Станичники знали, что Петр Корнеевич водил дружбу не только с мирными черкесами, аулы которых находились на противоположной стороне реки Кубани, а их постройки закрывал от посторонних глаз густой лес. Молодой казак частенько втихаря якшался и со своенравными абреками, которые скрывались и жили в густых прикубанских лесах на другой стороне реки. Не только абреки, но и другие черкесы его чтили и относились к нему с подчеркнутым уважением. Порой станичникам казалось, что это были друзья просто не разлей вода. При этом в ближайшем ауле, куда Петр Корнеевич частенько заглядывал, отзывались о нем с гордой похвалой и величали его не иначе как настоящий джигит, потому что ценили в нем безграничную удаль и твердость характера, а еще за то, что слов на ветер он никогда не бросал.
Конечно, не безгрешен был Петр Корнеевич, но казак действительно что надо – на загляденье всем станичным невестам удался. Со стороны посмотреть – он картинно красив и казак хоть куда. Любо-дорого полюбоваться таким молодцом. Он всегда свеж, чисто выбрит, подтянут.
В своих движениях Петр Корнеевич гибок, ловок и стремителен, как прыткая дикая кошка. С виду чувствовалось, что и силой природа его не обидела. Выправка у молодого казака чисто гвардейская. На осеннем станичном смотре Петр Корнеевич занял первое место по рубке лозы и по танцам.
Глаза у молодого казака темно-карие и проницательно жгучие. Чертовски ладно скроен, притягательно красив, да и ростом вымахал, слава Богу, метра два. Весь в отца пошел, а вот ума, как считал его отец Корней Кононович, пока не набрался. Однако широкие плечи и достаточная узость талии создавали удивительную гармонию картинно-атлетической пропорциональности. Его ладно скроенная мускулистая фигура и стройная привлекательная выправка были предметом загляденья и вызывали у многих станичных казаков достойное восхищение. Им казалось, что этого молодого казака-красавца не один год до седьмого пота муштровали на плацу и готовили не иначе как для грандиозных парадов или напоказ во время ответственных встреч особо высокопоставленных персон при царском дворе. Его своенравный, холеный, белокопытный конь ахалтекинской породы молодому казаку под стать. Видно, недаром его друзья-абреки, что скрывались в лесах за рекой Кубань, знали толк в лошадях, поэтому конь Петра Корнеевича вызывал у них затаенную зависть и трепетное восхищение. Не будь Петр Корнеевич их уважаемым закадычным кунаком, давно не видать бы ему, как собственных ушей, этого белокопытного красавца.
– Казалось бы, что ишшо надо? Вот вам готовый казак для службы в гвардии его Величества Самодержца Российского, – раскатал губы перед односельчанами Корней Кононович.
Он спал и видел и не представлял иначе дальнейшую судьбу сына, поэтому частенько бахвалился:
– Пойди сыщи в станице другого такого молодца! Такие казаки, как мой сын, на дороге не валяются!
Ему хотелось, чтобы сын его непременно попал на службу в Санкт-Петербург в тот привилегированный казачий полк, в котором раньше служил его всеми уважаемый в станице покойный прапрадед Тарас Григорьевич Богацков.
Однако жизнь, будь она неладна, его сыном Петром распорядилась по-своему. Недаром же в станице всегда говорили, что казак полагает, а Бог располагает.
И надо ж такому случиться, на очередном станичном придирчивом смотре перед самым призывом Петра Корнеевича на службу, как на грех, въедливо-крючковатая комиссия из Екатеринодара забраковала его коня. Корней Кононович тут же повесил нос. Никак не мог согласиться с такой вопиющей несправедливостью. Жизнь его, окрашенная черной безотрадностью, стала нестерпимой.
– Многие, как и я, хотять в рай, да грехи, видать, не пускають, – с огорченной самокритичностью пожаловался он жене обреченным голосом.
– Бедному жениться, и ночь коротка, – сочувствуя мужу, поддержала его Ефросинья Платоновна.
Как ни бился Корней Кононович, как ни старался, но так и не смог доказать свою правоту, что конь его сына несправедливо и не без участия станичного богача Кривохижи забракован. Атаман и члены станичного правления Корнея Кононовича не удосужились выслушать и развеять его небеспочвенные подозрения. Он даже в Екатеринодаре понюхал двери высокопоставленного казачьего начальства, но до правды так и не смог достучаться.
А тем временем вместо Петра Корнеевича на службу в Санкт-Петербург послали двух молодых станичных призывников – Луку Топчанова и Антона Краснобрыжева, которым по всем статьям было очень далеко до Петра Корнеевича. Зато их зажиточные родители вовремя успели как следует задобрить тех, кого следовало, от кого зависела судьба их чад.
Пронзительный орлиный взгляд и смуглое, совсем нерусское лицо Петра Корнеевича вызывали у очарованных станичных невест трепетное восхищение, которое потом сменялось какой-то трудно объяснимой суеверной робостью и смятением.
Видно, не зря поговаривали станичники, что прапрабабушка Петра Корнеевича согрешила с каким-то черкесским князем. По воле судьбы случилось то, что должно было случиться. В те далекие времена мужья-казаки, участвуя в длительных военных походах, надолго отлучались из дома и оставляли на произвол судьбы своих молодых жен. А ведь черкесские аулы, как на грех, располагались рядом, под боком, у станицы. Вот и попробуй молодухе удержаться от греха и сохранить верность! Сын прапрабабушки не вернулся из дальнего похода, и она в защиту невестки всем любопытным станичникам старалась затыкать рот и всегда говорила:
– Чей бы бычок ни прыгал, а дитятко все равно наше!
Таким образом был сохранен род кубанских казаков Богацковых.
С малых лет за ее праправнуком Петром Корнеевичем закрепилась совсем не безобидная кличка Черкес с прибавкой необузданный. Видно, была в том доля правды, потому что в предка своего пошел.
С малых лет Петр Корнеевич уже неплохо знал язык и обычаи адыгов из близлежащего аула Хатажукай. Относился он к ним с должным уважением, поэтому среди них был своим человеком. Он постоянно и с интересом изучал адыгейский гортанно-мягкий язык и, к удивлению гостеприимных друзей, довольно быстро начал сносно говорить на их наречии, так что в ауле Хатажукай всегда был желанным гостем и чувствовал себя там, как свой среди своих. Когда ему исполнилось лет шестнадцать, его чуть не женили на застенчивой местной черноокой красавице Назурет. Однако к тому времени Петр Корнеевич в своей родной станице уже ухлестывал за Ольгой Паршиковой и намеревался на ней жениться, но не только поэтому он не мог изменить своего твердого намерения, а потому, что знал за собой грешок непостоянства. Такое у адыгов с рук не сходило и было непростительным. Он понимал, что если в станице ему по этой части многое прощалось, то у черкесов этот заскок не пройдет. Последствия измены черкешенке были чреваты большими неприятностями, а можно было и жизнью поплатиться. Законы адыгов на этот счет твердые и непоколебимо жестокие. В случае каких-то недоразумений, осложнений братья Назурет, отпетые абреки, в обиде свою обманутую сестру не оставят и обязательно отомстят за ее поруганную честь. А ссориться с ними Петр Корнеевич никак не хотел. Такая раскладка не входила в его дальнейшие далеко идущие планы. Поэтому он, как старый кот-гуляка, проявил необходимую осторожность и осмотрительность и вежливо дал понять влюбчивой Назурет, что впереди ему предстоит длительная служба. Грубоватое получилось вранье, но зато в глазах своих кунаков он выглядел настоящим джигитом и оставался в ауле желанным гостем.