Голино весной – раздолье для рыбака. Холодная еще в начале мая, поднявшаяся от стаявшего снега вода затопила привычные летом пляжи, острова в устье Шелони. Их обозначали только начинающие зеленеть вершины кустов в человеческий рост. Именно здесь мы с Валерой и рыбачили, взяв напрокат две деревянные плоскодонки.
С прокатом лодок был напряг: желающих порыбачить здесь в выходные много, а плавсредств, как выражался директор охотничьего хозяйства Александр Иванович, всего десять. Но для нас, двух журналистов из областного центра, это не было проблемой. Достаточно было телефонного звонка, чтобы Александр Иванович отказал кому угодно, оставив пару самых сухих лодок в наше распоряжение. Такое отношение к нам не было случайным. Около года назад я опубликовал очерк о том, как под руководством егеря сельчане спасли тонущего лося.
А с Валерой они стали закадычными друзьями еще с первой их встречи, когда, знакомясь, Александр Иванович протянул ему руку и представился:
– Хамов.
Валера в ответ пожал руку:
– Невежин.
Стоявшие рядом рыбаки разразились несдерживаемым смехом, еще не сообразив, что через десять минут лодок для них не окажется, мол, надо предупреждать заранее. А между Валерой и егерем с тех пор возникла необъяснимая дружба, замешанная, как я понимаю, на родственности их неблагозвучных фамилий.
Так вот, в ту майскую субботу конца семидесятых мы проснулись в охотничьем домике чуть свет и, ежась от холода, загрузили в лодки свой небогатый рыболовецкий скарб. Через полчаса были на месте, приторочив лодки с двух сторон широко разросшегося куста. Здесь было хорошо тем, что, не видя друг друга сквозь липкую майскую зелень ивняка, мы могли вполголоса переговариваться; протянув руку, передать флягу с горячительной жидкостью, а то и замурлыкать вместе любимую песню. Но главное, что клев в этом месте протоки был немыслимо великолепен. Однажды я поймал здесь на удочку столько рыбы, что лямки моего рюкзака не выдержали и лопнули в месте пришива под его весом. Если бы вы знали, какого труда стоило мне тогда доставить его домой.
Рыбалка, я вам скажу, занятие для избранных. Это не отдых, а удовольствие от профессионально выполняемой нелегкой работы. Не верите? Загляните в лучащиеся счастьем или тоской (в зависимости от улова) глаза изможденного за день любителя клева. Только он сам знает, сколько пришлось сменить мест, сколько километров прогрести в неуклюжей резинке, сколько часов подряд высидеть, почти не шевелясь в неудобной позе. Зато какое удовольствие выудить рыбу весом в полтора-два килограмма.
Но самый большой кайф даже не в весе или количестве улова, а в тех увлеченных разговорах, которые происходят во время ожидания автобуса по маршруту к дому. В тех незлобивых шутках, которые отпускаются в адрес неудачника. В тех профессиональных советах, которые дорогого стоят и которые нигде больше не дадут. В тех небылицах, которые передаются из поколения в поколение рыбаков.
До той майской субботы я был глубоко уверен, что все замысловатые, несуразные, смешные истории про рыбалку – плод фантазии ее участников, готовых повеселить усталых товарищей по ремеслу. Однако… Клев был отменный. Металлический садок быстро заполнялся: твердые полосатые окуньки, юркая плотва, плоская малоподвижная густера. Уже по движению поплавка было понятно, какая рыба заинтересовалась насадкой. Окунь практически сразу мощно топил поплавок. Плотва выдавала себя частым подергиванием гусиного пера. А подлещик клал его горизонтально на поверхность воды и как бы робко подергивал.
Параллельно я прислушивался к тому, что происходит у Валерия, лодка которого была закрыта от меня кустом ивняка. По всему было понятно, что у него тоже дела идут неплохо – погода в тот день нас не подвела.
Вдруг меня насторожили звуки, идущие со стороны Валерия – я даже перестал следить за своим поплавком: учащенное дыхание, даже пофыркивание, плеск воды и, наконец, волны из-за куста от потерявшей устойчивость лодки соседа.
– Валер, что там у тебя?
В ответ глухой от волнения голос:
– Подожди.
– Ну так что там у тебя? – с нетерпением переспросил я, выждав какое-то время.
– Лещ.
«Подумаешь невидаль – лещ. Что мы лещей не ловили. Что ли», – про себя усмехнулся я, теряя интерес.
– Лещ, – продолжал Валерка, – каких я не только не ловил. Но и не видывал…
По его взволнованному тону я понял – не врет. Заиграло любопытство, изнутри подступила скрываемая внешне рыбацкая зависть: «Эх, не мне повезло!»
Скрывая за наигранным спокойствием всю гамму своих чувств, я попросил:
– Валера, покажи.
Он перешел в корму лодки так, что стал виден мне, крепко держа за жабры на вытянутой руке огромную рыбу. Это был не лещ, а сказка: темный от старости абориген местных водоемов с, казалось бы, покрытым мхом пузом весил, на первый взгляд, не менее двух-трех килограммов. Было даже заметно, как Валерию тяжело держать его на вытянутой руке. Мне было непонятно, как хлипкие, не рассчитанные на подобную рыбу, снасти напарника выдержали такой живой вес. Валерка упивался гордостью за выловленный экземпляр и моим удрученно-завистливым взглядом. Это был его момент истины. Своим взглядом он как бы говорил: «Сколько лет ни старайся, а подобной добычи у тебя никогда не будет. Это удел немногих.»
Немая сцена из гоголевского «Ревизора» длилась недолго: лещ, у которого, видимо, раскалывалась голова от Валеркиной хватки, как-то вяло, из последних сил, встрепенулся, повел туда-сюда хвостом и, выскользнув из рук рыбака, упал мимо лодки в воду. Жаль, что никто со стороны не видел выражений наших лиц. Забыв о зависти, я с ужасом осознал потерю небывалого рыбацкого трофея. В то же время в моих глазах, думаю, все еще теплилась надежда на чудо: вдруг Валерка проворно подхватит сачком упавшего в воду леща. А тот плашмя лежал на поверхности совершенно спокойной воды, жадно втягивая сквозь помятые рыбаком жабры родную ильменскую воду. Затем, как бы пробуя силы, шевельнулся и медленно, так же плашмя, ушел вглубь.
На моего тезку вообще страшно было смотреть. Он ощутил неотвратимость потери, но еще не до конца ее осознал, попеременно глядя то на меня, то на то место в воде, где ещё несколько секунд назад был виден лещ. Это состояние длилось у него не менее двадцати – тридцати секунд. Затем, видимо, горечь утраты стала для него реальностью. Такого отборного многослойного мата я никогда с тех пор не слыхал, тем более от человека, закончившего Литературный институт. Это был шедевр, сравнимый, разве, с немой, однако очень выразительной сценой с великим Ульяновым из фильма «Председатель».
Излив душу перед природой и кажущимся для него ее несовершенством, Валера поднял на меня мутные от пережитого глаза и, как я понял, нашел объект, на который можно со спокойной душой переложить ответственность за свою неловкость. Конечно, это был я.
Презрительно сморщив лицо и сконцентрировав во взгляде предельные презрение и ненависть ко мне, он развел руки в стороны, чуть присел на полусогнутых ногах, будто хотел нырнуть, и дважды хрипло, с надрывом, передразнил меня:
– Покажи! Покажи!
***
Мы еще двое суток вместе были на рыбалке, но заговорил Валерий со мной только спустя неделю, да и то по производственной необходимости.
С тех пор прошло около тридцати лет, но ни разу ни он, ни я не поймали подобного тому красавца леща.