Мать Карен Рипкен, Аннет, бросила свою семью в Калифорнии и уехала на ферму Марни Спеллман в 1998 году, за год до Калисты Салливан. Аннет оставила своего второго мужа и двух дочерей – Карен, которая тогда была подростком, и двухлетнюю Сару.
Карен училась в выпускном классе средней школы и была непосредственной свидетельницей того, как мать на её глазах превращалась в фанатичную последовательницу Марни. Сначала, подобно Калисте Салливан, она скупала всю продукцию Марни, которую та рекламировала на телеканале «Магазин на диване», затем присоединилась к её «движению», по выражению матери Карен. Тридцать лет миновало с бурных 1960-х, ознаменованных чередой кровавых революций и беспорядков, а Марни, в восприятии её матери, все еще боролась за правое дело. Для неё и других женщин, попавших под влияние Марни Спеллман, эпоха революций по-прежнему продолжалась.
Северо-западное побережье страны для них было идеальным домом. По непонятной причине обитатели этого края упорнее, чем население других регионов, льнули к эстетике шестидесятых. Там многие по-прежнему с восходом солнца взбирались на скалы или уединялись в «потельнях»[12], чтобы войти в более тесный контакт с собственной душой. Магические кристаллы, пирамидки, связки сушеного шалфея были традиционным товаром на уличных базарах с атрибутикой хиппи, которые устраивались на каждом шагу. Все это создавало благодатную почву для процветания всякого рода групп, занятых духовными исканиями. Непосвященные такие сообщества презрительно называли сектами или культами, особенно если их лидеры обладали мало-мальской харизмой (или хотя бы имели бороды, кося под пророков).
Впрочем, Марни Спеллман харизмой похвастать не могла. Даже юная Карен это видела. Внешне она была типичная мещанка, обывательница. На взгляд Карен, Марни больше походила на лощеную белокурую домохозяйку из пригорода – или на актрису, исполняющую роль такой домохозяйки в телесериале, – но никак не на мессию. Карен она приводила в недоумение.
– Что в Марни такого уж особенного? – спросила она мать.
– А ты посмотри на неё. – Аннет протянула ей компакт-диск Марни. – Неужели не видишь?
Карен взяла компакт-диск. Портрет Марни буквально светился под прозрачным пластиком. Глаза цвета сапфира. Кожа безупречно гладкая. Сияющий ореол волос на голове – эффект, достигнутый с помощью задней подсветки и мастерства фотографа.
– Ну да, пожалуй, красивая женщина. – По крайней мере, по канонам красоты её матери.
– Красивая? И это всё, что ты видишь?
– А что ещё?
Аннет постучала пальцем по пластиковой коробочке компакт-диска.
– Посмотри, какие мудрые у неё глаза. Какая аура исходит от портрета. Карен, неужели не видишь?
Она не видела. Ни мудрости, ни ауры.
– Ну да, пожалуй, – согласилась Карен – из вежливости, чтобы не обидеть мать. Та тяжело пережила уход первого мужа, отца Карен, страдала от одиночества. Потом ей все же удалось снова выйти замуж, за вполне приличного человека, и родить ещё одну дочь, сестренку Карен… но в ней произошел надлом. У Карен сердце сжималось от жалости к матери.
– Она прекрасна. А теперь посмотри на меня, – сказала Аннет. – Что ты видишь?
Карен заскользила взглядом по лицу матери. У той были зелёные глаза и шелковистые каштановые волосы.
– Я вижу маму. И она столь же прекрасна. Столь же удивительна.
Та одарила дочь чуть грустной понимающей улыбкой.
– Давай будем говорить откровенно. Ты видишь маму. – Аннет положила диск на стопку с записями лекций Марни Спеллман. – Но это не я. Если честно, эту роль я уже отыграла.
– Как это «отыграла»? – ощетинилась Карен.
– Ты уже взрослая девочка, – сказала ей мать. – В следующем году начнешь учиться в университете. А я не намерена всю жизнь быть только матерью. Моё предназначение не только в этом. Я переезжаю на север.
– Куда? К той компании чудиков?
– Ты так говоришь только потому, что ещё молода. И видишь самые простые пути к счастливому будущему. Университетский диплом. Замужество. Дети. Внуки. Это – жизнь, распланированная обществом. Я ему свой долг отдала. Теперь сама буду решать, как мне жить. Мне выпал шанс, и я им воспользуюсь. Надеюсь, мой случай, обретение веры в себя, послужит примером для тебя и твоей сестры…
– О чем ты вообще говоришь? Подумай о том, что есть, прямо перед тобой. У тебя двухлетняя дочь! Как же она, мама?
– Я уже все устроила.
– Что? Как ты намерена поступить с Сарой?
– Она будет жить в семье. Не в детском доме. Господи, Карен, не надо всё драматизировать.
Карен заплакала. Аннет стояла с каменным лицом и невозмутимо смотрела на дочь. Слезы дочери её не трогали. Она была спокойна. Это у Карен внезапно земля ушла из-под ног.
– Мама, ты передергиваешь мои слова, – произнесла она после долгого молчания. – Я не это имела в виду. Конечно, ты не только мама. Ты больше, чем мама.
– Милая, – чуть смягчилась Аннет, – как ты можешь понять мою правду, если ты даже своей не понимаешь?
– Я понимаю, мама. Ты ведешь себя неблагоразумно.
В ту пору она ещё не знала, что для тех, кто попал в расширяющуюся зону влияния Марни, понятия «благоразумно» не существует.
Карен почувствовала, как её щеки вновь обожгли горячие слезы.
– Мама, я тебя не понимаю.
– Поймешь, когда доживешь до моих лет. Поверь мне. И если к тому времени ты не обретешь себя, значит, будешь маяться так же, как всю жизнь маялась я.
16 сентября 2019 г., понедельник
Линдси заметила, что Рид поглядывает на часы, висевшие на стене.
– Вы кого-то ждете? – поинтересовалась она.
– Нет. Просто отслеживаю время. Нам так мало отпущено. Карен рано потеряла мать. Мы все оказались вовлечены в нечто такое, что не поддавалось осмыслению. Я не мог понять, чем Марни удерживает своих последователей. И Карен тоже. Мы думали, что резонные доводы спасут нас. Что, апеллируя к разумному началу, от природы заложенному в моей жене и ее матери, мы сумеем каким-то образом вернуть их в семьи. Но Марни их словно околдовала.
– Вы сказали, что зря не послушались Карен. Что вы имели в виду?
– Она категорически рекомендовала не переселяться сюда. Объяснила, что три раза навещала мать и каждый раз уезжала с убежденностью, что все её усилия были напрасны. Однако она, помимо собственной воли, не теряла надежды, не оставляла попыток. На собственном печальном опыте она убедилась, что это бесполезно. И это вдалбливали все, кто входил в её группу поддержки. Никто из них не мог соперничать с Марни.
– Что она сказала, когда вы сообщили ей о своем решении переехать сюда?
Рид молчал.
В комнате вдруг как будто стало очень тесно. Линдси постаралась не нагнетать ещё больше атмосферу напряженности. Не мешала ему думать, отпуская замечания лишь для того, чтобы заполнить затянувшуюся неловкую паузу.
– Она сказала, что я совершу самую большую ошибку в своей жизни, если отправлюсь сюда. И до конца своих дней буду о том горько сожалеть. И знаете что?
– Что?
Рид сложил руки в молитвенном жесте.
– Она оказалась права. Я жалею, что приехал сюда, но тогда другого выхода я не видел. Я приехал и остался, так как думал… думал… что она вернется к нам. Думал, что она сумеет вырваться из того, что её крепко держало.
– Но она не вернулась, – подытожила Линдси.
– Нет. Я виделся с Калистой только еще один – последний – раз после того, как отдал ей деньги.
Июль 1999 г.
Вскоре после того, как Калиста потребовала свою долю от продажи их дома в Калифорнии, Рид положил деньги – $128 000 – в холодильник. Через неделю за ними явилась Калиста. Мальчики в это время гуляли – обследовали округу. На этот раз Калиста выглядела лучше. Темные круги под глазами исчезли. Она была оживленная, жизнерадостная, даже сандалии скинула, усаживаясь в гостиной. Загорелая, подтянутая, она казалась более открытой. Не столь высокомерной.
Эта Калиста сильно отличалась от той, которая несколько дней назад потребовала у него наличные.
– Могу я предложить тебе бокал вина? – спросил Рид, надеясь, что жена одумалась и вернулась навсегда.
Она жестом отказалась.
– Воды. Комнатной температуры. Бутылочную, если есть.
Рид подавил в себе порыв состроить гримасу или бросить в ответ колкость. Он смотрел на неё другими глазами. Она больше не была его женой. Перед ним сидела чужая женщина. Однако он по-прежнему любил её. Какая нелепость!
Ему следовало бы ненавидеть её.
– Сейчас принесу.
– Рид, я не жду, что ты поймешь, – сказала Калиста, когда он вернулся в комнату со стаканом воды.
Он решил, что с него хватит: в эти игры он больше не играет.
– Мне нет необходимости что-либо понимать.
Калиста допила воду и пристально посмотрела на него. Глаза у нее были красивые.
– Ты приготовил деньги?
Мгновенно рухнули все его надежды, пусть и несбыточные.
– Боже мой, Калиста! Неужели это всё, что ты хочешь?
– Вообще-то, нет. Мне нужна только я сама. А деньги… они мои.
Мысленно Рид прощался с ней. Вслух он ничего не сказал. Прошел к холодильнику и из-за контейнера с замороженной лазаньей вытащил большой пакет с деньгами. Повернувшись, увидел, что Калиста, уже обувшись, стоит рядом с ним.
– Держи. – Он протянул ей деньги.
Забирая пакет, она наклонилась к нему. Ближе, чем в том была необходимость. Он чувствовал на лице её дыхание.
Предлагает поцеловаться?
Ну уж нет.
Рид резко отступил назад, спиной задев дверцу холодильника. Прикрепленные к ней магнитиком c эмблемой футбольной команды «Сиэтл сихоукс» счет из компании грузоперевозок и список продуктов, которые требовалось купить, соскользнули на пол.
– До свиданья, – сказал он.
Она скрылась за дверью, села в ожидавший её автомобиль.
И уехала.
16 сентября 2019 г., понедельник
Линдси слышала, как за её спиной тикают часы. Кошка Рида вдруг убежала в кухню. Боль искажала черты Рида, хотя со дня прощальной встречи с женой миновало много лет.
– И с тех пор вы больше её не видели?
– Только один раз.
Июль 1999 г.
Прошло несколько недель с того дня, когда он передал Калисте часть денег от продажи дома. Она ни разу не позвонила, даже поздравительных открыток не прислала сыновьям, которые в этот период справили свои дни рождения. Словно она вообще никогда не имела отношения к их семье. Рид заметил, что мальчики перестали спрашивать про мать, и он, стараясь не напоминать им о ней, тоже прекратил говорить о жене. У него мелькала мысль, что, возможно, ей грозит опасность, но ни к каким действиям его это не подтолкнуло. Карен Рипкен уже прошла этот безнадежный путь. Она нанимала частных детективов, звонила в местную полицию по делам индейцев острова Ламми. Даже участвовала в одном из дневных телешоу, в котором обсуждалась проблема сект, заманивающих людей в свои сети.
– Это заговор, – заявила она ему как-то по телефону. – Готова поспорить, что наши телефоны прослушиваются.
– Нет, Карен. Это уж слишком.
Голос Рида, его задумчивый рассудительный тон успокоили её.
Правда, ненадолго. Вскоре она снова вернулась к своим теориям заговора, доказывая, что происходит что-то преступное. Что в том, как Марни Спеллман влияет на её мать, есть что-то неестественное.
– Демоническое, – с жаром настаивала она.
– Да нет же, Карен. Это не так.
– Рид, у вас своё мнение, у меня – своё.
Он подумал, что она, возможно, пьяна. Или находится под воздействием наркотиков. Или настолько измотала себя, пытаясь вернуть мать в лоно семьи, что сломалась.
На взгляд Рида, подход Карен мог служить ярким примером того, как нельзя действовать. Сам он решил, что отпустит Калисту. Попытается начать жизнь с чистого листа. Не допустит, чтобы гнев и чувство беспомощности правили его дальнейшей жизнью.
Таков был его план.
Пока он не увидел её еще раз спустя месяц после того, как передал ей деньги. Спустя полтора месяца после их последней, как теперь выяснилось, сексуальной близости.