Кридл говорил правду. Жизнь – хрупкая жизнь одного человека, – законом назначенная отмерять срок аренды, держалась сейчас на волоске, а вместе с ней – будущее Джайлса Уинтерборна. Домишко Саутов, его собственный дом и арендованные еще его отцом полдюжины домов, принадлежавших различным семьям на протяжении последней сотни лет, – все они должны были с кончиной старика слиться в одном обширном владении.
И подумать только: всего каких-нибудь два месяца назад на пятидесятипятилетнего отца Марти, суетливого и беспокойного, никто не обращал внимания, жизнь его была далека от злобы дня, волновавшей соседей, и обещала продлиться еще по меньшей мере четверть века.
Утром следующего дня Джайлс Уинтерборн бродил по своему саду, размышляя о горьких превратностях судьбы. Странное чувство не отпускало его: ему казалось, что дорожки сада, грядки с капустой, яблони, дом, винный подвал, давильня, конюшни, флюгер – все бежит от него куда-то прочь, как рисованные картинки в волшебном фонаре. Он давно знал о болезни Джона Саута, но как-то ни разу всерьез не подумал, чем это грозит ему в будущем. Справляться о здоровье больного, когда в дело замешан корыстный интерес, казалось ему еще безжалостнее, чем избегать разговора, поэтому он взял себе за правило обходить домик Марти стороной.
Джайлс все еще бродил по саду, когда кто-то его окликнул. Это оказалась Марти, прибежавшая к нему за помощью в таком отчаянии, что даже забыла прикрыть свою стриженую голову.
– Отец совсем измучился, мистер Уинтерборн. Вы знаете, о чем я говорю. Его изводит это высокое дерево перед окном. Ему все мерещится, что оно вот-вот рухнет и раздавит его и меня. Вы не могли бы забежать к нам на минутку? Может, вы его успокоите, меня он совсем перестал слушать.
Джайлс отправился за Марти и, войдя в дом, поднялся к старику наверх. Джон Саут сидел в кресле у кровати, обложенный со всех сторон подушками, и не отрываясь смотрел на высокий вяз за окном.
– А, сосед Уинтерборн, – встретил он Джайлса. – Если бы моя смерть была в убыток мне одному, я бы не роптал: моей жизни какая теперь цена, – да за вас досадно. Вы еще человек молодой, у вас вся жизнь впереди. Подвел я вас: собрался помирать в пятьдесят пять лет, точно назло. Только я бы еще за себя постоял: знаю, что постоял, – кабы не это вот дерево. Сведет оно меня в могилу. Как ветер подует, так жду беды: все думаю – сейчас рухнет, и нас всех в лепешку. И это в вашем-то доме! Ну как оно меня вправду убьет – что вы тогда скажете?
– Вы обо мне не тревожьтесь. О себе лучше подумайте, – успокоил его Джайлс.
Он посмотрел на вяз, с которого не сводил взгляда старый лесоруб. Огромное дерево – Джайлс знал его с детства – отстояло на две трети своей высоты от жилища Саутов. В ненастную погоду под порывами ветра оно гнулось и скрипело, как вот сейчас, и это обычное явление породило в старике ставшую неотвязной мысль, что вяз каждое мгновение может рухнуть и задавить его насмерть. Не внимая никаким уговорам, он целыми днями просиживал у окна, устремив беспокойный взгляд на дерево и вслушиваясь в унылые грегорианские хоралы, которые исторгал из него ветер. Не телесный недуг, а именно этот страх, с несомненностью для окружающих подтачивал здоровье Джона Саута.
Под ветром раскачивалась вершина старого вяза, и послушно раскачивалась за ней голова старика.
– Я еще мальчишкой был, подумывал, а не срубить ли мне его: хорошая выйдет жердь для бельевой веревки, – и когда постарше стал, все собирался его срубить, да так и не собрался. Вот и стоит оно, разрослось. Это мой враг, смерть моя. Мог я тогда, мальчишкой, подумать, что этакое деревцо вон как вымахает и меня в могилу сведет?
– Да не тревожьтесь, ничего такого не случится, – наперебой утешали его Марти и Уинтерборн, думая про себя, что дерево в самом деле сведет его в могилу, хоть и не так, как ему это представляется.
– Вот что можно сделать, – вдруг сообразил Уинтерборн. – Я сегодня же обобью нижние сучья, тогда оно не будет так скрипеть под ветром.
– Она не позволит, – прошептал Саут, – эта чужая женщина… Что ей до наших забот, она не разрешит.
– О ком вы, о миссис Чармонд? Да она, поверьте мне, знать не знает об этом дереве. К тому же я не собираюсь рубить ее собственность, я только обобью нижние ветви. Тут не о чем беспокоиться.
Днем Уинтерборн, как обещал, зашел к Саутам, достал из хозяйского сарая топор, с помощью лестницы взобрался на вяз и стал рубить, или, по местному выражению, «обивать», нижние ветви. Под ударами топора они сотрясались, потом обламывались и с треском валились вниз, на живую изгородь. Обрубив нижний ярус, Джайлс поднялся чуть выше по перекладинам лестницы и приступил к следующему. Дойдя до верхней перекладины, он вскарабкался по сучьям еще выше, обрубая их за собой и оставляя внизу оголенный ствол.
Могучие ветви вяза поддавались медленно. День постепенно клонился к вечеру, часам к четырем опустился туман. По временам, отрываясь от работы, Джайлс заглядывал в верхнее окно дома, откуда в слабом отсвете камина на него не моргая смотрел старик, крепко сжимая ладонями ручки кресла.
Странная мысль, неожиданно посетившая Джайлса, заставила его на мгновение прервать работу. Он самовольно распоряжался собственностью лица, которому окончание срока аренды только на руку. Имеет ли он право, зная это, продолжать работу? Но, с другой стороны, он старается не из корысти, а для того, чтобы спасти жизнь другому человеку. Разве это не служит оправданием его самоуправства?
Обдумывая, как ему быть, он случайно взглянул вниз и увидел, что в его сторону движется неясная в тумане фигура. Грейс, догадался он. Должно быть, она вышла прогуляться до наступления темноты, воспользовавшись часом затишья. Приготовившись окликнуть ее, он ждал, пока она подойдет ближе.