В ближайший воскресный день перед вечером, как и следовало ожидать, Петр Корнеевич Богацков не утерпел и принарядился на радостях. Первым делом примерил на себя бешмет с галунами, пропитанный едким табачным запахом. Отец, еще будучи в Армении, перед отбытием домой заранее предусмотрительно пересыпал бешмет турецким табаком от зловредной моли. Сапоги его сыну, форсистому молодому казаку, тоже пришлись по вкусу и по размеру, как будто для него сшитые. А потом этот молодой казак, как под хмельком, не чуя земли под собой, решил, не медля ни минуты, пройтись по оживленной и многолюдной центральной станичной улице, чтобы утереть нос кому следует. Он вышел за ворота своего подворья с единственной мыслью: «Мол, теперича знайте наших, уважаемые господа станичные казаки и ваши языкатые бабы, что мы, Богацковы, тоже не лыком шиты и кое-чего стоим!»
Одним словом, не терпелось молодому казаку подразнить станичных завистников и глаза им помулить своими обновинами. А заодно и некоторым глазастым молодым казачкам показаться, если попадутся навстречу. Восторгу и наигранной храбрости у этого статного молодца – крсавца не было предела. Когда он вышел на близлежащую улицу, встречные казаки-одногодки, с удивлением глядя на него, недоумевали и в душе явно завидовали Петрову везению и тому, что его отец оказался таким щедрым.
А Петр Корнеевич, как и всякий молодой станичный казак, задрал нос так, что дальше было уже некуда. Он уже успел уверовать в свою ложную значимость. Давненько молодой казак мечтал шикануть таким вот образом. Его так и распирало от желания произвести впечатление на своих сверстников и особенно на ту стайку станичных молодых девчат, что гоготали впереди него, за которыми он уже давно ухлестывал и кружил им голову своей красотой. Еще не доходя до этих девчат, Петр Корнеевич напустил на себя важности и начал воображать о себе мыслимое и немыслимое, так что даже его уму было непостижимо, откуда у него взялось такое зазнайство. Для того чтобы Бог миловал Петра Корнеевича и отвел от дурного сглаза станичных вездесущих ведьм, держал он в кармане нового бешмета на всякий случай дулю, сложенную из трех пальцев. Панически боялся молодой казак, как бы не напустили на него порчу завидущие и глазливые старые станичные колдуньи. Он понимал, что от них можно было ожидать всякой непредвиденной и скверной гадости. К тому же какой-то внутренний голос подбодрил его: «Правильно делаешь, осмотрительный казак! Береженого и Бог бережет».
Две хорошо знакомые молодые казачки, проходя мимо, застенчиво опустили глаза, загадочно хихикнули, прыснули со смеху в ладони и пошли своей дорогой как ни в чем не бывало. И только потом, осмелев, повернулись к Петру Корнеевичу и уставились ему в спину своими изумленными озорными глазами. Легка, стройна и притягательна была у Петра Корнеевича юношеская казачья поступь. Опасно красив и неотразим был этот молодой казак для любвеобильных и падких на его красоту молодых казачек.
На улице у плетня одной из хат в этот воскресный день устроили посиделки не занятые домашней работой замужние нагловатые казачки. Они беззаботно лузгали подсолнечные жареные семечки и сплевывали их кожуру вокруг себя в разные стороны. Как правило, на таких посиделках обсуждались первостепенные станичные новости и всякого рода горячие сплетни. Здесь же истолковывали приснившиеся сны и то, кто чем болеет, и как эти болезни с успехом излечить народными средствами, и многое другое.
Едва эти казачки увидели расфранченного Петра Корнеевича, который приближался, тут же оживились. Им только дай повод, чтобы позлословить и покуражиться над ним.
Они никак не могли упустить такой подходящий момент, и пока Петр Корнеевич приближался, устроили сорочиный галдеж. Эти бесцеремонные казачки с язвительными усмешечками, с откровенными подковырками стали тыкать в него пальцами и щурить глаза, как бы пытаясь припомнить, где ж это они его уже видели. Потом одна из них прицокнула языком, закатила глаза и начала взахлеб издевательски восторгаться:
– Ишь ты, цаца какая. Вы тольки посмотритя, бабоньки, как вырядилси сынок Корнея Кононовича Богацкова! А задавака какой, што ишшо поискать таких надоть!
Любопытная бабка ЧижихинаАкулина Еремеевна, по прозвищу Колдунья, как только услышала насмешливые голоса казачек, которые устроили за соседским двором посиделки, сразу же выглянула из своей подворотни. В станице она считалась чрезмерно охочей до свежих сплетен. Засуетившаяся Акулина Еремеевна без промедления поддернула очкур своей длинной черной юбки, которую надевала по праздничным дням, и, обнажив голени ног с вздувшимися темно-синими венами, как гусыня, выплыла на улицу. Она торопливо прошла и присела на сухое бревно рядом с одной из скучающих от безделья казачек, которая уже начала издеваться над приближавшимся Петром Корнеевичем. Не успел он подойти поближе, а глаза у бабки Чижихиной округлились, как у любопытной птицы. Она склонила голову набок, презрительно скривила тонкие губы и, хитровато скосив насмешливые глаза в сторону Петра Корнеевича, некоторое время выжидательно наблюдала за ним. Чувствовалось, что его одежда вызывала у нее бабье удивление, раздражение и какую-то неприязнь. В данном случае без всякого рода колкостей со стороны празднично настроенных казачек было просто не обойтись. Чуть погодя занудная Чижиха прицокнула языком, ткнула в Петра Корнеевича пальцем и с ехидцей пропела:
– Вы, бабоньки, тольки посмотритя на етово задаваку. Вы тольки посмотритя на яво, аж смех мине биреть, и плакать хочитца.
Другая с виду жизнерадостная, но тоже едко насмешливая казачка машинально вытерла фартуком рот и тут же ее поддержала:
– Теперича на яво не дунь и не плюнь! Во какой стал!
Третья казачка, с острой лукавинкой в глазах, тоже не удержалась. Глядя на неотразимо красивого молодого казака, прижмурила глаза от сладкого ужаса догадки. Она даже раскрыла рот от удивления и не без намека на те последствия, которые может наделать красота Петра Корнеевича в будущем, пропела:
– Теперича усе станичные, заневестившиеся девки тольки держись! Петро у нас у станице такой жеребец, што усех молодых казачек враз перепортить и глазом не моргнеть!
Бабка Чижихина, видимо, вспомнила свою бурно проведенную молодость, подбоченилась и повела из стороны в сторону крутыми бедрами. Потом она нарочито пристально и с нескрываемым изумлением, как и все остальные казачки, начала пялиться на приближающегося Петра Корнеевича серыми, по-детски озорнымии насмешливыми глаза и стала рассматривать его с поддельным удивлением.
– Дурак, бабоньки, ежели он никода обновины не видал, то, как видите, и ветоши рад! – ехидненько процедила она во всеуслышание сквозь редкие пожелтевшие от времени зубы, норовя как можно больнее поддеть молодого казака, потому что он ей каким-то чудным показался.
Третья бабка, сидевшая на бревне справа от бабки Чижихиной, поправила на плечах поношенный цветастый полушалок и, как гусыня, прошипела:
– Если свояго ума нетути у молодого казака, то, считай, он на усю жизню останитца калекой.
Издевательские голоса казачек Петр Корнеевич хорошо расслышал и не остался равнодушным. Они задели его самолюбие, поэтому он больше не мог терпеть и молчать и решил не выждать более подходящего момента, а тут же заставить этих звягучих баб прикусить свои поганые языки.
Пока все казачки, сидевшие на бревне, несдержанно хихикали от своих примитивных шуток и шептались между собой.
У него не было выхода, поэтому он, не желая остаться перед бабкой Чижихиной в долгу, оказался весьма находчивым молодым казаком: повернувшись к ней и не скрывая досады и раздражения, сложил из трех пальцев дулю и показал всем своим обидчикам, чтобы в следующий раз неповадно им было распускать свои злые языки почем зря. Тем самым задел их за живое. Хуже такого оскорбления Петр Корнеевич ничего не мог придумать, хотя наверняка знал, что отвратительная дуля среди станичных казаков считалась самым большим и нетерпимым оскорблением и у оскорбленного всегда вызывала взрыв негодования. Сидевшие рядом с Чижихой на бревне пожилые казачки от вызывающей дерзости Петра Корнеевича даже опешили, раскрыли в немом молчании рты, но не нашлись, что сказать. Они вовсе не ожидали от молодого казака такого поступка.
Бабка Чижихина сначала тоже опешила и даже растерялась от такой мерзопакостной выходки. Потом подхватилась с места, будто оса ее ужалила, взвилась и вслед Петру Корнеевичу погрозила пальцем.
А Петр Корнеевич, набравшись прежней важности, заспешил к центру станицы как ни в чем не бывало.
Не успел молодой и гонористый казак не успел удалиться на каких-то двадцать саженей от липучих и занудных бабок, как по невероятному стечению обстоятельств перешла ему дорогу молодая казачка, которая направлялась с пустыми ведрами за водой к реке Кубани. Вот тут у Петра Корнеевича не выдержали нервы. Он больше не мог удержаться от возмущения и, как ужаленный, закричал на всю улицу:
– Ды што ето за чертобесия твориться вокруг мине! Вот и спробуй апосля етого не верить людским приметам! – И с опаской в голосе сообразил: – Стало быть, Петро Корнеевич, теперича тибе нужно держать сваи ушки на макушке, штоба сиводни ишо не вляпаться в какую-либо паскудную историю.
Перепуганная молодая казачка от Петрова возмущенного крика даже опустила на землю свои пустые ведра, со страхом посмотрела в его сторону и подумала, не рехнулся ли молодой визгливый казак.
По дороге к центру станицы Петр Корнеевич, польщенный отцовскими обновинами, то и дело придирчиво рассматривал полы своего бешмета, который согревал его молодую перевозбужденную душу. При этом он ощущал себя, как на седьмом небе, и еще долго никак не хотел опускаться на грешную землю.