Как только Дилейни вышла в фойе, рядом тут же возникла Кики.
– Все в порядке? Мы идем в “Реформацию”, – объявила она.
Дилейни, у которой все еще кружилась голова, последовала за своей провожатой из клиники на яркий свет.
– Это более старая часть кампуса, – рассказывала Кики, пока они шли по проходу между какими-то ангарами и складами. – Здание, которое нам нужно, раньше было гаражом для военных самолетов, но нам оно оказалось очень полезным, так как туда вела старая и неиспользуемая линия подземки. Мы приспособили эти туннели для наших поездов. Давай за мной.
Они вошли в огромное железобетонное строение, больше всего напоминающее фабрику начала двадцатого века. Дилейни почти ожидала увидеть внутри детей с пустыми глазами, возящихся среди ржавеющих станков.
– После самолетного ангара здесь была фабрика металлических… – Кики явно забыла слово и вышла из положения, просто обведя рукой пространство, в котором поместились бы как минимум три аэробуса и автобусный парк заодно. Со стальных балок свисали яркие отрезы тканей, призванные, очевидно, хоть как-то оживить мрачное помещение, но материя уже успела впитать черную пыль, осыпающуюся с древних потолков, и выглядело это совсем уж зловеще.
– Ты подключена? – спросила Кики, показывая на камеру Дилейни.
– О нет, – ответила Дилейни. – Мне сказали выключить ее на медосмотре…
– Да, хорошо. Теперь можешь опять включить, если хочешь.
Давным-давно Дилейни купила мобильную камеру, рассчитывая в будущем попасть в компанию, и, вопреки ожиданиям, это не произвело на нее такого уж огромного впечатления. Она поняла, что ее жизнь в целом непримечательна и несмотрибельна. Но когда все-таки происходило что-то интересное, то камера на груди действительно заставляла ее вести себя лучше – в точности как говорила Мэй. Язвительный комментарий, который она хотела отпустить, застревал в сетях самоцензуры. Идею макнуть в соус уже надкусанный стебель сельдерея, которую Дилейни вынашивала на вечеринке в честь рождения ребенка одной из клиенток Гвен, она в итоге отвергла из опасения, что это будет замечено, изучено незнакомцами, которые будут глядеть в экраны разинув рты, и вписано в ее историю. Поэтому она вела себя в соответствии со своими представлениями об идеальном поведении. Она теперь была менее интересной и смешной, так как юмор не проходил обязательную для двадцать первого века фильтрацию, но при этом стала добрее, позитивнее, великодушнее и вежливее.
– Дилейни?
Она вынырнула из своих мыслей и обнаружила перед собой худого розоволицего мужчину с желтой челкой, топорщащейся надо лбом. Она улыбнулась, а он приложил ладонь к груди в приветственном жесте. Ладонь была бледной и очень тонкой, как у обезьянки-капуцина. Дилейни опустила взгляд, опасаясь увидеть очередной выпирающий пенис, но, к ее облегчению, на розовом мужчине был саронг.
– Дилейни. Добро пожаловать, – сказал он, прикрыл глаза и чарующе улыбнулся. – Таави, – представился он, коснувшись бейджа на груди. – Тебе известно что-нибудь о нашей работе?
– Да, – кивнула Дилейни.
В бледных глазах розоволицевого мужчины мелькнула досада.
– Это плохо. Я должен был все разъяснить, чтобы это осталось на записи. – Он показал на камеру, болтающуюся на ленточке у него на шее.
– Все, мне пора! – воскликнула Кики. – Зайду за тобой в конце дня. – Она коротко и как будто со значением сжала запястье Дилейни и умчалась прочь с ошеломляющей скоростью, пропев напоследок: – Привет, Нино!
***
– С 1990-го по 2025-й, – начал рассказывать Таави, увлекая Дилейни за собой, – индустрия хранения личных вещей на складах в этой стране выросла с 2200 до более чем 520 000 локаций. Каждая из таких площадок занимает в среднем три акра, то есть в целом примерно миллион акров отдано уродливым коробкам, забитым ненужными коробками размером поменьше. Естественно, это экологическая катастрофа. На территории, которую занимают эти уродливые коробки, раньше были неосвоенные угодья, фермы, пастбища, сады, парки. И всякий раз, когда появлялся новый склад, людям в голову приходила мысль, что им обязательно нужно оставить на память каждый кусочек пластика и каждую веревочку, что имеются в их домах.
Таави остановился у экрана с картой США, испещренной красными точками.
– И люди арендовали хранилища, а владельцы этих хранилищ строили новые, чтобы удовлетворить стремительно растущий спрос. И вскоре в каждом городе возникло по одному, два, по десять таких складских комплексов.
Число точек на экране удвоилось, утроилось.
– Мы стали нацией барахольщиков. Но как только люди начинали что-то осознавать и даже испытывать стыд за собирательство хлама, по телевизору показывали очередное шоу о хранилищах, и рынок снова оживлялся. Это же просто абсурд – телешоу про склады барахла!
Дилейни засмеялась, а Таави замолчал и прикрыл глаза, будто хотел впитать ее смех, как тепло солнечных лучей.
– Первое время, – продолжал он, – это было преимущественно американское явление. Но, подобно многим глупейшим и отвратительнейшим тенденциям, эта, зародившись здесь, расползлась повсюду. За Штатами последовала Канада, и не прошло и десяти лет, как хранилища и там заняли миллион акров. Потом Австралия. Затем прочие страны: Хорватия, Турция, ЮАР. В Бразилии под склады вырубают тропические леса. – Они подошли к незанятому рабочему столу. – В общем, мы должны были обратить этот процесс вспять. Такова история “Мыслей Вместо Вещей”. Ты этим когда-нибудь пользовалась?
Их окружали тележки с фотоальбомами разных времен и разной степени сохранности.
– Для мамы с папой, – ответила Дилейни.
Родители хотели послать сюда свои альбомы, но Дилейни сорвала их планы. Она отсканировала фото, а альбомы положила в складскую ячейку, не доехав полпути до Бойсе.
– Ты прочла и подписала соглашение – значит, ты все знаешь, – сказал Таави. – Но сейчас, на месте, я просто напомню тебе самое главное. Садись.
Дилейни села. Кресло было идеальным.
– Видишь, тут под столом педали, их сопротивление регулируется. Можешь пользоваться ими, как на велотренажере, а можешь – как на тренажере-лестнице. Разумеется, оборудование все фиксирует, и это будет храниться в твоих данных. Рекомендации по здоровью ты знаешь. Нельзя сидеть больше 16 минут подряд, поэтому тебе будут приходить напоминания, что нужно встать, потянуться, пройтись.
– Это прекрасно, – сказала Дилейни. – Иначе я буду забывать.
– Было очень приятно с тобой познакомиться. – Таави повернулся к женщине, сидевшей за соседним столом. – Винни?
Женщина встала и приветливо помахала:
– Добро пожаловать!
Таави, передав эстафету, откланялся и в мгновение ока исчез.
***
Винни, коренастая женщина лет сорока пяти с глубокими ямочками на щеках и темными сияющими глазами, доброжелательно улыбалась Дилейни. Ее черные курчавые волосы были собраны в густой “конский хвост”. Одета она была примерно так же просто, как Дилейни, тоже в джинсы и хлопчатобумажную рубашку. К ее монитору был прилеплен маленький флажок Техаса, а рядом со столом стоял небольшой пластиковый террариум с какой-то пупырчатой ящерицей.
– Это Рики, – представила ящерицу Винни. – Эублефар.
Тут ее взгляд наткнулся на камеру, висевшую на груди Дилейни, и тон тут же изменился.
– Значит, ты Дилейни, – официально произнесла она.
– Да.
Винни коснулась уха.
– Из Айдахо!
Они продолжали в том же духе еще какое-то время: Винни получала информацию о Дилейни через наушник, а Дилейни подтверждала.
– Ладно, – наконец сказала Винни и хрустнула пальцами. – Наверное, лучше всего тебе будет просто понаблюдать за тем, что я делаю, согласна?
Дилейни кивнула, подкатила свое кресло к столу Винни и села позади нее.
– Никогда раньше никого не обучала, – призналась Винни. – Я сама здесь всего семь месяцев. Раньше занималась графическим дизайном для ресторанов. Ну, знаешь, меню, веб-сайты… Потом кузина переслала мне вакансию, там было что-то про сканирование, и платить обещали раза в три больше, так что…
Винни посмотрела себе под ноги. Вид у нее был неуверенный.
– Это прекрасно. Похоже, тебе повезло, – сказала Дилейни.
Винни просияла.
– Да, ты права, тут удивительное место. Огромные преимущества. У меня же трое детей. У тебя есть дети?
– Пока нет.
– А у них здесь все эти программы для поступления в колледж, накопительные планы… – Винни будто пыталась убедить внутренний голос, возражавший против работы в компании.
Дилейни решила, что в какой-то момент своей жизни – возможно, до детей – Винни имела отношение к контркультуре. Руки ее были в россыпи татуировок, похожих не то на рой пчел, не то на разбегающихся жуков.
– Итак, с чего бы нам начать? – растерянно спросила Винни.
– Знаешь, – сказала Дилейни, – просто работай, как будто меня здесь нет. Я обычно быстро соображаю, а если что-то будет непонятно, я спрошу.
Винни облегченно выдохнула.
– Спасибо, спасибо. Женщина, которая обучала меня, была очень организованной и методичной, а я так совершенно не умею. Она теперь начальник отдела и больше сюда не спускается. Ты ее не встречала? Анит?
Дилейни ответила, что не встречала Анит, и повторила, что Винни может продолжать работать, она, дескать, не хочет, чтобы Винни не успела выполнить какие-нибудь нормы. Слово “норма” вдруг показалось Дилейни очень подходящим для этого места, предназначенного для производства металлических стульев или заклепок на самолетные крылья.
– Окей, вот что я делаю, – сказала Винни.
Она встала и подняла сливочного цвета крышку какого-то приземистого устройства. Под крышкой было нечто вроде огромного, фута три на четыре, не меньше, куска стекла.
– Это сканер? – спросила Дилейни, глядя на огоньки и устаревший с виду механизм под стеклянной панелью.
– Да, – ответила Винни. – Цель – отсканировать как можно больше картинок за раз. Ну, то есть, конечно, скоро с этим будут справляться роботы, но пока их не приспособили для этой работы – наверное, она слишком деликатная. Смотри.
Она достала из ближайшей тележки фотоальбом с изображением Форт-Лодердейла 1960-х годов. Пластиковая обложка хрустнула, когда Винни открыла ее.
– Так, сначала глянем, что тут. – Она пролистала альбом.
В основном там были маленькие цветные снимки пышноволосого семейства, датированные Рождеством 1970 года. У снимков были закругленные уголки, и, как на большинстве фотографий тех времен, все важное было сосредоточено в нижней половине карточки.
Винни стала один за другим перемещать снимки из альбома в сканер, аккуратно отклеивая их от страниц. На задней стороне оставались бледно-желтые полоски.
– Знаешь игру “Память”? – спросила она и устремила на Дилейни пристальный взгляд, словно ответ был крайне важен для нее.
– Мне кажется, да. Только у нас она называлась “Концентрация”, – ответила Дилейни. – Это когда кладешь карточки лицом вниз и переворачиваешь по одной?
– И ищешь парные, ага, – кивнула Винни и перевела взгляд на сканер.
Как ее до сих пор не уволили, было совершенно непонятно. Она никуда не торопилась и, кажется, теряла мысль через каждые три слова.
– Итак, теперь закрываем, – внезапно сказала Винни и неуклюже опустила крышку.
Из компьютера раздался настойчивый звонок, а следом – второй из браслета.
Брови Винни скакнули вверх.
– Шестнадцать минут. Пора двигаться, – пояснила она и принялась маршировать на месте, поднимая колени настолько, насколько позволяли узкие джинсы.
На каждом четвертом шаге Винни поворачивала торс, вскидывая локти, потом продолжала маршировать. Она не пригласила Дилейни присоединиться, поэтому та просто сидела и пялилась на потолочные балки.
Наконец Винни вернулась в свое кресло и показала на экран, где появились точные цифровые копии всех восьмидесяти снимков. Касаясь экрана пальцем, она выделила их все, повернула под нужным углом и перетащила в папку. Потом приказала программе распознать лица, и на экране появилась панель со всеми фотографиями, где были люди.
– Клиент дает нам список людей, – объяснила Винни, – а теперь ИИ их находит.
Под каждым снимком стали появляться надписи: папа, мама, дедушка, Элоиз, Барки.
Браслет Винни снова зазвонил. Она взглянула на него и рассмеялась:
– Как я могла забыть! – Она достала термос и сделала глоток. – Вода, – объяснила она. – Четыре литра в день. Раньше я носила рюкзак-гидратор, но от этого портилась осанка.
Она сделала еще несколько мучительно долгих глотков, и наконец браслет снова прозвонил, явно выражая одобрение. Винни убрала термос.
– Хорошо, теперь фото в системе, – продолжала она, – и с ними можно делать самые разные вещи. Я могу прямо сейчас послать их клиенту, и пусть дальше сам развлекается как хочет с генеалогией или более подробными подписями. Программа “Прошедшее совершенно” может вычислить, когда именно было сделано каждое фото, что очень важно для многих. ИИ может сам делать сопроводительные подписи, и услуга оказалась на удивление популярной. “Дедушка в Рождество”. “Дядя Фил в Рождество”. Это бесплатно, и практически все выбирают эту опцию. Когда мы отсылаем фото, клиенты могут менять подписи на свое усмотрение, но большинство таким не заморачивается.
Винни подняла крышку сканера и с отсутствующим видом сгребла фото в кучу – совсем не так аккуратно, как выкладывала их на стекло. Собрав смятые карточки в кособокую пирамидку, она кинула их в большой контейнер на конвейере у себя за спиной. Там уже лежали тысячи фото всевозможных размеров и эпох, со свадеб, крестин и праздников – все вперемешку, утратившие свою ценность и предназначенные для переработки.
– Сюда влезает тысяч десять, – заметила Винни, – просто удивительно. – Она кинула альбом в толстой обложке с пламенеющим флоридским закатом в другой контейнер. – Альбомы нельзя переработать, – с досадой пояснила она. – Мы бы делали это, если б могли. Но нет. Их просто сжигают. Ой! Пора обедать. Ты проголодалась?
По пути в столовую они миновали лабиринт из мурлыкающих и щелкающих конвейеров, вьющихся среди рабочих столов. Мэй Холланд купила компанию, которая разрабатывала и производила транспортировочные ленты для аэропортов по всему миру. Все тогда подумали, что это странно, но за пять лет Мэй приобрела головокружительно пестрый набор из самых разных компаний – компаний, которые производили продукты, автомобили и самолеты, – и потому скромная по стандартам “Вместе” покупка, обошедшаяся всего в сорок четыре миллиона, не привлекла большого внимания.
А теперь Дилейни смотрела, как по лентам ползут, постепенно скрываясь в проеме за занавеской из резиновых лент, контейнеры, набитые фотоальбомами и другими вещами – летними сарафанами, плетеными корзинами, проигрывателями 1980-х годов и заляпанными детскими одеялами.
– Это я потом тебе тоже покажу, – сказала Винни. – Там, по сути, все то же самое, просто объекты побольше – те самые вещи, для которых изначально и были предназначены все эти безумные хранилища. Их сканируют на 3D-сканере настолько точно, что при желании их можно воссоздать во всех деталях. Но вообще-то, конечно, практически всё – просто мусор. И если мы сможем убедить людей от него избавиться, предложив взамен файл с 3D-моделью их детской кроватки или спортивных кубков умершего сына, то они перестанут цепляться за вещи, и тогда накопительство, которое того и гляди прикончит мир, начнет сходить на нет.
– Значит, конвейеры возвращают вещи обратно клиентам? – спросила Дилейни.
– Боже, ты что, не слушала? Для этого тут и нужна подземная железная дорога. Все это складывается в вагоны и отправляется на восток – на сжигание. По датской технологии.
Две сестры из-под Копенгагена, дочери топ-менеджера предприятия по утилизации промышленных отходов, изобрели способ сжигания с нейтральной эмиссией углерода, в результате которого практически любая вещь превращалась в прочную черную массу, использующуюся в производстве определенных марок бетона. Особенную популярность такой бетон завоевал у калифорнийских фирм, занимавшихся постройкой тюремных зданий.
– Люди не могут сами решить, что сохранить, а что выбросить, – пояснила Винни, – поэтому хранят все. Но мы пытаемся предложить им кое-что получше. Мы делаем изображение, а вещь уничтожается. Барахла становится меньше.