В институте все шло гладко. С Севастьяновым мы больше не пересекались. То есть, он приходил на лекции, правда, пару раз пропустил, и транскрибировал уже не только Песню песней, а красивые стихи о любви и грусти. Авторов некоторых стихов я не знала, и он не указывал. Но я уже не думала, что Севастьянов сам пишет эти стихи, тем более, посвящает их мне. Что мне, двадцать лет, придумывать глупости и верить им? Пару раз я замечала, что Севастьянов как будто рисует в тетради. Быстрые движения, как мазки, – он явно не писал, а рисовал. Ну и что? Чем только мои студенты не занимались на лекциях! Аудитория-то ого-го! Если я начну делать замечания Севастьянову, придется делать замечания всем остальным, а это уже как в школе. Студенты – совсем не школьники. Главное, чтобы в аудитории было тихо. Мое дело – рассказать материал. Студентам – записать, понять, запомнить, а как они с этим справились – покажут экзамены. Не справились – до свидания. Так что тут все элементарно. Сама, помнится, будучи студенткой, читала на лекции по языкознанию «Ай гоу ту Хайфа» Кунина, стараясь не расхохотаться во все горло. А одна моя однокурсница, Маша Вяткина, даже вязала на лекциях шарф. Честно – честно. Машка была замужем и имела годовалого ребенка…
Поэтому я молчала и делала вид, что вообще не вижу, чем занимается Севастьянов. А после лекций он просто уходил и не делал никаких попыток заговорить со мной. А ведь скоро будет уже Хэллоуин! Забыл? Или просто не пригласит? А мне – прийти или нет? Ну и гад этот Севастьянов, хоть рядом с ним я никакой девушки не заметила. Хотя не факт, что она учится вместе с ним. Может, она вообще в другом ВУЗе учится. Или актриса. Откуда я знаю? У богатых свои причуды. Мы с Петраковым достаточно обеспечены, у нас по двухкомнатной квартире, у каждого хорошая машина, хорошая работа, но все равно, с той прибылью, которую, к примеру, имеет Севастьянов – нам далеко. У нас разные сферы общения. Так что тут дело темное.
И транскрипции Севастьянова выбивали меня из колеи.
«Голубица моя в ущелии скалы под кровом утеса!
покажи мне лице твое,
дай мне услышать голос твой;
потому что голос твой сладок
и лице твое приятно.
…Как лента алая губы твои,
и уста твои любезны;
как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими»;
Наглый, обворожительный мальчишка! Я уже готова признать свое поражение. Да, Севастьянов поразил меня.
Но Ирке я больше не досаждала, каждый вечер проводила с Петраковым и готовилась смириться с тем, что Севастьянов забыл меня. Поэтому пятница не предвещала никаких неожиданностей. Я уже собиралась домой и думала, что сделать на ужин, что-нибудь красивое, все-таки пятница, впереди два выходных, хочется романтики, и тут в аудиторию зашел Пашков.
– Уже уходите, Эльга Сергеевна?
– Да, тороплюсь к своему мужу.
– Вы, вроде бы, не замужем?
– Это формальности. Мы вместе много лет, хотя уже подумываем о свадьбе, – лихо соврала я. – Правда, я еще не дала согласия. Мой будущий муж ревнив, как лев. – Я пристально посмотрела на Пашкова. – А что вы хотели?
– Я? Видите ли, я давно должен был сказать вам, да закрутился с делами, сами понимаете…
– Понимаю.
– Вы в курсе, что Севастьянов перевелся с вечернего на дневное?
– Не понимаю, – потрясла я головой.
– Он перевелся в начале сентября. В индивидуальный журнал его вписали, но неужели никто вам об этом не сообщил?
– А зачем? – Я уже пришла в себя.
– Вообще, о переводе принято думать заранее, но Севастьянов хороший студент и я дал добро. Собственно, я хотел сказать, Эльга Сергеевна, вы уж последите за тем, как он посещает лекции.
– Зачем? – снова удивилась я.
– Будет пропускать, переведу обратно на вечернее, чтобы другим не повадно было. А то после Севастьянова ко мне другие с подобной просьбой идут, чтобы побыстрее развязать с учебой… В принципе, я вообще не должен был переводить Севастьянова, но, сами понимаете…
– Понимаю, – кивнула я головой. Вот тут как раз все ясно. Севастьянов заплатил Пашкову. – И я послежу. Я вас не выдам. Что же теперь, всех с вечернего переводить?
– Вы умница, Эльга Сергеевна! Спасибо! Я удаляюсь! Вы меня понимаете! Я это знал! К тому же, вечернее отделение платное, а нам нужны хорошие зарплаты. Кстати, я обязательно выпишу вам премию к Новому Году.
– Да что вы! Не нужно! – разыграла я смущение.
– Это за то, что вы прекрасно справляетесь со своей работой. Только за это! Ну, счастливых выходных! – Пашков кивнул мне и быстренько скрылся за дверью. Я рассмеялась. Уже собралась идти, зазвонил телефон. Это был Петраков.
– Это твой мишутка, зайчонок.
– И чем мишутка хочет обрадовать зайку? – ехидно спросила я. Дело запахло жареным. Никак мой мишутка собирает удочки. В принципе, не вижу в рыбалке ничего плохого и отношусь к ней нормально. Те, кто считает пристрастие своего спутника жизни к рыбалке недостатком, просто придиры, недовольные своим мужчиной. Или это мужик такой, для которого рыбалка – просто повод выпить, то есть, прямо говоря, нажраться.
С моим Петраковым все в порядке. Но надо же к чему-то придраться!
– Котенька, отпустишь мишутку на рыбалочку? – проворковал в трубку мой муженек.
Я расхохоталась.
– Что? Что, лисонька? – заволновался Петраков. – Что это за злобный смех из мультика? – Ах, он еще пытается острить! Ну, сейчас ему мало не покажется!
– И когда мой котик собирается рыбачить?
– Завтра с утречка, моя кисуленька.
– Я поеду с тобой.
– Ч-что? Ты что, Казакова, белены объелась? – вышел из роли мой благоверный. – Я еду не один.
– С рыбкой?
– С какой еще рыбкой? – не понял добродушный Петраков.
– С длинноногой, молодой, белокурой форелью – моделью? – я прибавила в голосе децибел.
– Да ты с ума сошла, Казакова! Рыбалка – не бабское дело!
– Ага, а с форелью, значит, ты встречаешься после рыбалки? – сердито крикнула я.
– Нет, ты точно рехнулась там, в своем институте! – тоже заорал Петраков. – Чего тебе в колледже не работалось? Все же было нормально! Ау! Казакова! Прием! У мишутки нет никакой форельки, и модельки, кстати, тоже, у мишутки только любимая зайка! Как принято?
– Плохо принято! – опять крикнула я. – Ты сказал не форель, а форелька. Форелька! Так ласково! Что это за форелька? Я ей ноги выдерну, волосы тоже повыдергиваю, а тебе наглую морду расцарапаю! – заверещала я. – Я тебе покажу, блин, форельку! Казанова недоделанный, блин! – Я, кажется, вошла в роль. Не перегнула ли палку?
– Зайка, успокойся, люблю только тебя.
– Меня и рыбалку! – истерично всхлипнула я. Нет, какая прелесть, чтобы спокойно уехать на рыбалку, Петраков уже два раза признался мне в любви! Да он сто лет это уже не говорит! Какая прелесть! Надо почаще ругаться!
– Ну, зайка, тебя я люблю больше, ты же знаешь! – блажил Петраков. А мне было очень и очень приятно.
– И с кем ты собираешься рыбачить, если не с форелькой? – сбавила я децибелы.
– С Ромкой, Витькой и Серегой.
– Ненавижу твоих дружков!
– Зайка!
– Все, мишутка, я решила – никаких друзей!
– Как? – очень натурально ахнул Петраков. Я чуть не расхохоталась, но все же сдержала себя.
– Так, мишутка. Зайка поедет с тобой на рыбалку.
– Ты? – все не мог поверить Петраков.
– Да, милый! Вместо Ромки, Витьки и Сереги ты поедешь рыбачить с зайкой! Это так романтично! Правда? Да? Эй, милый, ты почему молчишь? Ау! Ответь зайке!
– Опарышей копать тоже со мной пойдешь? – ожил Петраков обреченным голосом.
– Фу! Какая гадость! Ни за что! Меня сейчас стошнит! И вообще, это опасно! А возможность попадания трупного яда через этого… к рыбе, а?
– Заюшка, милая…
– Не спорь со мной! Этих копать тебе запрещаю!
– Ну, тогда червей.
– Замолчи! Замолчи немедленно! Ни-за-что!
– А на что рыбу ловить?
– На хлебные крошки, милый.
– Можно, конечно, на тесто, но это не серьезно! – Он что, правда, собрался ехать со мной? О, нет!
– Я не смогу есть рыбу, которую ловили на этих… фу!.. даже сказать противно… Меня до сих пор тошнит!
– Но ты же ешь рыбу, а не то, что ела она! – заорал Петраков. – Ты ведь ешь курицу! А курица тоже ест червяков!