Все произошедшее было чудовищной ошибкой, оставившей болезненный рубец на душе. Это нужно было как-то пережить, забыть об этом, сделать вид, что ничего не произошло. Сказать – проще, чем сделать, и это я понимаю в понедельник утром, столкнувшись с учителем в коридоре третьего этажа.
– Здравствуйте, – здороваюсь я, толком не понимая, чего ожидать.
Максим Михайлович смотрит на меня мимолетно, словно куда-то торопится, но этой секунды мне вполне достаточно для того, чтобы увидеть холод в карих глазах. А под ними – темные круги.
– Доброе утро, Маша, – отвечает учитель и уходит куда-то в сторону лестницы.
Все выходные я убила на то, чтобы обдумать наше дальнейшее сосуществование с Максимом Михайловичем в стенах образовательного учреждения. И пусть тогда в кабинете литературы я сказала ему, что переживать не о чем, и что все будет в порядке… Субботы и воскресенья мне хватило для того, чтобы понять одну-единственную вещь: просто так забыть о поцелуе с Максимом Михайловичем я не смогу.
– Машка, ты жива? – Северцев щелкает пальцами на уровне моих глаз.
– Чего тебе, Северцев? – спрашиваю, сделав вид, что это не я остановилась, как вкопанная, посреди коридора.
Игорь закатывает глаза и поправляет лямку своего темно-синего рюкзака.
– Не сочти за грубость, – говорит Северцев, – но в последнее время ты выглядишь не лучшим образом.
– Да ну? – усмехаюсь я. – Думаешь, это для меня новость?
Кажется, такой реакции он ожидал меньше всего, потому как несколько бесконечно долгих секунд Игорь стоит практически с открытым ртом, таращась на меня во все глаза. Скажи он такой «комплимент» Маленковой, лежал бы уже в травматологии.
– Маш, я не хотел тебя обидеть. – Игорь с хмурым выражением лица смотрит на меня, скрестив руки на груди.
– Я и не обиделась, – честно говорю я. – Я и сама прекрасно знаю, что сдала в последнее время. Ну, знаешь, проблемы на личном фронте, все такое.
Игорь кивает с видом знатока, хотя я вообще сомневаюсь, что он хоть когда-нибудь с кем-то встречался. Кажется, Северцев проводит все время за книгами, выгрызая медаль, которая, как я знаю, нужна его родителям больше, чем ему самому.
– Брось, Мари, ты же не думаешь о том, что я ботан, никогда не державший девчонку за руку? – Игорь кривится, поражая меня своей догадкой. – Какого плохого ты обо мне мнения.
– Почему же, – с улыбкой говорю я, – ты держал за руку меня на выпускном в четвертом классе, помнишь?
Игорь протягивает руку и взъерошивает мои волосы, которые и до этого торчали во все стороны. Подхожу к подоконнику, ставлю на него свой рюкзак, чтобы в его недрах отыскать расческу. Несколько раз провожу по волосам, морщась от легкой боли.
– Другое дело, – словно мой личный стилист говорит Северцев, когда вместо чахлой соломы на спину и плечи спадают ровные каштановые пряди. – Кстати, Маш, тебе не говорили, что вы с Максимом Михайловичем похожи?
Мое хорошее настроение, которое умудрился создать Северцев, сразу превращается в отвратительное после его же вопроса. Поднимаю взгляд, встречаясь с собственным отражением в школьном окне. Игорь стоит позади меня с какой-то грустной улыбкой.
– Нет, правда, – продолжает говорить он. – У вас цвет волос один в один, и глаза такие же.
– У Максима Михайловича более мягкий оттенок карего, – тихо поправляю я. – Пойдем на алгебру?
Я поворачиваюсь к Игорю лицом и вижу, что он о чем-то напряженно думает. В этот раз я щелкаю пальцами перед его лицом, и парень оживает.
– Игорь, ты жив? – с той же интонацией, что и он спрашиваю я и улыбаюсь.
Только вот по глазам Северцева я вижу, что моей фальшивой улыбке он не поверил.
На урок русского языка я никогда еще не шла так медленно. Сегодня весь день за мной таскается Северцев и, если честно, его компания меня вполне устраивает. Мы болтаем на переменах, помогаем друг другу на уроках и умудряемся получить замечание от Маргариты Юрьевны за разговоры не по теме.
– Сегодня опять будем разбирать задания ЕГЭ? – спрашивает Игорь. – Скоро уже с закрытыми глазами будем его писать.
Я пожимаю плечами, потому что действительно не имею понятия, что на этот раз нам даст Максим Михайлович.
– Я слышал от «М» класса, что он не в духе, – сообщает мне Северцев, когда до кабинета остается всего несколько шагов. – Может, прогуляем?
– Когда ты умудрился-то это услышать? – спрашиваю я, стараясь не думать о причинах плохого настроения учителя. – Мы все время были вместе!
Игорь легонько щелкает меня по носу и говорит:
– Ты не пошла со мной на обед.
– Большое удовольствие травиться, – ворчу я и толкаю дверь в кабинет литературы. – А по поводу прогулять… После этого он нас точно убьет.
Максим Михайлович сидит за столом, уставившись в какую-то тетрадь. Я здороваюсь с ним еще раз, но в ответ не слышу ничего.
Более того, учитель даже головы не поднимает.
– Если я сяду с тобой, ты не будешь против? – интересуется Игорь и бросает рюкзак на мою парту.
– Весь день тебя вытерпела, русский уж точно смогу пережить, – отвечаю я и отодвигаю стул.
Когда я поднимаю глаза, то вижу, что Максим Михайлович перестал разглядывать тетрадь. Сейчас он, не отрываясь, смотрит на меня, и я осознаю, что выглядит он не лучшим образом.
Волосы учителя находятся в совсем не творческом хаосе, синяки под глазами придают красивому лицу какой-то злобный вид, губы потрескались. А еще – впервые за то время, что Максим Михайлович учит нас, на нем не идеально выглаженная рубашка, а обыкновенная темно-синяя футболка.
Как я могла не заметить ее утром?
– Северцев, душа моя, – тихо произносит учитель, переводя взгляд на Игоря, – я безмерно счастлив, что вы нашли с Окуловой общий язык к концу одиннадцатого класса, но напоминаю тебе, что только я могу в этом кабинете разрешить тебе пересесть на другое место.
Игорь смотрит сначала на меня, потом на Максима Михайловича, и я вижу в глазах одноклассника застывший вопрос. Что происходит?
– Маргарита Юрьевна что, уже сказала вам, что мы болтали на физике? – задает, казалось бы, невинный вопрос Северцев.
А глаза Максима Михайловича тут же темнеют.
– Ах, – притворно вздыхает он, – вы еще и умудрились нарушить дисциплину на других уроках?
– Максим Михайлович, это вышло случайно, – оправдываюсь я, но он снова смотрит на Игоря, не обращая на меня никакого внимания.
– Я не разрешаю тебе пересаживаться, Игорь, – заявляет учитель. – Садись на свое место.
Игорь берет свои вещи и уходит в конец класса, туда, где сидел все время. Я бросаю на Максима Михайловича вопросительный взгляд, которого он ловко избегает, сделав вид, что слушает трель звонка.
– Добрый день, одиннадцатый «Г», – мрачно приветствует нас Максим Михайлович. – Сегодня вы будете разбирать предыдущую домашнюю работу у доски, потому что мне совсем не понятно, как такая элементарная тема совсем не отложилась в ваших головах. – Он открывает классный журнал, выискивая первую «жертву» – с его настроением это и назвать по-другому язык не поворачивается. – К доске пойдет Маленкова.
Юля медленно встает из-за парты и одергивает короткое черное платье, прекрасно понимая, что помимо «двойки» по русскому может заработать целый шквал замечаний по поводу своего внешнего вида.
– Открывай упражнение, которое я задавал на дом, и выписывай первое предложение, – командует Максим Михайлович и протягивает Маленковой учебник.
Со своего места я вижу, что у нее трясутся руки, поэтому ее буквы «пляшут» на доске. Выписав предложение, и, выделив и подчеркнув то, что требовалось авторами учебника, Юля поворачивается к Максиму Михайловичу, который в этот момент проводит правой рукой по своим волосам.
Мел с глухим стуком падает на пол, за ним летит учебник. Учитель со свистом вдыхает воздух в легкие, а Юля, наклонившись, подбирает то, что выронила.
– Максим Михайлович, – говорит она, смотря на его руки, – вы женились?
Класс замирает. Ну, конечно, такая новость! Все теперь смотрят на учителя, точнее, на его правую руку, где теперь на безымянном пальце красуется обручальное кольцо.
– Да, – спокойно отвечает учитель.
– Когда? – Маленкова, судя по всему, не понимает, что Максим Михайлович сейчас же отыграется на ней за вопросы, которые ученица не должна задавать учителю.
Он усмехается, смотря прямо в глаза Маленковой и все тем же спокойным тоном произносит:
– Одиннадцать лет назад.
Юля, явно не ожидавшая такого поворота, крепко прижимает учебник русского к груди, словно боится, что снова выронит его. Максим Михайлович смотрит на выполненное ею задание с каменным выражением лица.
– Доживу ли я до того светлого дня, Маленкова, – тянет он через минуту, – когда ты сможешь переписать предложение с учебника без орфографических ошибок?
Юля бледнеет, открывает учебник, потом смотрит на доску и, увидев, что действительно написала одно слово с ошибкой, рукой стирает букву «а», меняя ее на «о».
Максим Михайлович усмехается:
– Я все равно видел это, Маленкова. Печально, что в твоей голове пустота. Как ты умудрилась-то пробный ЕГЭ написать на положительную оценку? – Он закрывает журнал. – Садись на место.
Маленкова понуро бредет к своей парте под едва слышное хихиканье одноклассников.
– Между прочим, – говорит учитель, – Юля такая не одна. В среду все остаетесь после уроков и еще раз пишите пробник.
– Все? – переспрашивает Назарова таким тоном, словно медаль должна получить она, а не Северцев.
– Все, кроме Бойковой, Северцева и Окуловой, – отвечает Максим Михайлович.
– Вы предлагаете нам сидеть в школе еще четыре часа после седьмого урока? – спрашивает Олег Гаценко. – Вы издеваетесь?
Максим Михайлович скрещивает руки на груди, смерив моего одноклассника мрачным взглядом. Если урок продолжится в этом же духе, «двойки» начнут сыпаться, словно из рога изобилия.
– Дабы восстановить справедливость в этом мире, Олег, все эти четыре часа я проведу вместе с вами, а потом еще несколько часов буду проверять вашу писанину. А теперь, если вы не против, мы вернемся к уроку.
Спасительный для многих звонок почему-то задерживают на целых четыре минуты, и этого времени Максиму Михайловичу хватает для того, чтобы поставить Гаценко «двойку», дать нам задание на дом и объявить об очередном родительском собрании.
Когда я складываю свои вещи в рюкзак и встаю, чтобы уйти, учитель просит меня задержаться. Маленкова убегает из кабинета первой, и я успеваю увидеть слезы, застывшие в ее глазах; Игорь машет мне рукой в дверном проеме с довольной улыбкой на лице – мало кому хочется провести в школе лишних четыре часа.
Когда мы остаемся вдвоем, Максим Михайлович запирает дверь на ключ, но вместо того, чтобы сесть, как всегда рядом, он возвращается на свое место.
– Вы довели Маленкову до слез, – сообщаю я, не понимая, зачем. – И этот пробник по ЕГЭ, вы серьезно полагаете, что в классе столько тупиц?
– Грозная Окулова, – почему-то вдруг улыбается учитель. – Я, смотрю, ты начала оживать.
– Это плохо?
– Наоборот, – говорит он. – Просто я несколько дней убил на это, а Северцеву хватило несколько перемен.
Я хмурюсь, не совсем понимая, к чему он клонит.
– Максим Михайлович, Игорь действительно помог мне сегодняшним утром, – говорю я. – Но ожила я благодаря вам.
Карие глаза учителя вспыхивают.
– Чем же? Дал списать физику? – неожиданно громко спрашивает он, словно пропустив последние мои слова мимо ушей.
Видимо, «я буду в порядке», обещанное мне Максимом Михайловичем в прошлую пятницу подразумевало именно это: неряшливый вид и придирки к ни в чем неповинным людям.
– Хотите правды? – спрашиваю я, и, не дожидаясь ответа, выпаливаю, как на духу: – Я все выходные думала о вас! А потом умудрилась столкнуться с вами в коридоре, где вы посмотрели на меня, как на пустое место! Я пришла на ваш урок, и что я увидела? Придирки к моим одноклассникам! Это же не вы, Максим Михайлович! Вы не можете быть таким!
Я и не замечаю, что давным-давно стою перед учительским столом, прожигая мужчину взглядом. Он также сверлит меня глазами, ничего не говоря в ответ.
– Мне нужно домой. – Я протягиваю ему руку. – Дайте, пожалуйста, ключ от кабинета.
Максим Михайлович кивает, встает из-за стола и подходит ко мне. Он кладет ключ мне на ладонь, коснувшись меня всего лишь кончиками пальцев.
И этого хватает нам обоим для того, чтобы сойти с ума.
Застонав, кажется, от собственного бессилия, Максим Михайлович берет меня за талию и усаживает на стол. Я закрываю глаза на одну только секунду, а потом провожу рукой по лицу учителя. Он впивается в мои губы поцелуем прежде, чем мы оба успеваем вспомнить о том, чем это закончилось в прошлый раз.
Я обхватываю его руками за шею, отвечая на поцелуй с такой же страстью. Наши языки сплетаются друг с другом, словно сражаясь за что-то, пока нам обоим неведомое. Вспоминаю прошлый наш поцелуй и оттягиваю нижнюю губу Максима Михайловича, совсем легонько прикусывая ее. Он отзывается протяжным, гортанным стоном, а потом его горячие губы прижимаются к моей шее.
Поцелуй-укус обжигает мою кожу, и я царапаю спину учителя сквозь тонкую ткань футболки.
Мне никогда еще не было так хорошо, как сейчас. Меня еще никогда так не целовали. Форменное безумие, но какое же сладкое!
– Нам нужно… – Очередной глубокий поцелуй. – Остановиться.
Я лихорадочно киваю в ответ и сама же тянусь за необходимой мне лаской. Максим Михайлович целует меня еще раз – медленно и тягуче, а потом отстраняется. Он проводит кончиками пальцев по тому месту на моей шее, куда укусил меня несколько минут назад.
– У тебя есть шарфик? – хрипло спрашивает учитель, смотря мне прямо в глаза.
– Нет.
– Ну, – улыбается он, снова склоняясь надо мной, – тогда у нас проблемы.
А потом он кусает меня еще раз.
Совсем скоро мы оба пожалеем об этом. Я снова буду плакать, а Максим Михайлович, скорее всего, заявится в школу в какой-нибудь другой футболке и наставит моим одноклассникам целый ворох двоек. Но все это будет позже. А сейчас, когда он снова целует меня, кажется, сжигая, я понимаю, что счастлива.
Иногда безумие имеет отчетливо-сладкий вкус.