В те же годы запомнилось, как мы на Рождество ходили с ребятами нашей улицы по домам – славить Христа. Под предводительством старших и под завывание вьюги, гурьбой, перебегали от двора ко двору.
Смутно помню тревогу, что не знаю слов рождественской песни, пока не поделился со старшим товарищем своим опасением. Он сказал мне, что это не столь важно, главное, чтобы я открывал рот, пытаясь подпевать, произнося хотя бы отдельные слова.
Стучимся в очередной дом. Нас пустили на порог радушные хозяева. Ребята постарше бодро затянули:
Коляда, коляда
Отворяйте ворота,
Доставайте сундучки,
Подавайте пятачки.
Хоть рубь,
Хоть пятак,
Не уйдём из дома так!
Дайте нам конфетку,
А можно и монетку
Не жалейте ничего
Накануне рождество!
Малышня, и я в том числе, стояли в общей толпе, подтягивая за старшими.
Каждого одаривали, чем могли.
После посещения нескольких дворов, наше пение стало уверенней, и гостинцы обильнее посыпались в карманы.
Какие тогда были гостинцы, я плохо помню, кажется, это были кусочки колотого сахара, перепадали также пирожки с мясом или капустой, а то просто деревенская краюха хлеба, мелкие монеты, очень редко – конфеты.
Всё равно, радости и счастья было не меньше, не то, что у нынешней детворы, которую задаривают дорогущими современными подарками в огромных количествах. Святки для нас были настоящим праздником!
На нашей улице жила и моя крёстная мать, хорошая женщина. Теперь уже не помню ее лица. Эта добрая тётя постоянно звала меня к себе, но я почему-то упорно не шёл, всё откладывал, стеснялся.
Потом мы уехали на Дальний Восток, через четыре года вернулись уже без мамы, оставив ее в дальневосточной земле… И вскоре оказались с братом в детском доме.
После детского дома я неожиданно встретил её на улице.
Мы с отцом возвращались откуда-то домой, он задержался у киоска с пивом. Предложил мне – шестнадцатилетнему, уже работающему парню выпить по кружке пенного напитка.
Мне пиво не понравилось, оно горчило, и я отдал кружку отцу. Сказал, что мне нравится лимонад с настоящим фруктовым сиропом, он и стоил всего три копейки стакан! Но для нас, детдомовских, это было настоящим счастьем. Случалось, нас возили в город на слет хоров или на конкурс. У кого-то оказывались копейки, угощали. Автомат казался настоящим техническим чудом.
В деревне пить его приходилось не часто: купить в магазине бутылку мы не могли, не было денег…
И вот, в тот жаркий летний вечер мы с отцом стоим у киоска, в этот момент появилась моя крёстная. Она сразу узнала меня, хотя я значительно повзрослел и, радостно поприветствовав отца, воскликнула: «Влас Николаевич, крестник-то вымахал, возмужал! На тебя очень похож – ну, просто маленький Влас!»
Повернувшись ко мне, с горестным лицом посочувствовала, сказав, что её подруга, моя мама ушла так рано.
Снова стала звать к себе домой. Я пообещал, но так и не собрался, думая, что ещё успею…
Вскоре уехал из тех мест навсегда, но меня до сих пор преследует чувство вины, что оказался робким, что не понимал тогда, что важное в этой жизни, а что проходящее…
Теперь я, кажется, понял, что останавливало меня. В советской школе нас воспитывали в атеизме, я не понимал слова «крестная». Нам внушали, что религия –
«опиумом для народа».
Решись я пойти к этой доброй женщине, многое мог бы расспросить про самого дорого в жизни человека, она бы рассказала о маме, о её жизни. Как я жалею, что оказался столь глупым, беспечным. Теперь рад был бы каждой крупице сведений, но узнать о своём прошлом уже не у кого…
Часто по неопытности мы разрушаем за собой мосты, а назад дороги нет…
Отцу было около пятидесяти четырех, а матери тридцать восемь, когда появился я, а через четыре года братишка Славик.
У родителей до нашего рождения были свои истории: семьи, дети. Поэтому у нас со Славиком есть братья по матери – Николай и Виктор. А по отцу – сестра Люба, три брата (один из которых Алексей, имена двоих других не помню). Видел Алексея десятилетним, когда умерла мама, отец спешно продавал только что отстроенный дом, хозяйство. Мы перебрались к брату по отцу в Благовещенск и жили у него примерно с месяц.
Только к концу года, закончив дела, отец привез нас в поселок, где мы родились, отдав меня на жительство к Виктору, а Славку оставил при себе, удачно найдя вдовушку с домом.
Я пошел в четвертый класс, а Славика согласилась воспитывать мачеха.
Позже он мне рассказывал, что она за всякую провинность ставила его на колени в угол на горох. А ему-то всего было четыре года…
Виктору я тоже был не в радость – еще один рот, своих – трое девчат, мал-мала меньше.
Отца пилила мачеха, быстро утолив жажду материнства, у нее никогда не было своих детей, а начинать любить чужих в возрасте за семьдесят, явно было поздновато.
Батя поддался давлению: отвез нас за полторы сотни километров в детский дом, который находился в селе Елшанка, недалеко от городка со смешным названием Бузулук.