Класс оживленно вздохнул, когда на третьем уроке Максим Михайлович сообщил нам об отмене трех последующих уроков.
Я слышу, как Маленкова уговаривает Назарову пойти в торговый центр за покупками, как кто-то увлеченно слушает музыку, прорывающуюся сквозь наушники, и думаю о том, что вокруг меня бурлит жизнь, а я стою на одном месте.
Сегодня среда, а это значит, что послезавтра будет семь дней, как Виктор бросил меня. Не то, чтобы я их подсчитываю, но неделя – это какая-никакая годовщина. Может, стоит даже отметить?
– Окулова, к доске! – Максим Михайлович, опираясь об учительский стол, внимательно оглядывает меня с головы до ног, пока я вяло иду к доске. – Упражнение двести восемьдесят.
Вчера у нас не было русского – кажется, Максима Михайловича по вторникам вообще нет в школе. Все прошло так, как он и предполагал – учителя отводили от меня взгляд, а с последнего урока вообще отпустили. Остаток дня и целую ночь я провела по уже типичному для меня сценарию – завернувшись в одеяло, я оплакивала свои отношения с Виктором.
Выписывая упражнение, я чувствую, как в спину мне упирается тяжелый взгляд учителя. Мои сегодняшние попытки привести себя в нормальный вид, кажется, принесли свои плоды – синяки под глазами были спрятаны за густым слоем тонального крема, румяна отлично замаскировали бледное, как у вампира, лицо.
– Я закончила.
Кладу мел на подставку под доской и разворачиваюсь лицом к классу. Максим Михайлович, не вставая со стула, молча проверяет упражнение, поджав губы и о чем-то задумавшись. Я наблюдаю за движением его карих глаз, скользящих по тексту, написанному моим кривым почерком.
– Садись, «пять», – через пару минут бросает мне учитель, взглянув на часы. – Сегодня у нас дополнительное занятие, не забудь.
Маленкова тут же тянет руку вверх.
– Слушаю, Юля, – отзывается Максим Михайлович.
– Как к вам попасть на дополнительные? – интересуется Маленкова, вернувшаяся к своему образу танцовщицы из ночного клуба.
Скрестив руки на груди, учитель отвечает:
– Я беру на дополнительные занятия только тех, для кого они действительно важны, Юля. Маша, как тебе известно, сдает литературу, ты, если мне не изменяет память, теперь сдаешь обществознание.
– Вы не разрешили сдавать мне литературу. – Маленкова хмурится. – И не мне одной.
Максим Михайлович встает на ноги и, бросив какой-то странный взгляд на назойливую Маленкову, берет со стола журнал. Тянет за зеленую закладку – так отмечена литература, открывая нужную страницу.
– Два, три, три, четыре, два, – чеканя каждое слово, сообщает учитель. – Отличные оценки, Юля, не правда ли?
Щеки Маленковой вспыхивают, а Максим Михайлович переводит недружелюбный взгляд на Назарову и зачитывает:
– Три, четыре, два, два, три, три. – Он эффектно захлопывает журнал и говорит: – Вы и не собирались сдавать экзамен по литературе, пока вам что-то не ударило в голову. Я хочу напомнить вам, девочки, что до конца учебного года и вашей школьной жизни осталось всего лишь два с половиной месяца. Я настоятельно рекомендую вам заняться учебой, а не искать поводы для дополнительных встреч со мной.
Девочки, пораженные словами учителя, молча хлопают глазами, кто-то из мальчиков присвистывает. Я, не скрывая удивления, смотрю на Максима Михайловича, совершенно спокойно разглядывающего моих одноклассников.
– Теперь, когда мы обсудили этот животрепещущий вопрос, – с едкой улыбочкой говорит он спустя минуту, – продолжим урок. Запретить вам сдавать еще и русский язык я, конечно, не в силах, поэтому, Юлия – прошу к доске.
Маленкова, тряхнув локонами, встает. Максим Михайлович хмурится, когда видит ее юбку, больше похожую на широкий пояс. Юля пытается одолеть двести восемьдесят первое упражнение целых десять минут. За это время я успела решить три следующих задания, а Максим Михайлович, заполнив журнал, принялся за проверку тетрадей.
– У меня не получается! – возмущается Маленкова.
Учитель берет мел из ее рук и, тяжело вздохнув, делает то, что написано в учебнике. Юля, умудрившись переписать текст задания с ошибками, стоит рядом, надув губы. Максим Михайлович зачеркивает орфографические ляпы Маленковой, подписывая сверху нужные буквы. У него красивый почерк, с легким наклоном в левую сторону.
– И в чем была проблема? – учитель отряхивает руки от мела. – Юля, ты ведь понимаешь, что сейчас я могу поставить тебе «два»?
Она кивает, глядя на учителя жалобными глазами.
– На следующем уроке я снова вызову тебя, – предупреждает Максим Михайлович. – Советую подготовиться. – Он смотрит вглубь кабинета. – Это касается всех! Надеюсь, что вы понимаете – я не допущу вас до итоговой аттестации, если не буду уверен в том, что вы сможете сдать экзамен. Садись на место, Маленкова.
До конца урока остается пара минут, и за это время Максим Михайлович успевает продиктовать домашнее задание и назначить дату и время родительского собрания. Со звонком одноклассники срываются со своих мест, боясь, что снятые уроки все-таки могут вернуть назад.
Когда за последним учеником закрывается дверь, учитель, к моей полной неожиданности, устало опускается на стул и закрывает глаза. Наш класс – та еще головная боль, и я не удивлена, что непробиваемый Максим Михайлович уже устал от нас.
Он ничего не говорит, и я тоже молчу. Хочется спать – ночи в слезах дают о себе знать, но я изо всех сил борюсь с усталостью, потому что не хочу, чтобы классный руководитель вернулся к неприятному разговору о моих проблемах.
– Максим Михайлович, – через пять минут не выдерживаю я. – Сделать вам чай?
Он, широко распахнув глаза, с удивлением смотрит на меня. Улыбаясь, достаю из сумки пачку чая – с бергамотом, как он и просил меня в прошлую пятницу. Удивительно, что еще на прошлой неделе все в моей жизни было в порядке, за некоторым исключением, а сегодня – пять дней спустя, из меня словно вытянули всю душу.
– А можно? – спрашивает учитель.
– Ну, конечно, – отвечаю я. – В пятницу вы угостили меня чаем, сегодня – моя очередь.
На тумбочке за учительским столом стоит чайник. Заглянув внутрь, вижу, что воды в нем достаточно, и щелкаю по кнопке включения. Чайник тут же начинает урчать.
– Где у вас чашки? – интересуюсь я.
– В столе. – Максим Михайлович встает, но я качаю головой, и он садится обратно. – В третьем ящике снизу.
Ящик не поддается с первого раза, но я не отступаю. В нем я нахожу белую коробку, какие-то конфеты, чайные ложки и печенье. Видимо, учитель часто пьет чай в кабинете. Чашки, как я думаю, должны быть в коробке, поэтому я водружаю ее на стол Максима Михайловича. Под крышкой я действительно нахожу сервиз – прекрасный голубой фарфор. Достаю чашки и, уже почти закрыв коробку, вижу, что в ней что-то блестит.
Через пару секунд я понимаю, что это – широкое кольцо, кажется, из белого золота. Я хочу спросить учителя, почему украшение лежит именно в этой коробке, но не решаюсь, и молча убираю ее в ящик.
Разливаю кипяток по чашкам, бросаю туда по пакетику, а затем ставлю чай перед Максимом Михайловичем. Он глубоко вдыхает резкий аромат бергамота, а потом на его лице проявляется расслабленная улыбка.
– Спасибо, Окулова, – благодарит учитель. – В ящике есть сладости, если хочешь…
– Не нужно, – отзываюсь я, – спасибо.
– Ты ведь хочешь быть журналистом? – неожиданно спрашивает Максим Михайлович.
– Это моя мечта, – признаюсь я. – Не представляю себя кем-то другим. А вы всегда хотели быть учителем?
Максим Михайлович отпивает немного чая и задумывается о чем-то своем. Сейчас он полностью расслаблен, а оттого – еще более красив, чем обычно. Можно понять Маленкову и компанию – от учителя действительно не так просто оторвать взгляд.
– Да, – вдруг говорит он, – я всегда этого хотел.
– Мужчин-филологов не так много, как мне кажется.
– Тебе не кажется. Все дело в том, что литература, если, конечно, ты хочешь по-настоящему ее преподавать, а не превращать в сухой набор биографий – очень чувственная дисциплина, а мужчины не склонны к проявлению лишних эмоций.
Я тут же вспоминаю сегодняшний урок русского и говорю:
– Сегодня вы явно не сдержались.
Максим Михайлович сначала хмурится, а потом улыбается.
– Вряд ли бы они поняли по-другому, – объясняет он. – Если честно, Окулова, мне это надоело.
– Что именно?
– Повсеместная влюбленность в меня, – признается он. Подходящий ли я собеседник для этого разговора? – Точнее, даже не в меня, а в мою внешность. Они ведь не знают, какой я человек, что мне нравится, что не нравится. Их просто привлекает картинка.
Я не знаю, что сказать в ответ, а весь вид учителя говорит о том, что он ждет хоть каких-то слов от меня.
– На ваших уроках мы видим, какой вы, – неловко произношу я.
Максим Михайлович фыркает.
– Именно потому, что ты знаешь меня, ты так удивилась, когда я сказал Маленковой все в лоб?
Что он хочет этим сказать? Я залпом выпиваю оставшийся чай, едва не подавившись под пристальным взглядом учителя.
– Значит, – нахожусь я, – я ошибалась.
Максим Михайлович тянется к чайнику и, добавив в свою чашку воды, вопросительно смотрит на меня. Я, покачав головой, скрещиваю руки на груди. Мы сидим уже десять минут, и все это мало напоминает дополнительные уроки литературы.
– Мы будем заниматься? – спрашиваю я.
– Несомненно.
Максим Михайлович берет со стола пачку влажных салфеток, достает одну и подходит ко мне. Он несколько долгих секунд всматривается в мое лицо, а затем, склонившись надо мной, откидывает мои волосы назад.
Все во мне замирает не то от ужаса, не то от еще чего-то более глубокого.
– Помнишь, я говорил, что не терплю лжи? – спрашивает учитель, а затем медленно проводит салфеткой по моему лицу.
Влага, кажется, обжигает кожу и обнажает то, что я так старательно пыталась спрятать от учителя. Максим Михайлович, кажется, разочарован. Он смотрит на салфетку – следы от косметики можно увидеть даже в темноте.
– А я, кажется, говорила, что я не обманываю, а…
– Не хочешь говорить, – перебивает меня он. – Да, это я помню. Я не знаю, что у тебя случилось, хотя догадаться, если честно, не сложно. Я повторяю тебе – я хочу помочь, а не навредить.
– Максим Михайлович, прошу вас, не надо.
– Упрямое дитя, – вздыхает он. – Тогда начнем наше занятие, раз ты совсем не хочешь мне помочь.
Словно и не было этого странного разговора. Как у него получается так быстро переключаться? Пока учитель выбрасывает салфетку в мусорное ведро под своим столом, я задумываюсь о том, что он сказал.
«Они ведь не знают, какой я человек».
Да, не знают. И я тоже не знаю и, если честно, до этого момента мне было совершенно плевать на биографические подробности из жизни Максима Михайловича, но сейчас во мне разгорается интерес.
Учитель возвращается ко мне и спрашивает:
– Ну, и с чего мы начнем?