Глава V Бронзовый петух
Дело это достойно удивления, делается это при помощи глины, воска, меди, олова и огня.
Жороми проснулся очень рано. В комнате было совсем темно. Он протянул руку, нащупал циновку, закрывающую вход, отодвинул её и выглянул во двор.
«Почему так, – подумал мальчик, – когда хочешь спать, солнце щекочет тебе лицо, куда бы от него ни спрятался, а когда надо, чтобы скорее наступил день, солнце спит и спит?» И он начал шептать, едва шевеля губами, чтобы не разбудить младших братьев, спавших рядом:
– Солнце, проснись, солнце, проснись.
– Проснись, проснись! – закричал кто-то над самым его ухом.
Жороми вскочил, протирая глаза. Что это? Солнце заливало лучами двор. Мама несла в руках дымящийся горшок – значит, она успела сварить батат. Теперь понятно, почему малыши смеялись над ним: он проспал. Неужели отец ушёл? Жороми испуганно оглядел двор. Отец сидел на своём обычном месте, прислонясь спиной к пристройке, служившей ему спальней. Перед ним на земле была расстелена циновка: отец ждал, когда мама подаст еду.
– Жороми, – крикнула мать, – скорее умывайся и ешь, а то отец уйдёт без тебя!
Жороми не надо было просить дважды. Он быстро сунул голову в таз с водой, расплёскивая воду, умылся и, сев на корточки рядом с отцом, принялся набивать рот горячим бататом.
Мама принесла два калебаса с козьим молоком, большой она подала отцу, маленький – Жороми. Мальчику хотелось как можно скорее отправиться в мастерскую, он залпом осушил калебас, запихал в рот целую лепёшку и даже не взглянул на свои любимые орехи в меду.
Отец не торопился; он не спеша отщипывал кусочки лепёшки, медленно клал их в рот и запивал маленькими глотками молока. Ох, как не терпелось Жороми. Но он старался сидеть спокойно и не вертеться – ведь торопить взрослых невежливо.
Наконец отец поднялся, вытер руки о полосатую ткань, которую мама держала наготове, и они вышли из дома…
Усама двигался по улице медленно, важно, с достоинством кивал головой низко кланявшимся ему мужчинам и женщинам.
Жороми шёл за отцом, стараясь подражать его мерной поступи. Мальчик гордился своим отцом, ведь его отец самый главный мастер, самый большой человек в квартале литейщиков. Когда Жороми станет взрослым, он будет таким же, как его отец.
Правда, иногда мальчику хотелось стать музыкантом, научиться играть на дудках и на барабане. Но чаще всего он мечтал стать воином из свиты самого обба: среди мальчишек их квартала он бегает быстрее всех, выше всех взбирается на пальму, да и в борьбе его победить нелегко.
– Отец, кто главнее – музыкант, литейщик или воин?
Усама с удивлением повернул голову к Жороми. По мнению старого мастера, нет дела более важного, чем литьё металла. Но, догадавшись, какие сомнения тревожат сына, он ответил ему так:
– Музыкант радует сердце в день праздника. Скажи, кто помнит о нём в будни? Воином становится каждый мужчина, если приходит война. Но что делать воину, когда люди строят дом или сажают хлеб? Наша работа нужна всем. Разве не мы, мастера-литейщики, делаем копья, которыми убивают врага, и топоры, которыми рубят деревья? Кроме того, мы умеем превращать бронзу в музыкантов и воинов, в людей и животных, в змей и птиц. Мы заставляем бронзу говорить о буднях и праздниках, о мире и войне. Работа литейщика живёт всегда, потому что всегда живёт бронза; бронза в руках мастера расскажет обо всём, что было и что есть. Но чтобы стать большим мастером, подчинить себе бронзу и услышать её звон, надо уметь слушать музыку и быть проворнее охотника на леопардов.
Отец и сын шли в тени глиняной ограды, тянувшейся вдоль всей улицы. Эту стену Жороми изучил наизусть. Как часто он простаивал перед ней, ожидая, пока отец кончит работу; как часто он заглядывал в щёлочку всегда закрытой двери, надеясь разглядеть тайну, что скрывается там, за стеной. Неужели сегодня дверь впустит его?
И дверь раскрылась. Вслед за отцом Жороми вошёл в большой квадратный двор. Он увидел множество построек с узкими окошками под самыми крышами. Большие плавильные печи стояли в центре двора. Около них суетились измазанные глиной, одетые в рваные тряпки люди. Они раздували огонь в топках, ногами месили глину. «О, да ведь это рабы», – испытывая лёгкий страх, подумал Жороми, провожая глазами тощих людей, несущих на головах большие бронзовые плиты. Однако задерживаться было некогда. Отец пересёк двор, и Жороми заторопился. Ещё несколько шагов, и они вошли в помещение мастерской.
Молодые и старые мужчины поспешно поднялись им навстречу.
– Желаю силы и благополучия, – важно проговорил Усама в ответ на приветствия мастеров. – Сегодня большой день: мой сын впервые вошёл в мастерскую, где живут тайны металла. Я привёл его к вам, чтобы среди мастеров, таких, как вы, он стал настоящим мужчиной, это значит – настоящим мастером. В нашей священной работе нет отцов и сыновей, а есть мастера большие и малые, хорошие и плохие. Возьми мальчика, Осунде, – Усама подтолкнул сына к высокому юноше, – и сделай из него человека, как пять вёсен тому назад я из тебя, несмышлёныша, сделал хорошего мастера.
С этими словами Усама покинул помещение мастерской. Жороми смутился. Он растерянно посмотрел вслед отцу, потом перевёл взгляд на молодого мастера и неожиданно для самого себя улыбнулся.
– Эге, – усмехнулся в ответ и Осунде, – ты, я вижу, мальчик весёлый. Значит, будем друзьями. У меня тоже весёлое сердце, а сейчас мне весело вдвойне.
– Я это знаю. – Жороми серьёзно кивнул головой.
– Что ты знаешь, маленький человечек?
– Я знаю, почему тебе весело больше, чем было два дня тому назад. У тебя радость на сердце, потому что ты взял в жёны девушку Ириэсе. Я был вчера на вашей свадьбе.
– О, – засмеялся Осунде, – значит, мы друзья со вчерашнего дня. Бери скамеечку, садись рядом и смотри. Я научу твои руки всему тому, что умеют делать мои. Но помни, знания рукам дают голова, глаза и сердце. – Пальцами правой руки Осунде коснулся лба, глаз и груди Жороми, словно для того, чтобы мальчик запомнил сказанное навек.
Затем началась работа. Осунде взял большой ком чистой глины и, ловко разминая податливую массу, придал ей подобие птицы.
– Но у этой птицы нет клюва, глаз и крыльев, – удивился Жороми, внимательно следивший за работой мастера.
– Не торопись, увидишь и остальное.
Клюв, гребень и крылья Осунде вылепил отдельно и приладил их к птице. Потом он взял деревянный нож и, обмакивая его в миску с водой, загладил неровности глины. И вот уже в руках мастера не просто безымянная птица, а настоящий петух.
Осунде осмотрел его со всех сторон и кивнул головой, видимо, оставшись довольным своей работой.
– Возьми этого мокрого, – подал он глиняного петуха Жороми, – отнеси во двор и положи на солнце у стены, а мне оттуда принеси сухого.
Стараясь не дышать, Жороми бережно взял в руки петуха и вышел во двор. Около стены мастерской он увидел длинную скамейку, на которой сушились глиняные петухи и змеи. Жороми осторожно положил на свободное место принесённого петуха и взял другого, просохшего и твёрдого как камень. У него была по-боевому задрана голова и широко расставлены крепкие ноги.
Когда мальчик вернулся, около мастера была уже не глина, а чаша с растопленным воском. Осунде взял принесённого петуха, поставил его на маленький табурет и, орудуя тонкой деревянной лопаткой, быстро покрыл птицу воском. Клюв, гребень, крылья и хвост мастер отделал с особой тщательностью, раскалённым на огне ножом вырезав рисунки нарядного оперения. Осунде работал молча. Молчал и Жороми, как заворожённый следивший за руками мастера.
Воск стал гладким, блестящим, на его поверхности забегали маленькие светлые блики. Держа петуха за подставку, молодой мастер повернул птицу к мальчику, и Жороми вскрикнул от радостного изумления – таким красивым показался ему этот застывший в горделивой позе петух.
– Ну, а теперь посмотри на него в последний раз. – Осунде снова поставил птицу на скамеечку. – Больше ты его таким не увидишь. Воск умрёт, а его место займёт металл.
– Почему же воск должен умереть? – удивлённо и горестно спросил мальчик. – Ведь он так красив, гладок и блестящ.
– О, бронза не менее гладкая, а блестит, пожалуй, ярче воска. Главное же, воск мягок, непрочен, его растопят лучи солнца или рука человека своим теплом, и птица исчезнет. Металлу не страшны ни солнце, ни дождь, ни падение с высоты – металл живёт вечно.
С этими словами Осунде обмазал воскового петуха глиной, превратив гордого певца зари в бесформенную глиняную болванку, лишь отдалённо напоминающую птицу.
– Поставь на солнце, и давай посмотрим, сколько лепёшек не пожалела моя Ириэсе положить в эту сумку.
Мастера сдвинули в кружок свои скамеечки и вынули из сумок лепёшки, горшочки с варёным бататом, калебасы с молоком и водой. Жороми сел между Осунде и старым мастером, на голове которого белых волос было больше, чем чёрных. Мальчик вместе со всеми принялся за еду, но вдруг, словно что-то вспомнив, отложил надкусанную лепёшку и тихонько потянул за набедренник своего учителя:
– Осунде, скажи… Вот тебя научил делать этих прекрасных птиц мой отец, отца – другой мастер, а кто научил самого первого?
– Когда я был таким же, как ты, – вместо Осунде ответил ему старый мастер, – я задал моему деду такой же вопрос, и дед мне рассказал вот что.
Давным-давным-давно в нашу страну пришёл Первый Мастер. Он пришёл из города Ифе, где жили великие мастера, узнавшие тайны литья от самих богов. Первый Мастер был высок, как пальма, а его тело, обмазанное соком красного дерева, светилось и днём и ночью. Имя Первого Мастера было Игве-Ига. Он пришёл к обба Бенина и сделал из бронзы голову его умершего отца, в которую вселился дух отца обба. Такие головы мы называем «ухув-элао» – «череп предка» – и делаем их для того, чтобы было где жить духу, когда умрёт тело. Игве-Ига украсил ухув-элао бивнем слона, которого он сам убил. Потом мастер сделал ухув-элао матери обба, лицо которой было прекрасно, как утренняя заря. Эти ухув-элао стоят на алтаре предков во дворце Великого, и все, кто видел их, говорят, что нет замечательней голов, в которые когда-либо вселялись души умерших.
Игве-Ига жил сто лет и ещё двадцать и учил людей Бенина своим тайнам. Когда же он увидел, что люди нашей страны научились лить звонкую и блестящую бронзу, он радостно вздохнул и ушёл в страну духов, потому что он был из их мира. И теперь все литейщики, прежде чем приступить к большой работе, просят Игве-Ига об удаче. И ты не забудь приносить ему жертвы… Так-то, мальчик.
Жороми кивнул, боясь нарушить молчание, которое наступило вслед за рассказом старика. Каждый думал о том далёком времени, когда Первый Мастер учил их прадедов лить металл.
– Ну что же, пора работать. – Осунде отодвинул в сторону свою скамеечку, и все последовали его примеру.
Жороми заметил, что, несмотря на молодость Осунде, в мастерской к нему относятся с почтением. «Вот какой у меня учитель», – гордо подумал он и счастливыми глазами посмотрел на Осунде. Мастер улыбнулся и ласково погладил мальчика по голове:
– Ну, а мы с тобой пойдём к печам, где огонь топит воск и делает металл жидким.
Осунде и Жороми, державший в руках глиняную болванку, вышли во двор.
Огромный солнечный шар неподвижно висел в середине неба, и его лучи нестерпимо накалили воздух. Печи, в которые рабы подбрасывали древесный уголь, изрыгали жар. Но ни мальчик, ни Осунде, взволнованные предстоящей работой, не замечали зноя. Мастер поставил болванку в раскалённую печь. Через некоторое время он щипцами вынул её и опрокинул над тазом с водой.
Мальчик с жалостью смотрел, как через круглое отверстие на груди петуха вытекал воск. Он лился прозрачной жёлтой струёй и падал в воду. То, что недавно было птицей, превратилось в нелепую бесформенную лепёшку.
Тем временем в руках Осунде очутился большой ковш с расплавленной бронзой, он начал лить в форму металл.
– Самое главное, – не отрывая глаз от болванки, проговорил мастер, – чтобы металл заполнил форму целиком, иначе петух останется без ноги или без хвоста.
Наконец ковш замер в воздухе, и Жороми понял, что форма заполнена. Подоспевшие рабы взяли ковш из рук юноши и вылили остатки металла в тигель.
Осунде выпрямился. Его чёрная кожа, освещенная пламенем печи, казалась красной, ровные белые зубы сверкали, в глазах вспыхивали красные огни.
«Должно быть, так выглядел Игве-Ига, когда он был молодым», – подумал мальчик.
– Ну вот, ты видел, как это делается, – сказал Осунде, – а что получилось, мы узнаем завтра.
– Завтра? Почему? Разве ты не покажешь мне сейчас, сегодня?
– Ты всё спешишь. Металл должен стать холодным, как вода в роднике. Металл остывает ночью. Ему нельзя мешать. Завтра мы разобьём глиняные стенки, увидим нашу работу. А сейчас пора домой.
