СКАЗ 6 ТАРИЭЛЯ РАССКАЗ О ТОМ, КАК ВПЕРВЫЕ ОН ПОЛЮБИЛ

После долгих воздыханий он рассказ продолжил свой:

"Помню я, с охоты доброй возвращались мы домой,

Царь сказал мне: "Дочь увидим", руку взял мою рукой.

Удивляюсь, что дышу я, вспоминая день былой.

Турачей велел властитель отнести в покой ее.

Дичь забрал я, отправляясь на сожжение свое;

Жизни долг платить я начал, стало грозным бытие.

Сердце каменное ранит лишь алмазное копье.

Краше радостного рая сад расцвел передо мной:

Птицы там сирен искусней пели в зелени густой,

Водоем многофонтанный брызгал розовой водой;

В башню вход был занавешен тяжкой тканью золотой.

Знал я, царь хотел царевну уберечь от всех очей,

Я остался пред завесой, он вошел в покои к ней;

Ничего не мог я видеть, слышал только шум речей,

Был приказ: у амирбара взять в подарок турачей.

Подняла Асмат завесу, заглянул я в то жилье,

И узрел ее, и в сердце мне ударило копье.

Турачей Асмат просила, тело вспыхнуло мое.

Горе мне, с тех пор не гаснет жар, палящий бытие!

Но исчезло то светило, что светило для светил!"

Он не снес воспоминанья, пал без чувств, лишенный сил.

Плач Асмат и Автандила эхо долгое будил:

"Ах, зачем врагоубийца длани грозные сложил!"

Грудь ему Асмат омыла, вновь глаза открыл герой,

Время долгое молчал он с сердцем, скованным тоской,

Сел, заплакал, и смешались слезы с черною землей;

Крикнул: "Множит боль и ужас отзвук радости былой!

Пробавляется ничтожным, кто влеком к мирским вещам,

Под конец дарит измену этот мир, любезный нам.

Жизнью сей непокоренным мудрецам хвалу воздам,

Слушай дальше, если дух мой не взовьется к небесам.

Турачей Асмат я отдал и дошел до забытья,

Там упал и обмер, сила изменила мне моя;

А когда очнулся, слышал – громко плакали друзья,

Окружив меня, как будто те – пловцы, а я – ладья.

Во дворце на пышном ложе я лежал, как неживой.

Царь с царицей неутешно горевали надо мной,

На своих щеках ногтями след чертили кровяной.

Маги званые сказали, что сражен я сатаной.

И лишь только я очнулся, чуть коснулся свет очей,

Царь воззвал: "Ты жив, о сын мой, слово вымолви скорей!"

Не разжал я уст и вздрогнул, как безумный средь людей.

Снова я упал и обмер, кровяной лия ручей.

Все ученые смущались тяжким недугом моим,

Все в руках Коран держали и читали над больным,

Я не слушал их, болтали, будто – бесом одержим,

Был три дня в бездушном теле тот огонь неугасим.

Лекаря, дивясь, решили: "Знаем мы, чем болен он:

Не томим ничем лечимым, но тоскою истощен.

Зачастую, как безумный, гнал я выкриками сон;

Царских слез росой обильной был я щедро окроплен.

Так, ни жив ни мертв, лежал я во дворце три дня без сил.

А потом господь сознанье мне внезапно прояснил,

Догадался я, несчастный, отчего мне свет не мил,

И терпения у бога всемогущего просил.

Я сказал: "Создатель, сжалься над повергнутым рабом,

Превозмочь мученья дай мне, позаботься о больном,

Здесь любовь свою я выдам, отведи меня в мой дом".

И железным стало сердце, закаленное творцом.

Я привстал. Ко мне ходили люди царские гурьбой,

И царю они сказали: "Встал без помощи больной.

Властелин вбежал в волненье с обнаженной головой,

Он творца прославил громкой, люди – тихою хвалой.

Дали мне испить чего-то, отхлебнул я влаги той

И промолвил: "Государь мой, тело вновь сошлось с душой".

Захотел я дол изъездить вдоль излучины речной;

Привели коня, и сел я, и поехал царь со мной.

Мы пробрались по долине, долгий видели поток,

К дому царь со мной доехал, я вступил на свой порог:

Дома вновь предался власти прежних болей и тревог,

Прошептал: "Приблизься гибель, я от жизни изнемог!"

И от слез неосушимых стал шафрана я желтей,

Думы сердце рассекали, словно тысячи мечей,

Вратарем, вошедшим в спальню, уведен был казначей;

Думал я: что знает этот или тот? И ждал вестей.

"Раб Асмат", – "Впустите!" – было приказание дано,

Тот вошел с письмом любовным, странно было мне оно,

Усмехнулся: как другою будет сердце сожжено?

Мог ли эту заподозрить? Мне ли это суждено?

Изумился я: чем вызван дерзкой женщины призыв?

Если буду несговорчив, то, невеждою прослыв,

У нее, отняв надежду, злобный вызову порыв.

Мой ответ на то посланье был любезен и красив.

Проходили дни, и сердце всё жесточе пламень жег.

В поле шли войска для игрищ, я ж, веселью чуждый, слег;

Во дворец не шел; врачами наполнялся мой чертог;

И долги земные начал я уплачивать, как мог.

Но врачи не помогали, стал мне белый свет не бел,

И никто не мог заметить, что в огне я пламенел,

Тяжесть крови усмотрели, царь мне руку вскрыть велел;

Разрешил я, чтобы спрятать рой застрявших в сердце стрел.

Так лежал со вскрытой жилой я, сжигаемый огнем.

С чем вошел мой раб, я взором вопросил его о том,

"Раб Асмат пришел", Велел я, чтоб его впустили в дом,

Осудив ее за дерзость в помышлении своем.

Вновь пришлось отдать вниманье неманящему письму,

В том письме желанье встречи было видно по всему;

Я в ответ: "Пора возникнуть удивленью твоему, -

Призовешь, и я поспешно приглашение приму".

Сердцу молвил: не откройся, хоть печали натиск лют!

Ведь индийцы амирбара, ими правящего, чтут,

И меня они осудят, если слухи к ним дойдут,

И по всей стране прохода мне тогда уж не дадут.

Человек явился царский, объявил: "Царь вести ждет;

Кровь пустил ли? – вопрошает, преисполненный забот",

Я ответил: "Руку вскрыл я, улучшенье настает,

К блеску царскому из мрака будет весел мой приход".

Я к царю вошел, он молвил: "С этих пор всю боль забудь".

Дал коня мне, тетиву же не дозволил натянуть;

В небо ястребов пустил он, турачей сковала жуть,

В поле лучники усердно славословили наш путь.

А когда пришли с охоты, царь затеял славный пир

С неустанным пеньем хора, с ликованьем арф и лир;

Драгоценности швырял он тем, кто немощен и сир,

Одарил и приглашенных, и немолчно певший клир.

Тосковал я, не терпевший ни притворства, ни лганья,

Вспоминал, ярилось пламя, содрогалась грудь моя;

Взял ровесников к себе я, любовались мной друзья, -

Чтобы скрыть страданья, праздник я устроил, скорбь тая.

Тихо на ухо сказал мне мой домашний казначей:

"Дева спрашивает, можно ль амирбара видеть ей?

Хоть чадрой лицо закрыто, но видна краса очей".

Я сказал: "В опочивальню отведи ее скорей".

Встал я; те, что пировали, повскакали второпях,

Я сказал: "Вернусь немедля, оставайтесь на местах",

Заходя к себе, поставил копьеносца при дверях.

Обязал к терпенью сердце, волю всю свою напряг.

В дверь вошел я, Вижу, дева пала наземь, Я смущен.

Слышу: "Истинно, да будет этот час благословлен".

Я дивился: кто ж содеет пред возлюбленным поклон?

Тихо села бы, коль ею навык страсти обретен.

Я взошел на возвышенье; в отдалении, одна,

Та на край ковра присела, уважения полна,

Я промолвил ей: "Приблизься, раз любовью зажжена".

На слова скупясь как будто, не ответила она.

Наконец проговорила: "Ныне стыд мне сердце жжет:

Ты подумал, что предпринят мой для этого приход?

Но теперь твоя же скромность мне надежду подает;

Недостойна и не знала я божественных щедрот.

Я сознание теряю, правит страх моей душой:

Ведь направлена к тебе я солнцеликой госпожой;

Эта царственная смелость подобает ей одной,

Вот письмо от повелевшей мне беседовать с тобой".

Загрузка...