиться больше не будет, понял?
– А Фроську никто спросить не хочет? – задохнулась от возмущения я.
– А ты вообще молчи, дура. Повертела хвостом и будет. Пошли. Домой тебя поведём. Хватит уже с этим якшаться. Не нравится он нам.
– Так мне с вами за одним столом не сидеть, – парировал Серый, – не нравлюсь, так гуляйте в другую сторону, – и добавил, заметив моё негодование, – а Фроська – вполне умная и самостоятельная и сама вправе решать, с кем под руку гулять.
Я зарделась:
– Ну с умной ты, может, и переборщил…
Гринька, недолго думая, схватил меня за руку:
– Пошли, сказал! – взревел он.
Серый молча зарядил ему кулаком в челюсть, попутно отбрасывая плащ в лицо кинувшемуся следом Петьке. Гринька взвыл, хватаясь за ушибленное место, оттолкнул меня. Я с присущим мне изяществом поскользнулась на мокрой земле и кубарем скатилась в воду.
Вообще я худо-бедно, но плавать умею. Но когда с размаху плюхаешься в ледяную воду, не понимая, где верх, где низ, руки сковывает холодом, что вовсе их не чувствуешь, когда даже вдохнуть толком не можешь, из-за брызг и сплошной стены дождя не понимая, вынырнул ты из воды или ещё нет, тут не до умений. Я завизжала, что есть мочи, и замолотила руками-ногами. Помню же: та саженка, пусть и разлившаяся, едва ли выше моего роста. Стоит успокоиться и выпрямить ноги, и я стану аккурат на дно. Но то ли ноги не выпрямлялись, то ли дно юрко ускользало из-под них. Я поняла, что больше дёргаться не могу. Глупость какая! Всю жизнь здесь играли, каждая кочка знакома… Кочка. Я нащупала носком что-то твёрдое и пнула, пытаясь вынырнуть на поверхность. Твёрдое ушло ещё глубже, но на мгновение вытолкнуло недоутопленницу на поверхность:
– АААААААААААА!
Серый, чудом раскидавший нападавших, кажется, за единый сиг9 с разбегу прыгнул ко мне. Я тут же с чувством выполненного долга снова ушла под воду. Друг за волосы выволок утопающую и придерживал за обе руки, лепеча что-то, видимо, призванное успокоить. К слову, куда более успокаивающим оказался его вопль:
– Помогайте, идиоты!
«Идиоты» по традиции припустили к домам, снова побоявшись попасться. Петька, позже пытавшийся оправдаться, ныл, что хотел за помощью сбегать. Резонный вопрос, а куда же тогда эта помощь делась, заставил его, всхлипывая, убежать. Гринька же после этого случая и вовсе вёл себя так, точно это он чуть не потонул, а я его бросила. Но всё это я узнала потом. А тогда…
А тогда я, кажется, начала седеть, потому что за ногу меня кто-то схватил.
Лёжа наполовину в воде, наполовину на суше, которая была совсем даже и не суша, а сплошь грязюка, увязая в ней всё сильнее вместе с тянувшим меня другом, я отчётливо ощутила, что в левую ступню что-то крепко вцепилось.
– Серый, – всхлипнула я, – меня, кажется, кто-то держит…
– Брось, просто коряга. Дергайся давай, – прохрипел он.
– Я н-н-не м-м-могу, – зубы стучали всё сильнее. Теперь, кажется, не от холода, а от страха, – оно крепко держит…
– Никого там нет! Давай, пни ногой!
Я тихонько заскулила, осознав, что спасение выскальзывает из мокрых пальцев. Что-то тянуло меня на дно. И это что-то было сильнее, чем два напуганных ребёнка.
– Серый, уходи. Брось меня. Это наверняка болотник, он нас обоих утащит.
– Заткнись.
Я даже не обиделась. Я уже изготовилась встретить безвременную кончину:
– Скажи маме, скажи…
Серый, зарычав, как дикий зверь, тоже сиганул в воду, нырнул, обхватил меня поперёк пояса и смачно ругаясь поволок на берег. Я зажмурилась. Гром проглатывал жуткие звуки возни, творящейся в воде. Брызги становились продолжением дождя, превращаясь в потусторонний водоворот.
Когда Серый всё-таки вытащил меня из воды и прижал к себе, продрогшую до нитки и трясущуюся от ужаса, я уже мало что соображала. Но когда он меня обнимал, глядя в воду за моей спиной, я отчётливо слышала жуткий писк, от которого кровь грозила потечь из ушей. Окончательно обессилевшая, я упала и забылась.