В амбаре стоял все еще накрытый брезентом «Пирс Эрроу», а Эмили не было.
– Мы договорились встретиться здесь! – воскликнула Нина. – Так и знала! Опять струсила!
– Я не струсила! – раздался резкий голос, который, без сомнения, принадлежал Эмили, однако он звучал приглушенно, словно из-под горы одеял. – Я здесь!
Нина сдернула брезент, и я понял, что допустил большую ошибку. Надо было закрыть окна и опустить крышу! Видно, я совсем потерял голову при виде мягкой обивки, изящных серебряных ручек, приборной доски из древесины с наплывами и руля под эбеновое дерево. В результате на заднем сиденье пестрая кошка кормила целый выводок новорожденных котят.
Кроме кошачьего семейства, в машине никого не было.
– Где ты? – прокричала Нина. – Ради бога, Эмили, вылезай! Надо торопиться!
Распахнулась дверь дилижанса, и появилась Эмили с потрепанным белым боа через плечо.
– Как ты могла подумать, что я струшу? – возмущенно спросила она. – Еще полчаса назад воспевала мою смелость!
Тут я заметил длинную царапину на левой щеке Эмили. До меня дошло – на плече у нее не боа, а огромный облезлый котяра, который объявил себя королем местного кошачьего населения.
– Не жарковато для меха? – спросила Нина.
– Для такого замурчательного в самый раз! – возразила Эмили и погладила кота по всей длине.
Кот громко затарахтел, словно в амбаре завели трактор. Эмили шмыгнула носом и потерла глаза.
– Знакомьтесь – мой новый друг! Он сцепился не на жизнь, а на смерть с серым котом, я их разняла. И залезла с ним внутрь, чтобы он немного успокоился. Он меня тоже успокаивал. Дружеское участие – это чудесно. К сожалению, у меня, кажется, на него аллергия. На кота, а не на участие.
– Это Горлодер, – сказал я, забрал хвостатое чудовище у Эмили и выставил его на улицу. – Он истошно воет, когда злится. И вообще по всякому поводу.
– Как я его понимаю! – воскликнула Эмили и чихнула.
Я протянул ей очередную бандану.
– Сокращенно – Горлик. Он, кстати, пользуется большой популярностью у дам. И кот, с которым он якобы дрался, скорее всего, кошка. А также он с большой вероятностью приходится отцом котятам, которых вы найдете на заднем сиденье вашего автомобиля.
Эмили перестала сморкаться в бандану.
– В машине котята?
– Смотрите сами! – сказал я и, пользуясь случаем, положил руку на спинку сиденья и украдкой погладил обивку большим пальцем.
На ощупь она напоминала свитер, который матушка подарила мне перед отправлением в колледж.
– Это кашемир? – спросил я.
Нина нетерпеливо топталась около дилижанса.
– «Это кашемир?» – передразнила она меня. – Тоже мне – ковбой!
Эмили не обратила на нее внимания.
– Да. Обивку выбирал Арчер – мой муж. Он обязательно хотел «Пирс Эрроу», ему понравился маленький лучник на капоте. И настоял, чтобы обивка была кашемировая. Я сказала: «Кожа более практичная». А он ответил: «Посмотрите, кто вдруг заговорил о практичности!»
– Мне очень жаль! Кошки всегда ищут темное место, чтобы окотиться…
– Ничего, – ответила Эмили. – Вернусь в Сан-Франциско – куплю другую.
Только и всего! Я вдруг осознал, как легко Эмили отнеслась к порче обивки. Я ожидал что-то вроде: «О нет! Только бы пятен не осталось!» или «Ну вот! Придется заново оббивать заднее сиденье». А тут вдруг «куплю другую». Я даже решил, что ослышался, и переспросил:
– Другую… что?
– Машину, – не моргнув глазом ответила она и позвала: – Нина, иди посмотри на котят! Какие же они милые!
– Я не любитель кошек, – буркнула Нина, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. – Эмили, пожалуйста, поторопись! Еще нужно переодеться!
Эмили опустила глаза на траурно-черный костюм для посещений адвокатов, теперь украшенный серебристой кошачьей шерстью.
– Зачем? Подумаешь, немного шерсти!
– Не шерсть! Платье! Нужны штаны! Скорей!
План побега был хорош, за исключением одного существенного изъяна – надо было уехать до приезда остальных, как говаривала одна наша гостья, любительница путать пословицы: «во что бы то ни пристало». Эмили с Ниной побежали переодеваться, а я занялся котятами. С кошкой Строфочкой (сокращенное от Котострофы) пришлось повоевать – она не давала переместить свое потомство.
Не было времени искать коробку, и на первое время я постелил попону в заднем ящике дилижанса и перенес туда парочку котят. Строфа не скрывала возмущения, однако я предусмотрительно надел перчатки, в которых мы натягивали колючую проволоку. Когда я вернулся за остальными, она уже сдалась и покинула поле боя. Это, конечно, облегчило задачу, но я забеспокоился. Когда новорожденных сразу забирают, мама-кошка иногда отказывается от них, и потом ей уже никак не докажешь, что она имеет к детям какое-то отношение. Выкармливать бедных брошенных малюток из пипетки рискованно, поскольку коровье молоко они не переваривают, а кошку доить затруднительно.
Однако опасения улетучились, когда я встретил Строфу по пути к дилижансу. Я совершал второй рейс, неся в каждой руке по котенку, а она тащила одного из отпрысков, ухватив его зубами за шкирку, обратно в «Пирс Эрроу». Сизифов труд – рот у нее был только один, а руки у меня две – перевес явно был на моей стороне.
Затем я услышал вдалеке гул мотора нашего минивэна, поскорей положил последние пушистые клубочки внутрь и подсунул под крышку ящика еще одну попону, оставив щель – достаточно широкую, чтобы кошка могла пролезть одна, но не с полным ртом котят.
Когда я подлетел к двери амбара, над горизонтом в конце дороги, ведущей к ранчо, показалось облачко пыли. Я прикрыл дверь и стал подглядывать в щель – что же будет дальше.
Как-то мама повезла меня – совсем маленького – по магазинам в Мемфис, уж не помню зачем. И в одном местечке мы наткнулись на кинетоскоп – даже в те времена устаревший и вытесненный живыми картинами. Впрочем, еще не полностью, раз хозяин магазина его купил и пока не выкинул. Опускаешь монетку в специальное отверстие сбоку, смотришь в видоискатель, крутишь ручку, и – о чудо! – специально для тебя показывают фильм. Говорят, в некоторых кинетоскопах попадались обнаженные женщины; увы, я ничего подобного не видел – и уж точно не в ту поездку с мамой. Мне показали двух котов на ринге – они прыгали на задних лапах (их поддерживали специальные упряжки) и дубасили друг друга маленькими боксерскими перчатками.
В то утро я подглядывал в щель за происходящим. События разворачивались следующим образом: в окне спальни «Койоты» показалась Нина и замахала рукой, подзывая Эмили. При виде быстро приближающегося микроавтобуса обе изобразили крайнее отчаяние, нырнули вниз и скрылись из виду за подоконником. Далее мы наблюдали каждый из своего укрытия, как Макс припарковал машину и вылез первым, чтобы открыть для прибывших из Рино дам двери – сначала правую, потом левую. Как только все дамы перекочевали под крышу террасы, Нина и Эмили привстали. Эмили собиралась что-то сказать, однако Нина приложила палец к ее губам и стала прислушиваться, склонив голову к окну.
Я, в отличие от них, видел со своего наблюдательного пункта, как Макс поспешил распахнуть перед дамами входную дверь, как они одна за другой прошествовали внутрь и дверь закрылась. Нина – этажом выше – услышала стук и предостерегающе подняла руку: «Подожди!» Я успел досчитать до десяти (как, должно быть, и Нина). Затем она подняла раму и вылезла в окно в своем летном облачении – штаны-галифе, белая блузка и высокие сапоги. Эмили последовала за ней. В похожем наряде, за исключением сапог. Она, разумеется, надела красные – чтобы защищаться от ядовитых тварей.
– Жаль, Порция меня не видит, – вздохнула бледная от ужаса Эмили.
Мы ждали в машине, пока Нина пошла за ключами. Я запарковался за ангаром, где стоял Нинин самолет, – там был узкий клочок тени. Мы не успели почистить заднее сиденье седана перед отъездом, поэтому уместились все втроем на переднем. Эмили сидела в серединке, отвернув от меня колени, чтобы я мог переключать передачи. Пока мы удирали на всех парах, подпрыгивая на кочках и разбрасывая гравий, Нина размахивала руками, как ребенок на аттракционе.
– Наконец-то мы вырвемся из унылого душного болота! – кричала она, подставляя ладони ветру. – Тебе понравится летать, Эмили! Послушай, солнце – поскольку это твой первый раз – будет недолго и не слишком высоко. Сегодня прокачу тебя бесплатно, но потом, подруга, будь добра выкладывать по доллару. И снаряжение тоже пока в подарок.
– Снаряжение? – насторожилась Эмили.
– Ну да – шлем и парашют.
– Зачем парашют?
– Если вдруг не понравится (что вряд ли), самый быстрый выход – через борт.
Эмили порывисто вздохнула:
– Выпрыгивать я точно не буду!
– Не зарекайся!
Потом Нина рассмеялась и потрясла Эмили за коленки.
– Я шучу, глупышка! Парашют на случай аварии. Напомни показать, как он открывается, прежде чем полетим.
Когда Нина вылезла, Эмили, вопреки моим ожиданиям, не сдвинулась на дальний край сиденья, а осталась рядом – я физически ощущал, как ее трясет.
– В этот раз доехали гораздо быстрей, – сказала она. – Я не успела решить…
– Да, дилижанс красивый, но медленный, – сказал я. – Знаете, необязательно летать, если не хотите.
– Хочу… Я сама попросила! Но сейчас… Уилл Роджерс не идет из головы.
Уилл Роджерс (если вы не знаете) был крайне знаменит до войны. Играл в водевилях, потом в кино. Писал заметки в газетах. В первые годы Депрессии его читали все – от мала до велика. Люблю его высказывание: «В жизни можно посмеяться над чем угодно. Если это случается не с тобой». Незадолго до того лета он погиб в авиакатастрофе вместе с пилотом по фамилии Пост.
– Вспомнил интересный факт об Уайли Посте!
– Уайли Пост? Кто это?
Значит, Эмили думала не о катастрофе? Тогда не надо бы наводить ее на эти мысли.
– Это… друг Уилла Роджерса…
– Погодите-ка, да-да, я просто забыла имя! Он был пилотом!
Вслед за именем Эмили вспомнила и остальную часть истории, так как радость на ее лице быстро сменилась тревогой.
– Интересный факт? Интересней, чем то, как он погиб и заодно погубил Уилла Роджерса?
– У него был один глаз, – промямлил я. – И он водил самолеты лучше, чем многие с обоими глазами.
– До поры до времени… – заметила Эмили.
– Вряд ли он упал из-за отсутствия глаза! Скорей всего – отказала техника. Такое сплошь и рядом случается, никто не застрахован!
– Человек с ключами от ангара, наверное, ушел обедать! Если Нина его не найдет, поедем домой!
– Хорошо, – сказал я.
Вот только согласится ли Нина? Есть еще масса вариантов. Например, разбить окно в офисе камнем и перерыть стол в поисках ключа. Или взломать замок с помощью шпильки. Или снести выстрелом – раз уж есть кобура на поясе и пули в кармане. Вряд ли Нина поедет домой только потому, что человек с ключами от ангара ушел обедать.
Эмили обеими руками держалась за ручник – наверное, чтобы не сползти на пол и не забиться под сиденье.
– Я боюсь высоты, – проговорила она, крепко зажмурившись. – Даже когда просто смотрю вниз с лестницы, голова кружится…
– Зачем же вы тогда просили Нину вас прокатить? – удивился я.
– Чтобы доказать Порции, что я не «скучная», как она говорит! – призналась Эмили, приоткрыв глаза и доверчиво глядя на меня. – Если бы я вдруг начала летать на самолетах, она наверняка удивилась бы. А это моя самая заветная мечта!
– Удивить тринадцатилетнего ребенка?
– Не просто ребенка! Дочь! Я бы даже согласилась умереть, чтобы она удивилась. Развлеките меня, пожалуйста, пока Нина не вернется!
– Слепота на один глаз меняет пространственное мышление, – начал развлекать я. – Вы когда-нибудь смотрели на фотографию через стереоскоп?
– Стереоскоп? – повторила Эмили тихо.
– Деревянная штуковина на длинной палке с двумя окулярами, туда вставляют две фотографии одного объекта.
– У мамы был.
– Знаете, как он работает?
Она помотала головой.
– Фотографии сделаны под разными углами – как видят правый и левый глаз по отдельности. А вместе получается объемная картинка. Так устроен мозг. И когда одного глаза не хватает, у человека отсутствует часть картинки, и ему труднее оценивать расстояния. Нет пространственного мышления.
Довольно продолжительное время спустя Эмили заставила меня повторить рассказ для Нины. Как только я закончил лекцию, Нина заявила:
– Слушай, Эм! У тебя глаза расположены далеко друг от друга, ты, по идее, должна видеть вещи со всех сторон! Ну как персонажи комиксов с рентгеновским зрением. Например, какого цвета у меня сегодня белье?
– На тебе вообще сегодня нет белья! – не моргнув ответила Эмили.
Нина радостно захлопала в ладоши:
– Неплохая сценка для водевиля. Давай создадим бродячую труппу! А Варда наймем водителем фургона!
Тогда, у аэродрома, пока мы ждали известий от Нины, Эмили закрыла оба глаза, потом приоткрыла ближайший ко мне. Некоторое время изучала меня, затем промолвила:
– Изображение не становится плоским, а голова болит.
Она выпрямилась и открыла оба глаза.
– Хотя я, кажется, понимаю про разные углы… Надо найти мамин стереоскоп. У нее была целая коробка фотографий землетрясения в Сан-Франциско. Странно, что она их хранила…
– Вы выжили в землетрясении?
– Да. Мне было три года, я почти ничего не помню. Хотя иногда кажется, что помню, потому что часто рассматривала эти фотографии в детстве. Мама говорила – все к лучшему: землетрясение разрушило множество ужасных трущоб.
– А как же обитатели? – спросил я.
– Они, должно быть, нашли другое жилье, – ответила Эмили, закрыла оба глаза и упала на сиденье. – Расскажите что-нибудь еще, Вард! Скорее!
Я воздержался от комментариев – не мне судить, насколько ее мама была права насчет лишившихся крова. И момент был явно неподходящий. К тому же даже моя матушка, которая тоже выросла в бедноте, могла отпустить подобную ремарку. Я собирался рассказать историю о кинетоскопе и котах-боксерах, когда из-за угла ангара вышла Нина, помахивая связкой ключей. За ней следовали сторож и долговязый парнишка.
– Как он летает? – спрашивала Эмили. – Ведь у него нет крыльев!
Мы втроем стояли перед ангаром, пока сторож с мальчишкой выкатывали самолет. На месте крыльев и правда были лишь небольшие выступы, больше похожие на плечи. Точь-в-точь фанерная машинка для ежегодных «Гонок на мыльных ящиках».
– Смотри! – объявила Нина. – Тебе понравится!
Она вскарабкалась на колесо рядом с кабиной (как я залезал на козлы дилижанса) и открепила L-образную скобу. Затем поднырнула под корпус и вытащила точно такую же снизу. Потом просеменила к хвосту, ухватилась за кончик сложенного крыла и толкала крыло вперед, пока оно не оказалось на уровне с кабиной. Потом вставила крепежные скобы в специальные пазы по обе стороны крыла и закрутила гайками. Конструкция поддерживалась еще и ремнями – не толще того, что держал мои штаны и с похожей застежкой.
Я взглянул на Эмили. Она была очень бледна.
– Та-да! – торжествующе пропела Нина. – Великолепно, правда? На земле он складывает крылья, как птица! Скоро у каждого в гараже будет собственный самолетик! Сейчас вытащу второе крыло – и полетим!
– Ни за что! Это самоубийство! – выпалила Эмили.
На обратном пути все долго молчали.
– Самоубийство? – наконец процедила Нина.
– Я не имею права рисковать жизнью! У меня ребенок!
– Это не оправдание! У Шеклтона тоже были дети. У адмирала Перри вообще целых десять!
– Они мужчины!
– И что? Почему нам нельзя рисковать и пускаться в приключения? Ты смотришь в телескоп с неправильной стороны, Эмили! Жизненный выбор должен расширять горизонты, а не сужать! И дети тоже!
– Тебе легко говорить, – нахмурилась Эмили. – У тебя нет детей! Тебе не понять!
– Чушь! Я знаю, что такое дети! В конце концов, я сама ребенок! Была…
– И не повзрослеешь, пока не родишь!
– Посмотри на меня, Эмили!
Эмили посмотрела. Я тоже. Нина гипнотизировала соседку по комнате, как удав кролика. Под колесами хрустнул гравий. Я понял, что съехал на обочину, вспомнил, что веду машину, и вновь уставился на дорогу.
– А почему ты не боишься за собственную жизнь? – продолжила Нина. – Ты не менее ценна оттого, что у тебя появляется ребенок. По крайней мере, так мне говорила мама.
– Ты не поймешь, – повторила Эмили, слегка отодвигаясь от Нины с ее прожигающим взглядом. – Давай останемся каждая при своем мнении.
– Ну же, Эм! – не отступала Нина. Она развернула Эмили к себе и взяла за руки. – Знаешь, сначала мне тоже было страшно!
– Тебе? Ни за что не поверю!
– Было! Страшно до смерти! Я тоже была трусишка зайка, как ты!
– Я не трусишка, просто…
– Трусишка! Не отрицай. Но когда я над тобой поработаю, ты себя не узнаешь! Если, конечно, выживешь!
– Не смешно! – отрезала Эмили. – Что с тобой не так, Нина?
– О, даже не знаю, с чего начать! Иногда принимаюсь составлять список и каждый раз устаю и бросаю. Зачем тратить время, когда можно пойти и наделать еще глупостей? На ошибках учатся гораздо лучше, чем на успехах, Эм. Почему я мудра не по годам? Именно поэтому!