Док позвонил Сончо на следующее утро и спросил, слыхал ли тот когда-нибудь о судне с названием «Золотой Клык».
Сончо как-то странно ушел от ответа.
– Пока не забыл – в последней серии это кольцо с брильянтом на Рыжей было?
– Ты уверен, что типа не…
– Эй, да у меня был безмазняк, я просто не разглядел. А эти влюбленные взгляды на Шкипера? Я даже не знал, что они ходят вместе.
– Пропустил, наверно, – сказал Док.
– Я то есть всегда прикидывал почему-то, что она с Гиллиганом окажется.
– Не-не – с Тёрстоном Хауэллом 3-м.
– Да лана. Он никогда не разведется с Душечкой.
Пульсом застучало стыдное молчание – оба сообразили, что все это можно истолковать как кодовые обозначения для Шасты Фей и Мики Волкманна, а также, что совсем невероятно, и для самого Дока.
– Я чего про это судно спрашивал, – наконец произнес Док, – штука в том, что…
– Ладно, а давай-ка, – Сончо как-то резковат, – знаешь яхтовую гавань в Сан-Педро? Там местный рыбный ресторанчик есть, «Кофельнагель» называется, давай-ка в нем пообедаем. Я тебе расскажу, что сумею.
По запаху, шибанувшему внутри, Док не стал бы располагать «Кофельнагель» среди рыбных забегаловок, в которых пекутся о здоровье. А вот клиентуру расколоть оказалось не так легко.
– Тут не вполне новые деньги, – предположил Сончо, – скорее новые долги. Все, что у них есть, включая их яхты, они покупали по кредиткам заведений в какой-нибудь Южной Дакоте, такие можно получить, даже списав адрес со спичечной этикетки. – Они пробрались между яхтовладельческой пластикратией, сидевшей за столиками из пропитанных «Варатаном» люковых крышек, к кабинке у окна в глубине, выходившего на воду. – Сюда мне нравится водить очень особенных клиентов, а кроме того, я подумал, тебе вид понравится.
Док выглянул в окно.
– То, что я думаю?
У Сончо на шее болтался антикварный полевой бинокль со Второй мировой. Поверенный его снял и передал Доку:
– Знакомься – шхуна «Золотой Клык» из Шарлотты-Амалии.
– Это где?
– Виргинские острова.
– Бермудский треугольник?
– Недалеко.
– Солидное суденышко.
Док обозрел элегантно зализанные, однако отчего-то – вы б назвали такие: бесчеловечные – обводы «Золотого Клыка»: все в этом судне блистало немножко слишком уж целеустремленно, антенн и обтекателей РЛС[28] больше, чем пригодится какому угодно кораблю, нигде ни единого флага национальной принадлежности, настил открытых палуб из тика, а то и красного дерева, маловероятно, что предназначен для расслабона без удочки или банки пива.
– У него склонность заявляться без предупреждения среди ночи, – сказал Сончо, – без ходовых огней, без радиопереговоров. – Местные мудрецы, предполагая, что заходы эти связаны с наркотиками, могут в надежде помаячить день-другой, но вскоре рассасываются, бормоча что-то про «устрашение». Кем – никогда не проясняется. Начальник порта бегал весь взвинченный, словно его вынудили отказаться от всех обычных стояночных сборов, и стоило приемнику у него в кабинете ожить, видели, как он неистово подпрыгивает.
– Так какой мафиозной шишке оно принадлежит? – не видел большого вреда спросить Док.
– Вообще-то, мы думали нанять тебя, чтоб выяснить.
– Меня?
– Мысль посещала.
– Я думал, ребята, вы все тут в курсе, Сонч.
Много лет Сончо пристально послеживал за яхтенной общиной Южной Калифорнии, кто вольется, кто выльется, поначалу ощущая неизбежную классовую ненависть, которую такие суда, невзирая на всю их красоту под парусом, вызывали у средних достатков, однако со временем стал все больше погружаться в фантазии о том, как выйдет с кем-нибудь, может и с Доком, на яхте, по крайней мере – яхточке, без каюты, класса «Бекас» или «Лидо».
Как выяснилось, его фирма – «Харди, Гридли и Четфилд» – остро, почти отчаянно интересовалась «Золотым Клыком» уже некоторое время. Страховая история этого судна была упражнением в мистификации – сбитым с толку ярыжкам и даже партнерам приходилось отправляться прямиком к комментаторам девятнадцатого века вроде Томаса Арнулда и Теофилуса Парсонза, обычно – с воплями. Щупальца греха и желанья и та странная опутывающая весь мир карма, что сущностно важны для морского права, ползком проникли во все области тихоокеанской парусной культуры, и обычно понадобилась бы незначительная доля недельных представительских бюджетов фирмы, размещенная в горсти тщательно отобранных местных портовых баров, дабы выяснить что душеньке угодно – из еженощного трепа, баек про Таити, Муреа, Бора-Бора, упомянутых вскользь имен мошенников-старпомов и легендарных судов, из того, что случилось на борту или могло бы случиться, и какие призраки по-прежнему населяют кубрики, и какая старая карма лежит неотмщенная, ждет своего часа.
– Я Хлоринда, что будете, – официантка в помеси джавахарлалки и рубашки с хавайским рисунком, длинной ровно настолько, чтобы квалифицироваться как мини-платье, и такими вибрациями, что отнюдь не обостряли никому аппетит.
– Обычно я беру «Адмиральский Луау», – Сончо застенчивее, нежели Док рассчитывал, – но сегодня, наверное, для начала возьму фирменный рулет с анчоусами и, эм, филе манты, можно мне его зажарить во фритюре в пивном кляре?
– Желудок – твой. А тебе чего, дружочек?
– Ммм! – Док, озирая меню. – Столько доброго хавчика! – Меж тем как Сончо пнул его под столом.
– Если б мой муж посмел хоть что-нибудь из этой срани сожрать, я б его под жопу выпнула, а следом в окно вышвырнула все его пластинки «Железной бабочки».
– Вопрос с подковыркой, – поспешно сказал Док. – Я, э, крокеты с медузьим терияки, наверное? и «Трубадугря»?
– А пить, господа. Вам хорошенько набраться и ебнуть себе по мозгам перед тем, как вот это подадут. Я бы рекомендовала «Текильи Зомби», они довольно быстро действуют. – Она хмуро затопала прочь.
Сончо пялился на шхуну.
– Видишь ли, проблема с этим судном в том, чтобы выяснить хоть что-то. Люди сдают назад, меняют тему, даже, я не знаю, жуть нагоняют – валят в туалет и больше не возвращаются. – И опять Доку подумалось, что в лице Сончо он заметил странную тень желанья. – На самом деле называется она не «Золотой Клык».
Нет, первоначально шхуна звалась «Сбереженный» – после ее чудесного спасения в 1917-м от громадного взрыва нитроглицерина в порту Халифакса, что стер в гавани почти все остальное, как плавсредства, так и плавсостав. «Сбереженный» был канадской рыболовной шхуной, и позднее, в 1920-х и 1930-х, она к тому же заработала репутацию гоночной – регулярно состязалась с другими судами своего класса, включая по крайней мере дважды, легендарный «Синий нос». Вскоре после Второй мировой, поскольку рыболовецкие шхуны уступали место дизельным судам, ее приобрел Бёрк Стоджер – кинозвезда тех времен, которого вскорости внесли в черные списки за политические взгляды, и ему пришлось забрать свое судно и сбежать из страны.
– Вот тут сюда и впутывается Бермудский треугольник, – излагал Сончо. – Где-то между Сан-Педро и Папеэте судно исчезает, поначалу все думают, что его потопил Седьмой флот по непосредственным приказам Правительства США. Республиканцы у власти, естественно, всё отрицают, паранойя только растет, пока однажды пару лет спустя шхуна вместе со своим владельцем внезапно не объявляются вновь: «Сбереженный» – в океане напротив, у берегов Кубы, а Бёрк Стоджер – на первой странице «Варьете», и в статье сообщается о его возвращении на экраны в высокобюджетном проекте крупной студии под названием «Коммуняки, секретно». Шхуна же тем временем, внезапно, словно оккультными силами, перенесенная на другую сторону планеты, переоборудуется от киля до клотика, включая изъятие всех следов души, в то, что ты сейчас вон там видишь. Владельцами зарегистрирован консорциум на Багамах, и ее перекрещивают в «Золотой Клык». Вот и все, что у нас пока есть. Я-то знаю, почему меня это интересует, а вот ты с чего?
– Как-то вечером историю рассказали. Может, что-то с контрабандой?
– И так можно сказать. – Обычно легкомысленный поверенный сегодня казался чутка пришибленным. – А можно иначе: лучше б ей разорваться на куски в Халифаксе пятьдесят лет назад, чем оказаться в нынешнем положении.
– Сончо, сделай не такое зловещее лицо, чувак, ты мне аппетит испортишь.
– Как поверенный клиенту, эта твоя история – в ней, случайно, Мики Волкманн не участвовал?
– Пока нет, а что?
– Если верить сплетням, незадолго до исчезновения всеми любимого застройщика видели, как он поднимается на борт «Золотого Клыка». Предпринял небольшую экскурсию в открытое море и обратно. Вроде той, какие Шкипер называет «трехчасовыми турне».
– И погоди-ка – могу поспорить, его сопровождала такая симпатичная спутница…
– Я думал, ты разобрался с этой прискорбной сранью, вот, давай-ка я тебе ерша закажу или что-нибудь под этого «Зомби», тогда можешь свою хреномотину заново начинать.
– Просто спросил… Так все вернулись нормально, за борт никого не столкнули, ничего такого?
– Ну, тут странное дело, мой источник в федеральном суде уверяет, что и впрямь видел, как что-то переваливается через планширь. Может, и не человек, ему скорее показалось – утяжеленные контейнеры, может, то, что мы зовем «затопленным грузом, предназначенным к спасению», – это барахло, которое намеренно топишь, чтобы потом вернуться и вытащить.
– Они что, буем пометили это место или чем-то?
– В наши дни все электронное, Док, снимаешь долготу и широту точки затопления, а когда потом хочешь подойти к ней точнее, запускаешь сонар.
– Похоже, ты сам собрался сплавать и поглядеть.
– Скорее гражданским на борту увязаться. Люди в суде, которые знают, что я… – Он попробовал подобрать слово.
– Заинтересован.
– Это любезно сказано. Только не говори «одержим».
Словно он про цыпу так, подумал Док, надеясь, что губы у него не движутся.
Как повелось в эти дни, Фриц заседал в компьютерной комнате, пялился на данные. Вид у него был «спроси-не-насрать-ли-мне» – такие лица Док раньше замечал у новичков в мире аддиктивного поведения.
– Люди бают, твоя подружка свинтила из страны, прости, что новость от меня.
Док сам удивился силе ректогенитального толчка, пробежавшего у него по всему телу.
– И куда отправилась?
– Неизвестно. Она была на борту того, что федералы называют судном оперативного интереса – для них, а может, и для тебя.
– Ой-ёй. – Док посмотрел на распечатку и увидел название «Золотой Клык». – И ты это раздобыл у какого-то компьютера, который подцеплен к твоей сети?
– Вот это конкретно – из Гуверовской библиотеки в Стэнфорде – чья-то подборка противоподрывных досье. Вот, я все распечатал.
Док вышел в приемную и нацедил себе из титана чашку кофе, а бухгалтер Милтон, который в последнее время был труден в общении, тут же сцепился с Фрицем насчет того, отнести кофе Дока к представительским и командировочным – или же к накладным расходам компании. Секретарша Глэдис сделала погромче конторское стерео, которое в тот миг по случаю играло «Голубой привет», – либо заглушить перепалку, либо мягко предложить всем сбавить тон. Фриц и Милтон принялись орать на Глэдис, та вопила в ответ. Док запалил себе косяк и взялся за чтение досье, собранного частной разведывательной организацией, известной под именем «Совет американской безопасности», со штаб-квартирой в Чикаго, по словам Фрица, и действующей примерно с 55-го года.
Там содержалась краткая история шхуны «Сбереженный», обостренно интересовавшей противоподрывное сообщество своими мореходными качествами. Вновь всплыв в Карибском море, к примеру, судно занималось какой-то разведдеятельностью против Фиделя Кастро, который к тому времени уже орудовал в горах Кубы. Позже, уже под именем «Золотой Клык», шхуна оказалась полезна для антикоммунистических проектов в Гватемале, Западной Африке, Индонезии и других местах, чьи названия были вымараны. Часто она брала на борт похищенных «смутьянов», которых больше не видели. Постоянно возникала фраза «углубленный допрос». Судно перевозило героин ЦРУ из Золотого Треугольника. Перехватывало радиопереговоры у вражеских берегов и пересылало их агентствам в Вашингтоне, округ Коламбия. Доставляло оружие партизанам-антикоммунистам – включая тех, что высадились в злополучном Заливе Свиней. Хронология в этом досье доходила до настоящего времени и упоминала даже необъяснимую поездку Мики Волкманна перед самым его исчезновением, равно как и отход шхуны на прошлой неделе из Сан-Педро с известной спутницей Волкманна Шастой Фей Хепчест на борту.
Мики – как известно, щедрый спонсор Рейгана – мог активно участвовать в некоем антикоммунистическом крестовом походе, и это как раз было не удивительно. Но насколько глубоко сюда впуталась Шаста? Кто устроил ее выезд из страны на борту «Золотого Клыка»? Мики? кто-то еще так расплачивался за ее услуги в похищении Мики? Во что она влезла настолько по-тяжелой, что единственный выход тут – помочь подставить человека, в которого вроде бы влюблена? Облом, чувак. Обл. Ом.
Это предположим, что она хотела выбраться. А может, на самом деле стремилась не выбираться, из чего бы ни было, а Мики ей мешал, или, может, Шаста встречалась на стороне с Рангоутом, молодым человеком Слоун, а та, может, обнаружила это и пыталась отомстить, повесив на Шасту убийство Мики, а то и Мики, может, взревновал к Рангоуту и попробовал его замочить, только план его дал осечку, и тот, кому заказали работу, явился и случайно прикончил Мики или, может, намеренно, потому что пока-неизвестный мясник на самом деле хотел сбежать со Слоун…
– Гаххх!
– Недурственная пакость, а, – Фриц, возвращая тлеющий косяк в защепке, только и осталось от того, что они курили.
– Определи «недурственная», – пробормотал Док. – Я тут типа додумался уже до заморозки мозга.
Фриц протяженно захмыкал.
– Ну, частным сыскарям и близко бы к наркоте не подходить, от всех этих альтернативных вселенных только работа усложняется.
– А с Шерлоком Хоумзом как, он на кокаине все время сидел, чувак, ему помогало дела распутывать.
– Ага, только он… не настоящий был?
– Что. Шерлок Хоумз был…
– Это придуманный персонаж из пачки рассказов, Док.
– О ч… Нее. Нет, он реальный. Живет в том настоящем доме в Лондоне. Ну, может, больше не живет, давно это было, теперь-то то уже наверняка помер.
– Ладно тебе, пошли лучше в «Зуки», не знаю, как ты, а меня вдруг «пробило на кнедлики», как сказали бы Чич и Чонг?
Войдя в легендарную закусочную в Санта-Монике, они попали под красноглазый осмотр толпы ебанатов всех возрастов, которые, похоже, ожидали кого-то другого. Немного погодя объявилась Магда с обычным зукибургером и картошкой, а также говяжьим рулетом на ржаном хлебе, картофельным салатом и «Сель-Реями» «Д-ра Брауна» плюс еще одной плошкой пикулей и кислой капусты, и выглядела она при этом загнаннее обычного.
– А тут у вас людно, – заметил Док.
Она закатила глаза, обводя помещение взглядом.
– Поклоннички «Доктора Маркуса Уэлби». Вы когда-нибудь замечали, что вывеска «Зуки» на полсекунды возникает в начальных титрах? Моргнете – и пропустите, но вот этой публике такого уже с избытком – они приходят сюда и спрашивают, типа не мотоцикл ли это доктора Стива Кайли перед входом стоит и где больница, а еще, – голос у нее зазвенел, когда она отходила от стола, – их сбивает с панталыку, если они не могут найти в едрическом меню «Читоз» или «Твинкиз»!
– Хоть не «Мод-взвод»-ные, – проворчал Док.
– Что, – Фриц невинно. – Моя любимая передача.
– Больше похоже на про-легавый контроль сознания. Стучите на друзей, детки, Капитан даст вам сосачку.
– Слушай, я сам из Темекулы, а это Края Чокнутого Кота – там всегда болеешь за Игнаца, а не за Инспекту Щена.
Какое-то время они занимались набивкой ртов, забывая, заказывали что-то еще или нет, снова вызывали Магду, потом забывали зачем.
– Потому что частные сыскари обречены, – Док, продолжая прежнюю мысль, – это много лет уже заметно, в кино, по телику. Раньше вот были все эти великие сыщики – Филип Марлоу, Сэм Спейд, штемп штемпованный Джонни Стаккато, всегда умнее и профессиональнее легавых, вечно это они раскрывают преступление, а мусора ходят не по тому следу и путаются под ногами.
– Являются в конце браслеты защелкнуть.
– Ну а сегодня только легавых везде и видно, ящик переполнен блядскими полицейскими передачами, они просто обычные парни, стараются лишь свою работу делать, публика, грозят чьей-нибудь свободе не больше папаши в комедии. Ну да. Зрительская аудитория так счастлива от легавых, что буквально просится на нары. Прощай, Джонни Стаккато, добро пожаловать, Стив Макгэрретт, и не забудь при этом вышибить мне дверь, пожалуйста. А тем временем тут, в реальном мире, почти всем нам, частным топтунам, даже на квартиру не хватает.
– Так чего не уйдешь из бизнеса? Поселился бы на лодке в дельте Сакраменто – кури, пей, рыбачь, ебись, знаешь, чем там еще старье занимается.
– Не забудь еще ссаться и ныть.
Рассвет на подходе, бары только закрылись или закрывались, перед «Уэволнами» все либо сидели за столиками на тротуаре и дрыхли головами на «Здоровых Вафлях» или в мисках с вегетарианским чили, либо тошнили на проезжей части, отчего поток мелких мотоциклов шел юзом по блевотине и прочему. В Гордите стоял конец зимы, хотя погоды были далеко не обычны. Народ роптал в том смысле, что прошлым летом на пляжах лета не было до августа, а теперь вот, похоже, зимы не будет до весны. Санта-аны выдували весь смог из центра Л.-А. – в воронку между Холливудскими холмами и Пуэнте, на запад через Гордита-Пляж и в море, и так продолжалось вроде уже не первую неделю. Береговые ветра так сильны, что прибою не на руку, но сёрферы все равно, как ни странно, вставали ни свет ни заря поглядеть на эту рассветную дичь – она выглядела зримым аналогом тому, что́ каждый чувствовал шкурой: пустынные ветра, жара, неумолимость, да еще и выхлоп миллионов автомотосредств мешался с микроскопическим мохавским песком и преломлял свет к кровавому концу спектра, все было тускло, зловеще и библейски, словно небеса предупреждали: моряк, берегись. Акцизные марки штата на пробках бутылок текилы в лавках отклеивались, вот как сух был воздух. Теперь виннолавочники могли заливать в эти бутылки что угодно. В аэропорту реактивные самолеты взлетали не в ту сторону, вой двигателей не раскатывался по небу, где полагается, поэтому сны у всех вставали дыбом, если люди вообще могли уснуть. В небольшие многоквартирные комплексы ветер, сужаясь до свиста, проникал через лестничные колодцы, по пандусам и мосткам, а пальмовая листва снаружи трещала с влажным хлюпом, поэтому внутри, в затемненных комнатах, в свете жалюзи казалось, что хлещет ливень, ветер ярился в бетонной геометрии, пальмы бились друг о дружку тропическим потопом, так и тянет распахнуть дверь и выглянуть, а там, само собой, та же самая жаркая безоблачная глубь дня, ни дождинки, куда ни глянь.
Последние недели Св. Сбренд из Лондейла, для коего Иисус Христос был не только личным спасителем, но и консультантом по сёрфингу, и чья доска была старой школы, чуть меньше десяти футов, из красного дерева с перламутровым инкрустированным крестом сверху и двумя неистово розовыми пластмассовыми плавниками снизу, катался на приятеле с моторкой из стекловолокна далеко Наружу, где прибой, клялся он, такой, что узловатее наката и не бывает, волны больше, чем в Уаймиа, больше, чем на Бродяге дальше по берегу к бухте Полумесяца или на Тодос-Сантос в Бахе. Стюардии транстихоокеанских рейсов, заходящих на посадку в «ЛАКС», сообщали, что видели его внизу – он седлал волны там, где никаких волн быть не должно, фигурка в мешковатых белых плавках, белей того, как, вообще-то, они выглядели бы на преобладающем свету… По вечерам, с закатом за спиной он вновь восходил к мирскому оттягу раздолбайского Гордита-Пляжа, брал себе пиво и безмолвно тусовался, лишь улыбаясь людям, если без этого никак, ждал возвращения первого света.
А в его домовухе на берегу висела бархатная картина – Иисус, правая нога оттяжно впереди, на грубо сработанной доске с балансирами, призванной обозначать распятие, на волнах прибоя, который редко увидишь на Галилейском море, хотя это едва ли бросало вызов вере Сбренда. Что еще может означать «хождение по водам», как не сёрфинг на библейском жаргоне? Однажды в Австралии местный сёрфер с огромнейшей банкой пива в руке, Сбренд таких раньше и не видал, даже продал ему обломок Истинной Доски.
Как обычно у ранних посетителей «Уэволн», мнения касаемо того, где именно, если где-то, ловит волну Святой, расходились. Кто-то стоял за причуды географии – не обозначенную в лоции подводную гору или внешний риф, – кто-то – за чудно́е погодное явление из тех, что раз в жизни, а то и типа извержение вулкана или приливную волну где-то далеко, на севере Тихого, чьи накаты, достигнув со временем Святого, приобрели бы удобную узловатость.
Док, тоже поднявшись спозаранку, сидел, пил «уэволновый» кофе, в который, ходили слухи, подмешивали перемолотый белый-два-креста, и слушал все более беспорядочный базар, главным образом – наблюдал за Святым, дожидавшимся своего утреннего извозчика к прибою. В прошлом Док знавал сёрфера-другого, что открывали и оседлывали иные прибои, вдали от берега, на которые ни у кого другого не водилось оборудования под ногой либо в душе, – всякий рассвет они отправлялись туда одни, часто – по многу лет, тенями, наброшенными на воду, и там скользили, несфотанные и незафиксированные, минут по пять кряду, а то и дольше сквозь кипящие тоннели солнечной синезелени – истинного и нестерпимого цвета дня. Док замечал: немного погодя эта публика оказывалась уже не вполне там, где ее рассчитывали обнаружить друзья. Давние кредиты в пивбарах под пальмовыми листьями приходилось прощать, прибрежные милашки оставались угрюмо пялиться на горизонты и в конечном итоге сходиться с гражданскими из-за бермы, страховыми оценщиками, вице-директорами, охранниками и тому подобным, несмотря даже на то, что плата за брошенные квадраты сёрферов по-прежнему откуда-то поступала и в окнах все время возникали таинственные огни, много позже того, как на ночь закрывались притоны, а люди, полагавшие, что на самом деле видели этих отсутствующих сёрферов, впоследствии признавали, что им, наверное, все-таки взглюкнулось.
Док прикидывал, что Святой – как раз из таких вот ушедших вперед духов. Догадка его заключалась в том, что Сбренд седлал эти шизанутые волны, которые отыскивал, не столько из безумия или тяги к мученичеству, сколько в поистине каменном безразличье, в глубоком фокусе религиозного экстаза, как тот, в кого ткнул пальцем Господь: мол, тебя смоет во искупление всех нас. И что настанет день, когда Сбренд, подобно прочим, окажется где-то еще, пропадет даже из ЗВИСТа, Земного Вентера Идеального Сёрферского Трепа, и те же люди, что и сейчас, будут сидеть в «Уэволнах» и спорить, где он может быть.
Немного погодя явился приятель Сбренда с моторкой, и под антимоторочный ропот парочка отвалила вниз по склону.
– Ну, совсем спятил, – подытожил Флако-Гад.
– Мне кажется, они просто выходят в море, пьют пиво там, спят, а когда стемнеет – возвращаются, – высказался Зигзаг Дуон, который в прошлом году перешел на доску покороче и волны помилостивее.
Энсенадский Дылда рассудительно покачал головой:
– Про тот прибой слишком много историй ходит. То он есть, то его нет. Словно его что-то под низом охраняет. Сёрферы в старину его называли Комингсом Смерти. Там тебя не просто смывает – тебя хватает, чаще – сзади, в аккурат когда плывешь к тихой, как ты думаешь, воде или считываешь какую-нибудь очевидно смертельную срань совершенно неправильно, – и затягивает так глубоко, что нипочем не успеешь выплыть воздуху глотнуть, и как только тобой начинают закусывать навсегда, ты слышишь, как по небу эхом раскатывается космический безумный хохот «Сёрфарей».
Все в «Уэволнах», включая Святого, более-менее в унисон заквохтали:
– Уу-ху-ху-ху-ху-ху – Смыло! – а Зигзаг и Флако заспорили о двух разных сорокапятках «Смыло» и у какой фирмы, «Точки» или «Декки», хохот наличествует, а у какой нет.
Сортилеж, до сих пор молчавшая – грызла хвостик косички и переводила загадочные свои фары с одного теоретика на другого, – наконец открыла рот:
– Участок прибоя прямо посреди вроде как глубокого океана? Дно там, где раньше никакого дна не было? Ну, вообще-то, вдумайтесь, всю историю в Тихом океане острова всплывали и тонули, и что, если Сбренд там где-то увидел такое, что давным-давно затонуло, а теперь опять медленно поднимается на поверхность?
– Какой-то остров?
– Ну, по крайней мере, остров.
В калифорнийской истории уже давно настал такой момент, когда хипповская метафизика просочилась в среду сёрферов настолько, что даже завсегдатаи «Уэволн», накрайняк – некоторые, почуяв, куда дело клонится, зашаркали ногами и заозирались в рассуждении чем бы еще таким заняться.
– Опять Лемурия, – пробормотал Флако.
– Что-то не так с Лемурией? – любезно поинтересовалась Сортилеж.
– Атлантида Пасифики.
– Она самая, Флако.
– И ты теперь утверждаешь, что этот затерянный континент… берет и снова всплывает на поверхность?
При этом глаза ее сузились – у менее невозмутимого человека это приняли бы за раздражение.
– На самом деле не так уж и странно, всегда же предсказывали, что Лемурия однажды снова появится, а когда ей это делать, как не сейчас: Нептун наконец заканчивает свой смертельный транзит по Скорпиону, водному, кстати, знаку, и восходит к Стрельцову свету высшего разума?
– Так, может, в «Национальный географический» стоит позвонить или еще куда?
– В журнал «Сёрфер»?
– Все, мальчики, моя квота Барни на неделю выполнена.
– Я тебя провожу, – вызвался Док.
Они смотались к югу по переулкам Гордита-Пляжа, в медленной протечке рассвета и зимней вони мазута и морского рассола. Немного погодя Док произнес:
– Спрошу кой-чего у тебя?
– Ты слышал, что Шаста свалила из страны, и теперь тебе нужно с кем-нибудь поговорить.
– Опять читаешь мои мысли, детка.
– Так почитай тогда мои, сам знаешь, с кем повидаться, как и я. Лучше настоящего оракула, чем Вехи Фэрфилд, в наших своясях, наверное, нам никогда не видать.
– Может, ты предвзята, потому что он тебя учил. Может, поспорим на чуть-чуть, что все это у него просто кислотные базары?
– Только деньги на ветер, неудивительно, что ты с расписками своими разобраться никак не можешь.
– Никогда такой беды не было, пока ты работала в конторе.
– И реши я когда-нибудь вернуться – так нет, без льгот не стану, включая стоматологию и хиропрактику, а сам знаешь, твой бюджет такого не потянет.
– Я тебе мог бы, наверно, предложить страховку от приходов.
– У меня уже есть, сикантадза называется, сам бы попробовал.
– Что мне будет, если влюблюсь не по вере.
– У тебя она что – колумбийское православие?
Ее молодой человек Костыль сидел на крылечке с чашкой кофе.
– Эгей, Док. Сегодня все что-то ранние пташки.
– Она меня к гуру завлекает.
– Не смотри на меня, чувак. Сам знаешь, она всегда права.
Вернувшись из Вьетнама, Костыль какое-то время обостренно параноил: вдруг пойдет куда-нибудь и столкнется там с хиппи, – он свято верил, что все волосатики – антивоенные бомбисты, могут считывать его вибрации и тут же определять, где он побывал, а от этого станут его ненавидеть и устраивать ему какие-то зловещие хипповские козни. Док познакомился с Костылем, когда тот слегка суматошно старался влиться в эту уродскую культуру, которой точно тут не было, когда он уезжал, поэтому возвращение для него стало сродни высадке на чужую планету, где кишмя кишат враждебные формы жизни.
– Обсад, чувак! Ты глянь чё, Эбби Хоффмен! Свернем-ка себе пару фаек, поотвисаем да послушаем «Электрических Черносливин»!
Док видел: Костыль придет в норму, как только успокоится.
– Сортилеж говорит, ты во Вьетнаме был, а?
– Ну, я из этих убивцев младенцев. – Лицо у него смотрело вниз, но сам он глядел Доку прямо в глаза.
– Правду говори, меня восхищают те, у кого кишка не тонка, – сказал Док.
– Эй, да я просто с вертолетами каждый день возился, как на работе. Мы с Чарли, страху нет, часто вместе в город ходили, тусовались, курили эту праведную местную траву, рок-н-ролл слушали по армейскому радио. Время от времени тебя подзывают и говорят: слышь, ты на базе сегодня ночуешь? ты им: ну, а чего? а они такие: не ночуй сегодня на базе. Пару раз так вот себе очко и сберег. Их же страна, она им нужна, меня устраивает. Если только моцык до ума доводить можно, чтоб никто мозги не еб.
Док пожал плечами:
– Справедливо. Это твой вон стоит, «мото-гуцци»?
– Ага, взял у какого-то дорожного маньяка из Барстоу, тот его совсем заездил, поэтому все опять отделать – несколько выходных ушло. От него вот да от старушки Сортилеж я и не унываю.
– Очень приятно вас вместе видеть, ребятки.
Костыль, глянув в угол комнаты, минутку подумал, ответил осторожно:
– У нас с ней история, я на год старше учился в Мира-Косте, пару раз на свиданки бегали, потом, когда я там был, стали переписываться, а тут вдруг бац, и я уже такой: в общем, может, и не пойду в конце концов опять служить.
– Должно быть, как раз тогда у меня семейное дело было в Инглвуде, когда молчел пытался меня обоссать через замочную скважину, в которую я глядел. Леж мне постоянно напоминает, она тогда еще у меня работала, я, помню, думал: должно быть, у нее в жизни что-то очень четкое происходит.
Со временем Костыль смог помаленьку научиться не напрягаться в позах общественной йоги, определявшей всю жизнь на пляже. Его «мото-гуцци» собрал свою долю воздыхателей – те тусовались вокруг, курили дурь и пили пиво на цементном пятачке перед гаражом, где Костыль с ним возился, и отыскалась пара-тройка ветеранов, которым после ‘Нама хотелось более-менее такой же, как у него, немозгоебственной гражданки, особенно Фарли Ветву, служившему в Войсках Связи: ему удалось умыкнуть кое-какой никому не нужной техники, включая старую 16-мм кинокамеру «Белл-и-Хауэлл» времен Второй мировой, защитного цвета, с пружинным заводом, неуничтожимую, лишь немногим больше кассеты пленки, для нее предназначенной. Время от времени они отваливали на мотоциклах, искали удобные мишени и через какое-то время обнаружили общий интерес – уважение к естественной среде, слишком много ее у них на глазах жгли напалмом, загрязняли, уничтожали ей растительность, пока латерит под низом не спекался от солнца до полной ненужности. У Фарли уже собрались десятки катушек с порчей окружающей среды по всему штату, особенно в жилмассиве «Вид на канал» – там, странное дело, этот ущерб напоминал ему не раз виденные расчистки джунглей. По словам Костыля, Фарли был там в тот же день, что и Док, снимал рейд местного комитета бдительности и теперь ждал пленку из проявки.
Костылю же все больше не давал покоя нефтеперегонный завод в Эль-Сегундо и нефтехранилища чуть выше по берегу. Даже когда ветер тут бывал покладист, Гордита все равно будто жила на лодке, стоящей на якоре в битумной яме. Все воняло нефтью. Нефть, пролитую из танкеров, выносило на пляж, черную, густую, вязкую. Кто б ни бродил по берегу, она липла к подошвам. Тут существовало две школы мысли – Денис, к примеру, любил, чтоб она копилась на ногах, пока слой не утолщался до подошв сандалий, и тем самым экономил на обуви. Иные, почистоплотнее, вставляли в свой режим дня регулярное скобление ног, как бритье или чистку зубов.
– Не пойми меня неверно, – сказал Костыль, когда Сортилеж впервые застала его на крыльце со столовым ножом: он отскребал себе пятки. – Тут, в Гордите, мне очень нравится, в основном потому, что это твоя родина и ты ее любишь, но время от времени случается какая-то… маленькая… блядская деталька…
– Они губят планету, – согласилась она. – Хорошая новость здесь в том, что, как и у любого живого существа, у Земли тоже своя иммунная система, и рано или поздно она примется отторгать болезнетворных агентов вроде нефтяной промышленности. Есть надежда, что это произойдет раньше, чем с нами станется то же, что с Атлантидой и Лемурией.
Ее учитель Вехи Фэрфилд верил: обе империи затонули из-за того, что Земля не могла принять достигнутых ими уровней токсичности.
– Вехи нормальный, – сказал теперь Костыль Доку, – хотя кислотой закидывается и впрямь очень много.
– Помогает ему видеть, – пояснила Сортилеж.
Вехи не просто «торчал» по ЛСД – кислота была той средой, в которой он купался и чьи волны временами седлал. Ему она доставлялась, возможно, особым трубопроводом, из каньона Лагуна, непосредственно из лабораторий пост-Ауслиевой психоделической мафии, которая в те дни, люди верили, там действовала. В ходе систематических экскурсионных закидонов он нарыл себе духовного проводника по имени Камукеа, лемуро-хавайского полубога, жившего на заре тихоокеанской истории, который много веков назад служил каким-то священным бюрократом на затерянном континенте, что ныне покоился под толщей Тихого океана.
– И если кто и сможет связать тебя с Шастой Фей, – сказала Сортилеж, – то Вехи.
– Ладно тебе, Леж, ты же знаешь, у нас с ним сложились чудны́е отношения…
– Ну, он считает, что ты его старательно избегаешь, и не может понять из-за чего.
– Просто. Правило номер один в Кодексе Торчков? Никогда ни за что не подсаживай никого…
– Но он же сказал тебе, что это кислота.
– Нет, он сказал, что это «Особая Партия „Бургомистра“».
– Так это оно и значит, «Особая Партия», он так говорит.
– Ты это знаешь, он это знает… – К сему моменту они уже были на эспланаде, направлялись к Вехи.
Вольным был тот приход, на который его подсадил Вехи своей волшебной пивной банкой, или же не, Док всегда надеялся, что со временем о нем забудет. Но не вышло.
Началось, судя по всему, где-то 3 миллиарда лет назад на планете в системе двойной звезды довольно далеко от Земли. Дока тогда звали как-то вроде Кскъкъ, и он из-за двух солнц и того, как они вставали и садились, трубил довольно причудливые смены – прибирал за целой лабой жрецов-ученых, которые изобретали всякие штуки в гигантском заведении, которое раньше было горой чистого осмия. Однажды он услыхал какой-то шум из полузапретного коридора и пошел поглядеть. Обыкновенно степенный и прилежный персонал бегал взад-вперед в безудержном ликованье. «Получилось!» – орали они. Один схватил Дока – вообще-то, теперь Кскъкъ. «Вот он! Идеальный подопытный!» Не успев ничего сообразить, тот уже подмахивал какие-то расписки и облачался в классический, как ему вскоре станет ясно, прикид хиппи с планеты Земля; его подвели к причудливо мерцающей камере, в которой маниакально и сразу в нескольких измерениях повторялась мозаика мотивов из «Песенок с приветом» – на зримо слышимых, однако неназываемых призрачных частотах… Тем временем лабораторная публика объясняла ему, что они только что изобрели межгалактические путешествия во времени и его сейчас отправят через всю вселенную и, быть может, на 3 миллиарда лет в будущее. «А, и вот еще что, – перед тем, как щелкнуть последним тумблером, – вселенная? она типа это – расширяется? Поэтому, как доберешься до места, все остальное будет весить столько же, но по размеру больше? ну там молекулы дальше друг от друга? кроме тебя – сам ты останешься того же размера и плотности. В смысле, на фут короче всех остальных, но гораздо компактнее. Типа прочный такой?»