– Маргарита Юрьевна!
Учительница останавливается посреди коридора, когда я окликаю ее. Протягиваю женщине свою тетрадь с исправленной контрольной работой, виновато улыбаясь.
– До сих пор не могу поверить, что ты завалила ее. – Маргарита Юрьевна бегло просматривает задачи, выведенные моим корявым почерком. – Молодец, Маша, все верно. Но ты понимаешь, что я могу поставить тебе только «четыре»?
– Конечно, Маргарита Юрьевна, – киваю я. – В следующий раз буду собранее.
Учительница поджимает губы.
– Максим Михайлович говорил мне, что у тебя были неприятности. Но, Маша, ты уже взрослая девушка и должна понимать, что проблемы надо оставлять дома, а не ходить с ними в школу.
– Максим Михайлович говорил с вами? – Я хмурюсь.
– Он твой классный руководитель, – напоминает Маргарита Юрьевна.
– Что именно он сказал вам? – Я произношу это чересчур грубо, и будь на месте Маргариты Юрьевны кто-нибудь другой, меня бы уже ждала воспитательная беседа.
Учительница смотрит на меня с каким-то странным прищуром. В ее карих глазах, которые мне всегда казались неживыми, плещется нечто похожее на удивление.
– Максим Михайлович всего лишь предупредил меня, что ты можешь быть слегка… рассеянной. – Учительница прикасается к моей руке. – Маша, все в порядке?
Со «дня чаепития», как я окрестила его, прошла неделя. У Максима Михайловича отлично получилось вытеснить из моей головы мысли о Викторе, заменив их постоянными размышлениями о… нем. Я начала спокойно спать по ночам, круги под глазами постепенно рассасывались, ко мне вернулся аппетит, но вместе со всем этим в моей голове теперь постоянно обитал учитель литературы.
Я думаю о нем за завтраком, по дороге в школу, на уроках. Постоянно. Мне хочется понять, почему Максим Михайлович проявил ко мне такое участие, если не сказать больше – заботу.
– Все в порядке, Маргарита Юрьевна, – спустя минуту отвечаю я. – Просто это было неожиданно. Вы ведь помните Инну Владимировну, она бы никогда так не побеспокоилась обо мне.
– Конечно, Маша, я понимаю.
Но по глазам учительницы я понимаю, что она мне не поверила.
После «дня чаепития» у меня было три дополнительных урока литературы, и сегодня должен был состояться уже четвёртый. Максим Михайлович вёл себя так, словно это не он отпаивал меня чаем со сладостями в пустой школе, словно и не было того странного разговора в полутемном кабинете. Не знаю почему, но от мысли, что для него это ничего не значило, меня выворачивало.
Уроки закончились, и я уже сижу за своей партой в кабинете литературы. Сегодня мы будем разбирать мое сочинение по «Судьбе человека» – провальное, насколько я знаю.
Дождавшись, когда последний ученик покинет кабинет, Максим Михайлович запирает дверь и садится напротив меня. На его лице я вижу чудовищную усталость – учитель даже закрывает глаза, словно солнечный свет причиняет ему физическую боль.
– Чай? – предлагаю я.
Максим Михайлович кивает, не говоря ни слова. Пока закипает чайник, я достаю из ящика коробку с чашками. На дне все также лежит кольцо, про которое мне каждый раз так отчаянно хочется спросить. Максим Михайлович сидит спиной ко мне, и я делаю то, на что не решалась до этого дня – достаю украшение из коробки. Оно тяжелое; на кольце нет ни камней, ни гравировки, но я уверена в том, что стоит оно недешево. Судя по размеру, украшение явно принадлежит мужчине. И прежде чем я успеваю задаться вопросом на эту тему, Максим Михайлович устало произносит:
– Это мое кольцо.
Каким-то чудом, не выронив украшение из своих рук, немедля прячу его в коробку. Сколько времени учитель уже смотрит на меня?
– Максим Михайлович, – хриплым голосом произношу я, – извините, пожалуйста…
Он встает и медленно подходит ко мне.
– Мы с тобой пьем много чая, Окулова, – тихо говорит учитель. – Рано или поздно ты бы все равно спросила про кольцо. Ты ведь увидела его еще в первый раз?
Я киваю и чтобы не встречаться глазами с Максимом Михайловичем, снимаю чайник с подставки и разливаю кипяток по чашкам. Жаль, что их всего две.
– О чем ты сейчас думаешь? – вдруг спрашивает он.
– О своей бестактности, конечно, – фыркаю я. – Я никогда не лезу с вопросами, никогда не беру чужого, но это кольцо… Каждый раз, когда я вижу его, мне почему-то хочется узнать о нем поподробнее. – О об учителе тоже, но об этом я благоразумно умалчиваю. – Извините.
Максим Михайлович достает кольцо, и некоторое время вертит его в своих пальцах.
– Я не помню, как оно оказалось в этой коробке, – через несколько секунд говорит учитель. – Я носил его около года, потом снял. Знаешь, Маша, я никогда не чувствовал, что оно принадлежит мне.
Он убирает кольцо обратно, а затем смотрит мне прямо в глаза. Я вспоминаю взгляд Маргариты Юрьевны – безжизненный и словно ненастоящий. Глаза Максима Михайловича совсем другие – более мягкий оттенок карего, наполненные живыми эмоциями.
– На мое пятнадцатилетие родители подарили мне золотой медальон, – вспоминаю я. – Это было какое-то фамильное украшение, передающееся по женской линии. Цепочку застегивал отец под шквал аплодисментов. В первую же минуту, как медальон лег мне на грудь, я почувствовала, что это неправильно.
– И ты сняла его?
Вместо ответа касаюсь рукой своей шеи – на ней нет никакой цепочки.
– А как отреагировали твои родители? – спрашивает Максим Михайлович.
Он берет со стола чашки с уже слегка остывшим чаем и идет с ними к моей парте. Сажусь напротив учителя и, сделав пару глотков, отвечаю:
– Они даже не заметили.
Учитель удивленно смотрит на меня, а потом хмурится, что-то вспомнив.
– Твоих родителей не было на собрании, – говорит он.
– Они и на последний звонок не придут, – признаюсь я.
Я никогда особо не переживала по этому поводу. Когда с самого рождения знаешь, что ты – нежеланный ребенок в семье, со временем перестаешь волноваться на эту тему. Инна Владимировна, не имеющая привычки вдаваться в подробности, никогда не спрашивала, почему мои родители не ходят на родительские собрания и школьные мероприятия. Максим Михайлович же, явно решивший стать образцовым классным руководителем, обратил на это внимание.
– Мой отец – Алексей Окулов, – говорю я.
– Это логично, учитывая, что ты – Мария Алексеевна Окулова, – с улыбкой отвечает учитель.
– Нет, я в том смысле… – Мысли в голове почему-то путаются, и я не могу сформулировать вопрос.
Максим Михайлович, обладающий пугающей способностью понимать других людей без слов, равнодушно произносит:
– Я понял, что ты хочешь сказать. Я прекрасно знаю, кто твой отец, но я плохо понимаю связь между успехами в бизнесе и родительскими обязанностями.
– Он – прекрасный отец, – говорю я, чем явно шокирую учителя. – О, да, Максим Михайлович! Главный спонсор школы, посещает все родительские собрания, сидит на первом ряду в актовом зале, с улыбкой любуясь своим ребенком. Здорово, правда?
Судя по выражению лица учителя, он совсем не понимает, о чем я говорю.
– Он образцовый отец, – повторяю я. – Для моего младшего брата – Никиты. В этом году он оаканчивает пятый класс.
– Я не знал, что у Алексея Окулова есть сын, – признается Максим Михайлович.
– Это странно, учитывая, какие надежды возложены на него. – Я беру чашку в руки, с досадой осознавая, что она пуста. – Моя мама долго не могла забеременеть, а когда это случилось, отец, как и его родители, были на седьмом небе от счастья. Все ждали мальчика, а родилась я. И, несмотря на то, что в семье Окуловых были и женские традиции, рождение девочки было совсем не радостным событием. Когда родители все-таки обращают на меня свое драгоценное внимание, они каждый раз указывают на мои промахи, непременно напоминая мне о том, что я – их разочарование. Конечно, они обеспечивают меня, но не потому что любят, а потому что должны.
Максим Михайлович берет меня за руку, и я искренне улыбаюсь. Я никому не рассказывала о своей семье – только ему.
– Я привыкла быть нежеланной, поэтому, наверное, не могу ни с кем подружиться, – признаюсь я. – И поэтому я так реагировала на вашу заботу – для меня все это чуждо.
– Для меня тоже, – признается учитель, отпуская мою руку. – Начнем занятие? – Снова его манера перескакивать с темы на тему. – Не ожидал от тебя такого кошмарного сочинения!
Он пересаживается – теперь мы сидим не напротив друг друга, а рядом. На парте лежит тетрадь с моим сочинением, в котором красной ручкой Максим Михайлович отметил все недостатки. Я завалила работу по одной-единственной причине: в тот вечер я думала об учителе, а не о Шолохове и его героях.
Сегодняшнее занятие длится чуть больше двух часов: я успеваю переписать сочинение, а Максим Михайлович – проверить его. Все так же, как и с контрольной работой по физике – вторая попытка оборачивается успехом.
– Скоро ЕГЭ, – говорю я, бросив взгляд на календарь. – Школа вот-вот останется позади.
– Не у меня, – шутит Максим Михайлович. – С первого сентября у тебя начнется новая жизнь, а у меня, как и остальных учителей, все останется, как прежде. Те же тетради, уроки, звонки…
– Влюбленные в вас ученицы, – продолжаю я.
Максим Михайлович смотрит на меня с удивлением. Я, если честно, и сама не ожидала, что ляпну это. Эта не та тема, о которой мне хотелось бы поговорить с ним. Но я хочу задержаться в этом кабинете еще на чуть-чуть.
– Максим Михайлович, все-таки, что это за кольцо? – спрашиваю я, чтобы перевести тему и остаться. – Оно ваше?
Учитель медленно кивает. Я чувствую, будто стою на пороге какой-то необыкновенной тайны. Будто узнаю что-то такое, чего не знает никто в целом свете.
– Это мое обручальное кольцо.
Настает мой черед удивляться. Я, наверное, ожидала чего угодно, но только не этого.
– Вы были женаты? – спрашиваю я.
Максим Михайлович взъерошивает темные волосы и отвечает, как мне кажется, без особого желания:
– Я и сейчас женат.
– О, – выдыхаю я. – Почему тогда не носите кольцо?
– Я уже говорил, – отвечает учитель. – Я не чувствую его своим.
Я пытаюсь представить себе, как выглядит жена Максима Михайловича и чем она может заниматься. Он красив, и она, как я думаю – тоже. Еще она непременно умна, иначе ему бы было с ней скучно. Перед глазами у меня стоит вылизано-глянцевый образ пары, при появлении которой у всех присутствующих перехватывает дыхание.
– Кольцо помогло бы вам избавиться он назойливого внимания школьниц, – пространно произношу я, чтобы перестать думать о жене учителя. – Вы даже не представляете, какую возможность упускаете.
– Каким образом это мне поможет? – искренне не понимает Максим Михайлович.
Я встаю и по пути к учительскому столу объясняю:
– Пока вы не сказали, что женаты, я думала, что вы свободны. Девочки думают точно также, вы уж мне поверьте. Конечно, у вас может быть девушка, которую вы очень любите, но пока вы не состоите с ней в законном браке, для той же Маленковой и ее свиты – это как зеленый свет на светофоре. Девушку вы можете бросить, с женой все чуточку сложнее. – Я достаю из-за стола коробку с кольцом. – Это звучит по-детски, но, поверьте мне, так все и думают.
Возвращаюсь к своей парте и протягиваю Максиму Михайловичу его обручальное кольцо.
– Надевайте, – говорю я. – Вот увидите, это отрезвит девчонок, да и вашей жене будет приятно, что вы носите его.
– Окулова, моя жена…
– Надевайте же! – рявкаю я. – Иначе Маленкова так и будет мечтать о свадьбе с вами!
Учитель усмехается и быстро надевает кольцо.
– Что не так? – не понимает он, увидев, как я спустя секунду закатываю глаза.
– Когда была ваша свадьба? – интересуюсь я.
– Одиннадцать лет назад. – Максим Михайлович все так же вопросительно смотрит на меня. – Какая разница?
– Вы надели кольцо не на ту руку, – объясняю я. – Надо на правую.
Максим Михайлович зачем-то встает. Теперь он возвышается надо мной, явно потешаясь над моим ворчанием. Не знаю, что там происходит в его личной жизни, но все это кажется мне подозрительным.
– Я машинально, – говорит он, смеясь. – Глупо вышло, да?
– Дайте-ка сюда вашу руку, – продолжаю ворчать я. – Надеюсь, у алтаря вы вели себя по-другому.
Не задумываясь, Максим Михайлович протягивает мне левую руку, и я стаскиваю с его безымянного пальца кольцо. Все-таки оно очень красивое; такое не купят, если брак ничего не значит.
– Теперь правую руку, – прошу я. – Знаете, этот момент я запомню на всю жизнь.
На одно только мгновение мне кажется, что это звучит двусмысленно. Придерживая своей левой рукой руку Максима Михайловича, правой я медленно одеваю обручальное кольцо ему на палец. Сердце пропускает удар, я почему-то перестаю дышать. Кольцо садится, как влитое, и я, сбросив с себя странное оцепенение, уже собираюсь выдать очередную искрометную шутку по этому поводу, но когда натыкаюсь на вмиг потемневший взгляд Максима Михайловича, снова замираю.
Только сейчас я осознаю, что я сделала и как это выглядело.
– Максим Михайлович, – шепотом произношу я и отступаю назад, – я не хотела…
Не хотела чего? Я и сама толком не понимаю, а Максим Михайлович молчит, выжигая на моей коже невидимое клеймо своим взглядом. Снова пытаюсь что-то сказать в свое оправдание, но учитель не дает мне договорить и, схватив за руку, резко притягивает меня к себе.
– Максим Михайлович, – шепчу я, чувствуя, как ноги почему-то подкашиваются.
Он касается кончиками пальцев моей щеки продолжая сжимать левой рукой мою ладонь. Снова – молчание. И вдруг:
– Маша, – выдыхает учитель, а потом…
А потом случается то, о чем грезило большинство девчонок в нашей школе. То, о чем я никогда не мечтала. То, что оказалось для меня самым нужным, но до этого момента я и не знала об этом.
Максим Михайлович целует меня. Сначала – совсем невесомо, будто бы боясь, его теплые губы касаются моих. Я шепчу тихое «ох», и этого хватает для того, чтобы учитель углубил поцелуй, а я начала заживо сгорать.
Его рука перемещается на мою спину, крепче прижимая к себе. Я много раз целовалась с Виктором, и мне нравилось это, но теперь мне кажется, будто те поцелуи были какими-то грязными и фальшивыми, совсем не похожими на то, что сейчас происходит между мной и Максимом Михайловичем.
Когда шок проходит, я отвечаю учителю с тем же пылом и сама прижимаюсь к нему, хотя, казалось бы, разве может быть ближе, чем сейчас?
Поцелуй продолжается, кажется, целую вечность. В нем – страсть и сладость, безумие и покой. Я снова и снова сгораю в тех ощущениях, что бушуют глубоко внутри меня. Максим Михайлович вдруг отстраняется от меня, всего лишь на пару сантиметров, так, что мы продолжаем стоять на расстоянии вдоха. И теперь я вижу, что в его глазах плещется отчаяние. А еще – страх.
И это мгновенно меня отрезвляет. Я отстраняюсь от учителя. Все, чего я хочу – убежать из кабинета литературы и никогда сюда больше не возвращаться. Но рука Максима Михайловича все еще лежит у меня на пояснице. Склонив голову, он касается своим лбом моего.
А потом едва слышно произносит:
– Что же я натворил…