Сегодня день не задался: я попала в чужое тело. А начиналось все обыденно.
Только открываю дверь в университет, как слышу:
– Слушай, Скорость… Ха-ха!
Однокурсник Женька Кольцов стоит в группе друзей и показывает на меня пальцем.
– Кольцов, отстань, по-хорошему прошу.
Но Жеку, единственного парня на нашем филологическом потоке, остановить невозможно. Вот уже год он потешается над моей фамилией, каждый раз придумывая новые шуточки. Я чуть ли не бегом несусь мимо.
– А почему тебя родители не Светланой назвали? Было бы прикольно: Скорость Света.
– Отвали! – я останавливаюсь и сгибаю ногу в колене. – Хочешь без наследства остаться?
– Да ладно тебе! Пошутить уже нельзя! Наташка, выходи за меня замуж, будешь Кольцовой.
– Нет уж! Проваливай!
Женька хмыкает и исчезает за поворотом коридора. Я на него не обижаюсь, привыкла. Эта идиотская фамилия сопровождает меня вот уже девятнадцать лет и даже приносит пользу: преподаватели в школе и в вузе обходят ее стороной, не хотят быть смешными в глазах учеников и студентов.
– Плюнь ты на него! – Инна, моя соседка по столу, включает планшет. – Готова?
– Не знаю. Странный герой. Не понимаю я таких людей.
Сегодня на семинаре мы разбираем рассказ Василия Шукшина «Чудик». Ничего особенного, история мужичка не от мира сего из шестидесятых годов двадцатого века, но преподу Карпову все не нравятся наши ответы. Он раздражается, нервно перебирает бумаги на столе, теребит бороду. Обычно профессор работает со старшими курсами, которые привыкли к его необычной манере ведения предмета. А сегодня ему достались желторотые перваши.
– Иванова, пальцем в небо!
– Хусаинова, о таких, как ты, говорят: «Смотрит в книгу, а видит комбинацию из трёх пальцев».
– Хорошо, что не букв, – шепчу я.
– С него станется. Может и на три буквы послать, – отвечает Инна и тут же привлекает внимание профессора к себе.
– Игнатенко, вглядись в контекст, подумай, что хотел сказать автор!
Я медленно закипаю. Привычка препода звать всех студенток по фамилиям, злит и вызывает чувство протеста.
– Ничего не придумывается, – расстраивается соседка и поворачивается ко мне: – Слушай, Натаха, чего ему от нас надо, а?
– Вот и я не знаю.
– Что вы не знаете, госпожа… э-э-э… Скорость?
Слух у старика отменный, выработанный десятилетиями работы со студентами. И тут меня словно кто-то за язык дёргает:
– Мы высказываем свои мысли, а вы нас унижаете!
– Что? – профессор снимает очки и смотрит на меня с прищуром. – Кто кого унижает?
Разумный человек прислушался бы к грозной интонации преподавателя, насторожился, но только не я. Меня уже несёт по бездорожью, даже не притормаживаю на поворотах, оправдываю, так сказать, фамилию на все сто.
– Ну, не понимаем мы, Игорь Дмитриевич, что вложил в рассказ Шукшин! Не жили в советское время! Мы – другие!
В аудитории наступает мертвая тишина. Кажется, мы даже не дышим. Профессор дёргает себя за черно-седую бороду, жуёт ус, потом начинает разглядывать меня как экспонат на витрине.
– Другие, говоришь? Хм! Мысли, говоришь? Ну-ну! – он неожиданно резко встает с места.
Мы замираем и сжимаемся: чувствуется приближение грозы, даже в воздухе пахнет озоном, хотя на улице ещё только начало марта и снег лежит.
– А что? – я задираю подбородок: отступать некуда, в груди сжимается неприятный комок.
– Это у меня, лингвиста, доктора наук и автора нескольких учебников есть мысли. А у вас…, – заскорузлый палец взлетает вверх, – чушь! Вон из аудитории!
Естественно, меня вызывают в деканат, долго пеняют на невоспитанность и отсутствие уважения к светилу науки, а заканчивается этот дерьмовый день постулатом.
– Учиться, учиться и ещё раз учиться! – заявляет вдруг декан факультета. – Иначе, Скорость, вылетишь из университета к чертям собачьим со скоростью света! Ох! Ну и фамилия!
– Очень мне нужна ваша филология, – злюсь я по дороге домой. – И зачем поперлась в этот вуз?
От конфликта в универе мысли плавно перетекают в другое русло. Домой ноги не несут. Нет, меня не будут ругать: я единственная и ненаглядная дочка и внучка. Мама просто посмотрит глазами обиженного щеночка и вздохнёт. Дедушка уйдёт к себе в кабинет, а бабуля – в кухню. Я почувствую себя полным дерьмом и запрусь в комнате.
Потом в доме запахнет пирогами, и семья соберётся за столом. Но это будет потом, а сначала нужно переварить неприятности, перешагнуть их и начать жизнь заново.
Заново! Сколько иронии в этом слове! Если бы я только знала!
Я топаю по весенним лужам и думаю о своей ближайшей перспективе. Скоро сессия. Зачёт по литературе второй половины двадцатого века мне не светит. Профессор Карпов оторвётся на мне по полной программе, вот только смиренно получать наказание я не стану. А значит… еще глубже провалюсь в конфликтную яму.
На самом деле я ничего не имею против литературы, профессора и университета. Академические знания ещё никому не помешали. Книги я люблю, анализировать прочитанное тоже. Но… в этом пресловутом «но» и заключается все дело. Чувство протеста во мне сильнее голоса разума.
И что делать?
Топать домой и расстраивать родных не хочется, подружки, поступившие на экономический факультет, сейчас далеки от Шукшина и вообще литературы в целом. Мимо меня шуршат шинами автомобили, торопятся куда-то прохожие, все заняты делом, только мое сердце раздирает тоска.
– Эй, красавица! Поехали с нами!
Рядом тормозит роскошная иномарка, рука, украшенная дорогими часами, открывает дверь. Ее хозяин прячется в глубине салона, но по легкому акценту и манере небрежно растягивать слова я понимаю: с такими субъектами лучше не связываться.
– Поезжай, дядя, своей дорогой.
– А грубить зачем?
Автомобиль резко трогается и с ног до головы осыпает меня мокрым снегом, вырвавшимся из-под задних колес.
– Черт! Черт! Козел!
Я грожу кулаком удаляющимся огням и испуганно оглядываюсь: вдруг кто-нибудь из знакомых заметит. Мне даже стыдно немного становится за свое поведение. Девушка из интеллигентной семьи ругается, как сапожник. Хорошо, что бабуля не видит. Точно бы корвалол побежала капать.
Осматриваю себя и опять начинаю заводиться: моя белая дубленка покрыта темными разводами грязи. По кожаным лосинам и новеньким ботфортам скатываются капли воды. С досады я топаю ногой по луже, прикрытой тоненьким ледком. Почему-то мне непременно хочется его разбить, а он не поддаётся.
– Достало все! Достало! Достало! Вот бы оказаться там, где нет проклятого экзамена, профессора Карпова и таких ублюдков, как эти мажоры!
Лёд неожиданно трещит и идет мелкой сетью морщинок. Я заношу каблук, чтобы разнести, наконец, хрупкую пленку вдребезги, и тут прямо мне на ногу опускается красная лента. Я смотрю на нее и не верю своим глазам. Откуда она взялась? Беру в руки, и вдруг лед взрывается брызгами воды. Я едва успеваю отскочить.
– Твою ж мать! Что б тебе провалиться!
Мир, и правда, проваливается в тартарары. Я от неожиданности захлопываю веки, а когда их распахиваю, оказываюсь… в незнакомом месте, и какие-то люди тащат меня к столбу.