9 сентября 2019 г., понедельник
Округ Уотком, штат Вашингтон
Рене Джонс толкала перед собой синюю прогулочную коляску по сырой лесной дорожке. После дождя тропинку развезло, одно переднее колесо перестало крутиться от налипшей на него глины, и катить коляску стало ещё труднее. Ко всему прочему. Она и представить не могла, что материнство сопряжено со столькими тяготами. Бессонные ночи. Нескончаемые вопли и плач ребёнка. Неодолимое стремление ускорить ход времени, приблизить ту минуту, когда доводами или подкупом она сумеет добиться от ребёнка желаемой реакции. Успокоения. Это всё, о чем она мечтала. Покой. Тишина.
От напряжения хватая ртом лесной воздух, Рене продолжала упорно катить вперед коляску. Она была в наушниках, но музыка в ушах не звучала. И подкасты тоже. Ничего. В сущности, наушники даже не были подсоединены к телефону: конец шнура опускался в карман куртки, застёгнутый на молнию. Наушники исполняли роль защитного механизма. Что-что, а вот общество сейчас ей точно не требовалось, она прекрасно обойдётся без зрителей, которые стали бы свидетелями её мучений.
Рене молилась, чтобы таблетки, которые прописал врач, помогли ей избавиться от вечной хандры, не отпускавшей её с тех пор, как родилась Карсон. За последние полгода она изведала всё самое худшее, на что обречена молодая мать.
Мама и подруги утверждали, что материнство – величайшее счастье на свете. Рене покачала головой. Это ложь, обман. Так говорят, потому что ты неожиданно пополнила ряды тех дурочек, которые понятия не имели, что их ждет после того, как свадьба сыграна, добрые пожелания выслушаны и коробки с подарками, обёрнутые в красивую бумагу и обвязанные красивыми бело-голубыми лентами, открыты. Ритуал посвящения в клуб замужних женщин символизировали благоухающие пионы и золотистый бисквитный торт с белой сахарной глазурью, сформованной в виде высоких заснеженных горных пиков – ни дать ни взять вулкан Бейкер[3].
Самый лучший торт на свете.
До того вкусный, что люди, съев один кусок, по глупости брали второй, третий.
Хотя понимали, что это вредно.
Карсон была очаровательной малышкой. Рене это знала, потому что ей о том постоянно твердили мама, сестра, все её друзья. Даже незнакомые люди в супермаркете «Хагген» у подножия холма Сихом. Да, у Карсон были большие карие глаза и длиннющие ресницы, которыми она, казалось, щекотала тех, кто ею любовался. Но вот была ли она очаровательной? Рене не воспринимала дочь в таком ключе. Глядя на девочку, которая кричала по ночам и без умолку вопила с раннего утра до позднего вечера, она недоумевала: неужели этот ребенок – частичка её самой?
И его.
Его. Отца малышки. Кирк Лейн, еще до того, как она разрешилась от бремени, доказал, что его любовь ничего не стоит. А ведь клялся:
– Я буду рядом с тобой, детка.
Лжец!
По мере того, как живот её раздувался, словно попкорн, росла и её неприязнь к Кирку. Зубы у него были какие-то мелкие. Глаза тусклые, почти мутные, как у старой псины, которую последний раз заводят в специальную комнатку без окон в ветеринарной клинике, где хозяева, с плачем, навсегда прощаются со своими питомцами. От Кирка даже запах исходил специфический, от которого Рене во втором триместре стало выворачивать наизнанку.
Дочери она дала имя, считавшееся традиционным в их семье, – Карсон. Самое смешное, как отмечали некоторые, сама Рене по имени её редко называла. Говоря о ней, обычно употребляла «она» или «ребёнок», а пару раз поймала себя на том, что использовала слово «эта».
Мама, однажды услышав это, ужаснулась:
– Рене!
– Что? – как ни в чем не бывало отозвалась она, хотя прекрасно понимала, что маму возмутило её странное отношение к дочери, которое она неизменно демонстрировала с тех пор, как принесла Карсон из родильного дома. Пренебрежительное «эта» машинально слетело у неё с языка во время очередного из бесконечных разговоров с мамой, в ходе которого она пыталась выполнить сразу тысячу дел.
Теперь придется расплачиваться за свои грехи.
Рене просматривала в телефоне объявления с предложениями о работе, цепляясь за хрупкую надежду, что смена трудовой деятельности выведет её из состояния паники, которая теперь правила её жизнью. Наконец она оторвала глаза от дисплея и увидела, что мама смотрит на неё, смотрит тем же взглядом, каким соблазнила её завести ребенка.
– Рене, милая, что с тобой? Какая-то ты… даже не знаю… отстраненная.
– Не знаю, мама, – отвечала она. – Не знаю, почему эта вызывает у меня такие чувства.
– Но… эта, детка? Ее зовут Карсон. У твоей дочери есть имя.
– Да, есть, – согласилась Рене. – Я понимаю, что она – моя дочь, но, мама… – Её голос сорвался на плач.
Мать Рене подошла к дочери, положила ладонь ей на плечо.
– Родная, ты должна взять себя в руки. Карсон – твоя дочь. Так же, как ты – моя.
Не то она сказала.
После разговора с матерью легче ей не стало. Констатация очевидного не затронула струн её души. Простые истины – не аргумент для женщины, которая пребывает во мраке послеродовой депрессии, в черной дыре, что начинает засасывать её в ту же секунду, стоит ей по пробуждении разомкнуть веки.
Толкая перед собой коляску по вязкой глинистой тропе, Рене жевала нижнюю губу, – чтобы не дай бог не озвучить мысли, мельтешившие в её голове. Со мной что-то не так. Ребёнок – это навсегда. По крайней мере, до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать. Или – скорее бы! – пока лекарства, что прописал ей врач, не начнут действовать. Но когда это будет? Таблетки она глотает горстями, как слипшиеся желейные драже, что лежат в вазочке на стеклянном столике дома у мамы.
Лучше бы я завела собаку. Мне нельзя быть матерью. Я даже не чувствую, что Карсон – моя дочь или что она мне нравится. Хуже меня нет матери на всем белом свете.
Рене остановила коляску на краю ущелья и посмотрела вниз, на водопад, обрушивавшийся в глубокое русло реки Нуксак. Выживет ли она? Как поступит?
Что ей делать?
Не без труда она убедила себя, что препарат все-таки возымел эффект и её самочувствие улучшилось. Отнюдь не на сто процентов, но новая доза, она надеялась, даст желаемый результат. Карсон заворочалась, и Рене взглянула на кареглазую малышку. Рев водопада, казалось, успокаивал её, подобно гудению пылесоса, когда Рене водила его щёткой возле кроватки в детской, которая пока ещё не была до конца оформлена: на свежевыкрашенные стены предстояло наклеить виниловых кроликов и барсуков. Потом лобик Карсон сморщился, что предвещало очередной «концерт». Рене выхватила из поясной сумки пустышку, нагнулась и сунула её в рот испуганной девочке. Несколько мгновений малышка молчала, а потом раздалось раздражающее характерное чмоканье.
Но это все же лучше, чем очередной раунд пронзительных воплей.
Молодая мать смотрела на водопад и пыталась понять: действительно ли ей становится лучше или эта искра надежды – снова иллюзия. Ответ всевозрастающей тяжестью оседал в затылке. Грозный признак.
Ей вспомнились слова подруг и родных:
– Только став матерью, ты поймешь, что значит любить, и это непреложный факт.
Рене крепче обхватила ручку коляски и принялась робко подталкивать её к краю ущелья, к его раззявленной гранитно-земляной пасти. Ладони увлажнились, на лбу выступила испарина. Сердце бешено колотилось.
Она ещё на несколько дюймов придвинула коляску к обрыву. Будет катить её и катить, пока та не полетит вниз. И она сама вслед за ней.
И всё будет кончено.
Рене собралась с духом, и вдруг взгляд зацепился за белую, как мел, фигуру на дне ущелья.
Обман зрения? Или это чья-то злая шутка?
Что бы это ни было, оно заставило Рене очнуться, удержало на краю пропасти.
Внизу у водопада на мшистом берегу лежало тело. Тело женщины. Обнажённое. Бледное. Мокрое. С согнутыми в коленях широко расставленными ногами. Труп.
Охнув, Рене отпрянула. Выпустила ручку коляски. Сердце теперь гулко стучало в груди. Было трудно дышать. Она снова шагнула к краю обрыва, чтобы лучше рассмотреть свою находку. Огляделась, проверяя, есть ли кто поблизости.
С трех сторон её окружала плотная стена хвойных деревьев. Будто она находилась в зелёной пещере, где в каменную тишину вторгался лишь шум воды, низвергавшейся на дно ущелья.
Здесь она была совершенно одна, если не считать обнажённого, призрачно бледного трупа. Она это ощущала каждой клеточкой своего существа. Именно в такие уголки, как этот, приходят те, кто хочет остаться наедине с самим собой.
Потому и она сюда пришла.
Рене подсоединила шнур от наушников к телефону и набрала три цифры.
– Кажется, я нашла труп, – сообщила она диспетчеру службы «911».
Карсон заплакала.
– Минуточку. Я должна взять на руки ребёнка, – объяснила Рене.
Прерывать разговор с оператором было вовсе не обязательно. Руки её были свободны. Но ей нужно было время. Однако, сказав это, она ощутила потребность прижать к себе малышку. Рене нагнулась, не без труда отстегнула ремни безопасности и бережно вытащила Карсон из коляски. Девочка была теплая и лишь чуть-чуть проявляла беспокойство. Рене немного покачала дочку туда-сюда, как учила её мама. Карсон тотчас же прекратила свою вялую возню. Взгляды матери и дочери встретились, безошибочно сообщая друг другу нечто большее, чем свои желания.
– Алло? Вы у телефона?
– Да, – подтвердила Рене. Она объяснила оператору, где находится, что видит, и пообещала дождаться полиции.
– Я дождусь. Буду здесь.
Прижимая к себе малышку обеими руками, Рене не сводила глаз с безжизненного тела, что лежало внизу, на удалении более ста футов. Внезапно жизнь показалась ей столь хрупкой, столь драгоценной. Конечно, смерть стала бы избавлением от боли, что терзала её со дня рождения дочери. Однако смерть знаменовала конец. Безоговорочный и бесповоротный. Обратного пути нет. И нет возможности передумать.
Та девушка внизу на камнях пришла сюда с той же целью?
Бросаясь с обрыва, она по-прежнему была уверена, что поступает правильно?
Или, как Рене, в последний момент изменила своё решение?
И все равно сорвалась.