8 цветня[7] 7393 г. от с. м.
Сужгородский уезд, имение Горлицы
Год назад первые дни цветня в Сужгородской губернии выдались нежаркими. Старая бабка-птичница, помню, ещё с сухого[8] начала причитать: дескать, недостаточно усердно молодёжь нынче Ваятелю молится. Где это видано, чтоб в степи в такую пору ещё снег лежал? Вот в её молодость настоящая весна была! А сейчас будто и не на юге живём, а в каком-то Краснополье.
Но перед тем самым днём всё чаще налетал резкими порывами тёплый полуденный ветер и обещал в скором времени весну настоящую. За столом мы собрались почти что всей семьёй: батюшка, матушка, бабушка и моя младшая сестра София. Малолетние братья с гувернёром тогда столовались отдельно. Стоит упомянуть, что происхожу я из графского рода Быстрицких. Моя матушка, Её Сиятельство Быстрицкая Марфа Георгиевна, приказала накрывать обед на веранде и лично распахнула створки всех окон.
– В такой дивный день и запираться? В четырёх стенах мы и в городском доме сидеть могли, а в имении следует дышать свежим воздухом.
Она вернула за ушко непокорную прядку и взяла хрустальный бокал.
– Да, маменька, таким свежим, что аж дрожь пробирает. А братьям Вы в комнатах остаться разрешили.
София зябко передёрнула плечиками.
– Вам ли, барышня, жаловаться. Всю зиму в городе то гулять бегали, а то и просто в саду за домом сидели.
– Только в шёлковые платья не рядились и пелеринкой да платком не пренебрегали, – добавила бабушка, Её Сиятельство Маргарита Николаевна, сидевшая по правую руку от хозяйского места. Глянула коротко и принялась в своей манере исключительно изящно намазывать паштет на хлеб. – И нынче не стоило бы.
В эти дни дедушка вновь был в отъезде по делам его дара и государственной надобности, потому место главы семьи занимал батюшка – Его Сиятельство Быстрицкий Пётр Афанасьевич.
– Сонечка, если тебе холодно, то ещё не поздно пойти к себе и переодеться. Или всё ж из-за Ульянинового Белого бала[9] так страдаешь? – заметил он с усмешкой. – Так приручи свой дар, и тебе не хуже устроим.
В кои-то веки София действительно смутилась. И правда, вот уж две недели не могла она унять несправедливую зависть, которую теперь можно вспоминать лишь с улыбкой. Оттого и рядилась в платья не по сезону, будто бы подражая тому моему праздничному образу. Сильно позже мне стало понятно, что это к тому же отвлекало её от других совершенно ненужных мыслей.
У нас никогда не случалось обид друг на друга, но что скрывать, ей и вправду было чему завидовать. Мой первый бал в роли хозяйки был роскошен. Белое платье по последним модам безо всякого турнюра, но с декольте и со шлейфом было украшено узором жёлтых бегущих лисиц по подолу и краям рукавов да солнцем на груди. Вдобавок после полонеза Соне предстояло отправиться в детскую залу, а всё самое интересное должно было происходить в бальной и столовой. Матушка рассказывала, что Сонечка тайком подсматривала, как я справляюсь с «дониманием». Гости в тот день были безжалостны: цепляли подол юбки, дамы и кавалеры из лучших семей страдали нехваткой манер, будто случаем опрокидывались бокалы, и множество благородных гостей желали узнать моё мнение на самые невозможные темы. Но, сказать правду, хотя было тогда очень страшно опозорить семью, всё прошло гладко: дар слушался беспрекословно. У Сони же в те дни справиться с ним не выходило и в самых простых ситуациях. А более всего ей хотелось начать выходить в свет, что, как известно, возможно только после Белого бала.
Возвращаясь к рассказу, за столом я не удержалась от возможности её поддразнить. Старалась откушивать щи с особым изяществом, позволила булацкой шали элегантно соскользнуть с плечика по тонкой шерсти рукава домашнего платья, легко поправила её затянутыми в белые перчатки пальцами. Была у меня в ту пору привычка и дома носить их не снимая.
Сменили блюда. Звездой второй перемены была стерлядь, но Марфа Георгиевна удостоила её лишь беглым взглядом.
– Дорогой? – Отложив приборы, она с хитрецой стрельнула серыми глазами в сторону батюшки. – Не время ли для главных новостей?
– Всё ты торопишься, Марфуша. – Тот улыбнулся, отчего его длинные светлые усы смешно дёрнулись. – Может, надо было кухарку предупредить, чтобы праздничное приготовила? Торжественное, так сказать. Ну раз уж завела ты разговор… Евфимий, а открой-ка нам игристого вина! А детям компота подлей.
Пожилой дворецкий поклонился и вышел отдать указания. Слуги всё сделали споро, и вскоре в особых бокалах у взрослых пузырилось и шипело семирадское[10] вино.
– Вот теперь можно и рассказывать. – Пётр Афанасьевич поднялся со своего места и чуть повернулся к левой части стола. – Ульяна! Сперва ещё раз хочу поздравить тебя с блестящим Белым балом. Я безмерно счастлив и с великой гордостью говорю, что общество приняло тебя благосклонно. Более всего их покорила твоя непринуждённость. Но это не всё! Этим утром мне доставили особое послание от Благословенной нашей Церкви…
Верно, я тогда смотрелась донельзя изумлённой. Он тем временем продолжал.
– В связи с чем имею честь поздравить тебя, дорогая моя дочь, с обретением предназначенного супружника, – говорил торжественно, но всё-таки в голосе его слышалось волнение. – Храмовники завершили свои исследования и отыскали нужного мужчину. Я безмерно рад, что так легко нашёлся тот, кто окажет тебе супружескую помощь, которой благословил нас Господь. Им оказался барон Вреков Стефан Маркович из ветви рода Врековых, проживающей в Сужгороде.
– Поздравляю тебя, дорогая! Это невероятное везение! – Матушка также подняла свой бокал.
– Врековы не самый прославленный и древний род, но всё же имеют некоторое уважение в обществе. – Бабушка улыбалась, но смотрела несколько рассеянно, будто задумавшись о своих же словах.
А я, помнится, удивлённо, словно не понимая сказанного, обвела взглядом всех сидящих за столом, чуть задержавшись на Соне, показавшейся бледнее обычного. И вдруг заметила зовущий свист скворца за окном, красный цвет лёгкого вина, что любила матушка. Очередной резкий порыв ветра хлопнул задребезжавшей створкой окна, и всё стало пронзительным, звонким, поплыли пряди энергии вокруг. В тот момент я смогла взять себя в руки, удержать ведовские силы, но в своей душе покой потеряла. Так резко и внезапно меня толкнули в истинно взрослую жизнь, о которой было известно многое и одновременно ничего.