Здание психиатрической больницы строгого режима навевает страх. Кэлу приходится собрать в кулак все свое мужество, чтобы к нему подойти. Да еще тело, одеревеневшее после многочасовой езды в машине, плохо повинуется. А рюкзак с записывающей аппаратурой упорно норовит сползти с плеча.
Поправив его, Кэл окидывает глазами викторианский фасад Бродмура. Задержавшись на арочных окнах, взгляд останавливается на впечатляющем входе; за ним находится человек, с которым ему предстоит встретиться. Знаменитая башня с часами интригующе поблескивает в слабом солнечном свете.
В каждый свой приезд сюда он почему-то был уверен: Дюбуа передумает, откажется от встречи в самый последний момент. А сегодня Кэлу даже хочется, чтобы именно так и случилось. Сказывается плохой сон, переживания за дочь. Но не только это. Кэл боится предстоящей встречи.
Пропускной контроль занимает больше времени, чем раньше. Кэл, как обычно, предъявляет документы охраннику, но тот изучает их так внимательно, словно никогда раньше не видел. Потом проверяет отпечатки его пальцев, дотошно сканирует багаж. Персонал больницы всегда начеку, предельно осторожен.
– Оставьте вещи здесь. – Мужчина указывает на открытый шкафчик.
Разрешение на использование простейшей записывающей аппаратуры потребовало многомесячной переписки и одобрения госсекретаря. Достав самое необходимое – направленный микрофон дальнего действия, – Кэл убирает рюкзак в шкафчик. Даже адвокатам не разрешается проносить с собой что-либо, кроме бумаги и ручки.
Оказавшись в пустой комнате для допросов, Кэл вынужден ждать. Ему нужно успокоить нервы, быстрее надеть на лицо равнодушную маску, иначе Дюбуа заметит. Этот человек как змей – наблюдательный, коварный, смертоносный. Кэл сознает, что за ним тоже ведется наблюдение: больница нашпигована камерами слежения, механические глаза фиксируют и записывают каждое движение. Разгладив ладонями брюки, он старается дышать ровно и глубоко.
Судя по тому, что ему известно, Кэл не может просто взять и уйти. Последнее время его рейтинг неуклонно падает. Он, пожалуй, одним из первых среди ведущих британских криминальных подкастов отказался от сухих документальных радиопрограмм в пользу нового формата подачи материала, но Кэла быстро настигла и захлестнула волна конкуренции. Его продюсер Сара едва скрывает свое нетерпение. Добрые люди донесли Кэлу: она расстроена тем, что ей его навязали. И воспользуется любым предлогом, чтобы сбросить с себя «мертвый груз». Карьера Кэла как ведущего повисла на волоске.
Но тут ему начали приходить письма. Дюбуа – Лесной Убийца, он же Лицо Зла – никогда не давал интервью. «Исключительной чести» пообщаться с серийным убийцей удостоился Кэл. В письмах мелькали намеки на возможность узнать о других жертвах убийцы – тех, кто бесследно пропал. Полиция предполагала, что их могло быть еще двадцать-тридцать человек. И как знать, вдруг Кэлу выпало стать тем, кто сможет их найти?
Даже Сара, казалось, воодушевилась. История этого серийного убийцы обещала поднять рейтинг подкаста. Но Дюбуа оказался скользким и изворотливым типом. Всякий раз, когда Кэл пытается сжать хватку, этот человек от него ускользает. Вместо того чтобы обнажить перед журналистом душу, он коварно норовит влезть в голову самого Кэла, и его сны теперь полны ужасающих подробностей, разрывающей сердце боли, воспоминаний.
Не успевает Кэл взять себя в руки, как в комнату заходит Дюбуа, пристегнутый наручниками к надзирателю. Его маленький рост и черты лица как у хорька обрели печальную известность – фотографию убийцы так часто печатали в газетах, что Кэл вздрагивает каждый раз, видя этот растиражированный образ и складки жира, которым Дюбуа оброс в психушке. Сегодня его кожа даже бледнее, а одет он в бесформенные, не поддающиеся описанию тренировочные штаны и растянутую футболку. И совершенно не похож на сильного, подтянутого мужчину, заманивавшего молодых женщин своей неординарной внешностью и шармом.
Большую часть времени Дюбуа проводит в одиночестве. Остальные пациенты больницы не проявляют к нему дружелюбия; на жизнь Дюбуа даже несколько раз покушались. Не в силах удержаться, Кэл опять косится на неровный, зазубренный шрам на шее этого человека – свидетельство того, что однажды беспрецедентные меры по его защите все-таки не сработали и одному из заключенных удалось прорваться сквозь кордон с осколком плитки из душевой.
Сообразив, куда устремлены глаза Кэла, Дюбуа горделиво запрокидывает голову назад, демонстрируя колоритный рубец со стальной твердостью во взгляде. С него никогда не снимают наручники при общении с Кэлом. Неважно, проходит ли их разговор в присутствии одного надзирателя или в комнате находятся другие люди. А за стеклом всегда стоит больничная команда, наблюдающая за своим подопечным и готовая в любой момент вмешаться. Правда, ни врачи, ни санитары больницы никогда не заговаривают с Кэлом. И порой он задается вопросом: может быть, они не одобряют его попытку дать право голоса злодею?
– Доброе утро.
Убийца кивает Кэлу. Не улыбается. Ждет. Цепь наручников, плотно сжавших его запястья, глухо позвякивает. На лбу Кэла проступает пот.
«Соберись!» – велит он себе.
– Как вы спали? – Он старается говорить вежливо, тщательно скрывая вдруг возникшее дурное предчувствие, ощущение, что сегодняшняя встреча – ошибка. Кэл к такому повороту не готов.
Дюбуа лыбится, обнажая острые клыки. Перед глазами Кэла всплывают следы укусов, оставленных убийцей на телах девяти молодых женщин – еще при их жизни! С трудом удержавшись от дрожи, Кэл мысленно напоминает себе: этого человека никогда не выпустят на свободу.
– Я, мистер Ловетт, практически не сплю в эти дни. Не испытываю потребности спать. Да и вы, похоже, не удостоили свой организм полноценным восьмичасовым сном. – Сиплый голос растекается как змеиное шипенье.
Не желая обсуждать свою бессонницу, Кэл придвигает к Дюбуа шоколадные плитки, как его проинструктировали.
– Я принес вам батончики «Твикс».
В глазах Дюбуа вспыхивает ярость. Его бешенство наполняет воздух вокруг, атмосфера вмиг накаляется.
– Я просил чертовы «Марсы».
Нет, не просил. Но пытаться переубедить его бессмысленно.
– Простите, – бормочет Кэл.
– Просто вы такой же, как они. Эти ничего нормально не делают, – сверкает глазами убийца. – Досадно, что и вы не в состоянии меня понять. Доведись вам идти по битому стеклу, вы бы лучше соображали.
Тон Дюбуа теперь скорее недовольный и обиженный, нежели угрожающий. Но его кулаки сжимаются, и цепь наручников снова клацает. Кэл подавляет приступ тошноты. На ум приходит Джанин Роллинс, одна из жертв Дюбуа. Ее стопы были сплошь искромсаны, патологоанатом извлек их них двести осколков стекла. Но это не худшее, что пришлось претерпеть бедной женщине.
Дюбуа пронзает Кэла взглядом, полным ненависти, он словно жаждет пробуравить его до нутра. Кажется, что напряжение между ними вот-вот пробьет воздух и создаст гигантский грозовой разряд. Кэлу хочется отвернуться, но он не в силах отвести взгляд. Не слышит ничего, кроме пульсирующего шума в ушах, и ощущает только жар от прилившей к голове крови.
Но затем преступник пожимает плечами и, к облегчению Кэла, придвигает к себе батончик. Дюбуа срывает с «Твикса» обертку и впивается в него зубами, в блаженстве закрывая глаза. Он жует с открытым ртом, и Кэлу видно, как липнет к его зубам карамель. Переход от ярости к расслаблению занимает у этого человека – настоящего чудовища во плоти – долю секунды.
Доев, Дюбуа открывает глаза и заговорщически – наигранно озираясь по сторонам – склоняется к нему. Кэл замечает проблески обаяния и опасной харизмы, все еще таящихся в нем. Хотя при раздутом, обрюзгшем теле с грязными ногтями и едким запашком это кажется гротескным.
– Что вы желаете узнать сегодня?
– В своих письмах вы намекали, что готовы поделиться еще не озвученными подробностями своего… своей истории.
Они оба понимают, зачем здесь Кэл, почему он приходит сюда вновь и вновь – ради людей, у которых пока еще нет ответов, но которым необходимо их получить.
Чудовище имитирует колебание, притворяется удивленным.
– Вы хотите узнать о моих… преступлениях?
Наклонив набок голову, Дюбуа заходится смехом, который режет слух, действует Кэлу на нервы. Он понимает, что Дюбуа доставляет удовольствие играть с ним: у закрытого в психушке монстра не осталось иных развлечений. Что ж, Кэл предвидел, чем чреват заключенный им договор, сделка с дьяволом. Но становится интересно – окупится ли это?
И он начинает задавать вопросы. Дюбуа отвечает на них механически, но Кэл видит, что внимание преступника рассеивается. Дюбуа не огрызается, не возражает, не кривит рот в ядовитых ухмылках. Ему явно скучно. Его пальцы тянутся, насколько позволяет цепь, к локтям и предплечьям, расчесывают сухую кожу, и отшелушенные чешуйки слетают на пол. Кэл старается показать, что ему невероятно интересны заезженные ответы, а сам ищет брешь, зацепку в шаблонной версии. С другими у него все всегда получалось. Он даже наслаждался азартом погони. Но в этом человеке есть нечто такое, что делает все попытки его раскусить тщетными.
– Расскажите мне подробнее о вашей матери, – говорит Кэл.
Эта тема запретная, но он в отчаянии. Дюбуа снова пожимает плечами, но то, как он ими поводит, убеждает Кэла: вот она, зацепка! Вот способ выведать у Дюбуа то, о чем он умалчивает.
– Вы были маленьким, когда она умерла. Возможно, вы ее не помните?
– Мне было двенадцать. И она не заслужила того, чтобы о ней вспоминали.
– Очень жаль.
Дюбуа начинает ерзать на стуле; пальцы монстра продолжают ковырять кожу. Дискомфорт и отвращение на его лице воодушевляют Кэла: это лишнее подтверждение того, что он на верном пути.
– Мой отец – интересный человек, – говорит Дюбуа, начиная грызть ноготь.
Его голос – опасно тихий – словно предостерегает журналиста от дальнейших вопросов. Но Кэл не останавливается.
– Правда? А что отец думал о вашей матери? – спрашивает он.
И почти сразу сожалеет о брошенном вызове.
Дюбуа с искаженным лицом резко вскидывает голову.
– Отец считал ее конченой потаскухой, – не выговаривает, а шипит он.
В его словах сквозит безудержная, абсолютная жестокость. Кэл знает, что делал Дюбуа, на что он способен. И тем не менее эта моментально взыгравшая ненависть, эти вздувшиеся на шее вены шокируют его. Но он берет себя в руки, подавляя внутреннее смятение.
А Дюбуа продолжает выплевывать свой яд:
– Она перетрахалась с половиной деревни.
– Но разве это правда?
Патрисия Дюбуа. Модель отвращения и похотливого сладострастия своего сына. В действительности у нее был любовник, но лишь один. Патрисия закрутила роман с местным фермером: по-видимому, искала утешения и надеялась забыть в его объятиях о муженьке, известном на всю округу своим крутым нравом.
– Я помню ту ночь. – Зрачки Дюбуа расширяются, и Кэл едва удерживается, чтобы не содрогнуться при виде змеиного выражения его лица. – Отец поднял нас с постели и заставил смотреть. Взял ремень и стал ее бить. Хотел, чтобы мать пожалела о содеянном. Она кричала. Знаете… я до сих пор слышу ее крики… они не смолкают – вот здесь. – Дюбуа стучит по голове скованной рукой. – А потом отец сказал ей, что она может уйти. Но без вещей, за которые он платил. Он забрал всю ее одежду. Раздел до нитки. Вытолкал на улицу в снег и заставил бежать. Голой.
От нездорового восторга в глазах Дюбуа сердце Кэла бьется сильнее. Он пытается представить себе отца, который будит маленьких детей, чтобы у них на глазах учинить жестокую экзекуцию над их матерью. Не нужно быть психологом, чтобы понять, откуда произрастают корни садизма Дюбуа. Он перенял это от отца. Дюбуа тоже заставлял свои жертвы бегать. Но никогда не позволял им убегать от себя.
– Как ваша мать умерла? – вполголоса интересуется Кэл.
Дюбуа выдерживает его взгляд.
– Несчастный случай на ферме. Такая жалость! Но, знаете ли, с тракторами надо обращаться осторожно… Видели бы вы ее лицо, когда она поняла… – фыркает монстр.
– Поняла – что?
Перед глазами Кэла возникает тракторный ангар, в голове роятся всякие мысли: «Нет… Дюбуа там не было. Там никого не было… Так, во всяком случае, считается».
Но, похоже, рассказ о смерти матери вывел этого человека из ступора. Дюбуа понижает голос до шепота – такого тихого, что Кэлу приходится напрячь слух, чтобы расслышать.
– Она была не первой, чтоб вы знали. – Монстр заглядывает Кэлу в глаза, как будто напряженно ожидает его реакции.
– Ваша мать? – На миг Кэл теряется, не понимая, о чем тот говорит.
– Не-е-ет, – произносит Дюбуа так, словно это очевидно. – Мэнди. – Он облизывает губы, и все журналистские инстинкты Кэла замирают в ожидании: вот она, плата за часы туманных откровений и за те образы жертв, которые ему уже не вычеркнуть из памяти, которые будут преследовать его до конца жизни.
Дюбуа переводит взгляд на стекло, за которым стоит санитар – неподвижный, сосредоточенный.
– Они думают, что первой была Мэнди. – Дюбуа выпрямляется и опять фыркает. – Вы все так думаете.
– Вы вместе учились в колледже. Она была неласкова с вами, – запинается Кэл, намеренно искажая факты.
Все было наоборот. Дюбуа проявлял нездоровый интерес к Аманде Лайонс. Она отвергла его, и Дюбуа выжидал несколько месяцев, чтобы поквитаться с девушкой. Он вынашивал свою обиду, лелеял ее, мечтая о мести. Но Кэл вынужден подыгрывать убийце.
– Она не первая, кто так обошелся со мной, – сверкает глазами Дюбуа. – Но в конце концов они все пожалели об этом. Я их заставил…
Аманду Лайонс нашли привязанной к дереву со следами жестоких пыток на теле. В легких девушки оказалась речная вода, но реки поблизости не было. Дюбуа перетаскивал ее с места на место – мучая, но не спеша убивать.
Кэл заставляет себя не думать об известных жертвах убийцы. Их души упокоит правосудие. Его задача – помочь другим, тем, за чью смерть это чудовище еще не понесло наказания, и их близким, до сих пор пребывающим в неведении об участи своих любимых дочерей и жен.
– Так кто же был первым?
Дюбуа пожимает плечами и снова откидывается назад, явно утрачивая интерес к разговору. Протянув руку к очередному батончику, он не спеша развертывает его и смакует.
Кэлу хочется закричать. Мысленно он уже обхватывает руками шею этого человека, сжимает все крепче и крепче, пытаясь выдавить из него правду. Реалистичность этой картины поражает журналиста. В Дюбуа есть что-то такое, что меняет собеседника. Он словно заражает своим вредоносным ядом.
Проходит несколько секунд, и глаза Дюбуа стекленеют в сладостной эйфории, а с губ внезапно слетает признание о другой жертве его маниакального расстройства:
– Одна женщина – ее муженек похаживал налево. – Наклонившись вперед, Дюбуа хрипло хихикает. – Они упекли его за решетку. Бедняга умер в тюрьме в прошлом году. В праве на апелляцию ему отказали. – При этих словах Дюбуа заходится смехом, как будто это шутка.
До чего же трудно направлять мысли этого человека в нужное русло! Они скачут хаотично, без всяких правил. Уцепиться почти не за что.
– Расскажите об этой женщине.
Дюбуа раздраженно мотает головой:
– Пожалуй, в другой раз. – Самодовольно улыбнувшись, он отворачивается к окну и напевает какой-то старый мотив.
Кэл его узнает, но вспомнить слова сразу не может. Наконец они всплывают в памяти: «Дейзи, Дейзи, дай мне свой ответ…»
Этот звук неуместен в маленькой допросной. Ноздри Кэла улавливают тошнотворный запах пота Дюбуа, смешанный с ароматом шоколада. В этом здании, где окна наглухо задраены и никогда не открываются даже для проветривания, воздух спертый и душный.
За окном комнаты видны двенадцатифутовые стены, охранные ограждения с колючей проволокой. За ними простирается лес, ближайшие деревья срублены для лучшего обзора. Все жертвы Дюбуа были найдены в лесных массивах. Все известные его жертвы… «Интересно, о чем он думает, когда смотрит на безжизненные пни?» – проносился у Кэла в голове.
– Лесной Убийца. Так меня окрестили, – говорит Дюбуа, словно прочитав его мысли.
И от этих слов кровь в жилах журналиста стынет. Сглотнув, он кивает. А когда Дюбуа снова отворачивается к окну, Кэл испытывает неподдельное облегчение: у него есть пара секунд, чтобы взять себя в руки.
– Они и половины не знают, – произносит механический голос. И, не дав Кэлу времени осмыслить эти слова, Дюбуа опять поворачивается к нему лицом. – Разве вы порой не ощущаете, что можете просто… сорваться?
Кэл не верит своим ушам. Дюбуа обладает даром ясновидения? Как ему удается улавливать то, о чем он думает? Тошнотворное, болезненное чувство, угнездившееся в нем после ухода Марго, опять шевелится внутри. Кэл так и не избавился от него. Оно просто дремлет в груди до поры до времени.
– Я думаю, что вы обманываете. – Взгляд Кэла прикован ко рту Дюбуа, который облизывает потрескавшуюся кожу на губах. – Да-да, обманываете. Но не меня, а самого себя, – с легкой ухмылкой добавляет монстр.
– Возможно, – с трудом выдавливает Кэл. Для поддержания контакта. Для истории.
– Это делают все люди. Масса людей. – Дюбуа снова оборачивается к окну. Кэлу хочется вдохнуть свежего воздуха. – Напомните мне, о чем вы хотели меня расспросить?
Опять двадцать пять! Каждый раз, при каждой встрече… Что ж, потешим и сейчас его самолюбие.
– Я полагаю, что моим читателям будет интересно ваше видение событий, – повторяет Кэл уже заученную фразу. – Почему вы делали такие вещи. Им хочется вас понять.
– Хочется… – Дюбуа снова подается вперед, и Кэла обдает волной затхлого пота. – Им хочется увидеть монстра под кроватью.
– Вы родились не монстром, – произносит Кэл, хотя сейчас, когда он сидит перед нераскаявшимся исчадием зла, ему в это не верится. – С вами что-то случилось. Вы что-то пережили. И это что-то послужило триггером. – Марго трепещет внутри Кэла.
Отпрянув назад, Дюбуа презрительно скалится.
– Я знаю, чего вы на самом деле хотите. Вы такой же, как и все остальные, – неодобрительно мотает головой убийца, как будто любопытство – величайшее из преступлений. – У вас есть собака?
– Да, одна, – в замешательстве отвечает Кэл.
Дюбуа фыркает:
– А у меня не одна. У меня много собак.
– Я в курсе.
На момент ареста у Дюбуа было семнадцать собак. Все они жили в его доме, хозяин явно обеспечивал им хороший уход. Но по отношению к людям, явившимся их забрать, собаки повели себя крайне агрессивно. Они бросались на проволочные стенки своих клетей, рычали, пускали слюну, норовили укусить спасителей. Уцелели только три собаки. Остальных пришлось усыпить.
– Нелегко найти прокорм для стольких собак, – говорит Дюбуа, пристально глядя на Кэла. – Мясо, я имею в виду. Приходится много охотиться.
Кэла тошнит. Он совершенно теряется: интервью выходит из-под контроля.
Стук в стекло заставляет Кэла вздрогнуть, а убийцу рассмеяться.
– Тик-так. Ваше время истекло. Заприте меня, а ключ выбросите. Мне без разницы. Кто из нас не погряз в мусоре собственной жизни? А потом нас самих эта жизнь отправляет, как мусор, на свалку. Разве не так?
При этих загадочных словах Кэл в замешательстве хмурит лоб. Ему отчаянно хочется покинуть допросную, но потребность узнать хоть что-нибудь удерживает его на месте.
– Назовите мне хотя бы одно имя, перед тем как уйти.
В дверном замке проворачивается ключ; в комнату заходят санитары. Дюбуа качает головой в печальной задумчивости:
– Имя? Но какое имя мне вам назвать, Кристофер?
Кэл цепенеет. Его больше не зовут Кристофером. Уже много лет. Голова идет кругом, мысли лихорадочно скачут. Откуда Дюбуа известно его прежнее имя? Как он узнал? Нежданное откровение и духота почти лишают Кэла способности адекватно реагировать на происходящее. А в комнате шестеро специально обученных медработников уже обступают Дюбуа плотным кругом. Но тут Дюбуа поворачивается, пронзает его взглядом, и все вокруг исчезает.
– Пожалуй, я назову вам одно имя, – говорит змей, шевеля языком над потрескавшимися губами. – Пока одно. – В его глазах сверкает странная притворная доброта. – Как насчет Марго? Это имя вас устроит?
Кэл застывает с открытым ртом, кровь отливает от лица, он не может произнести ни слова. Это правда? Он этого ждал? Кэлу хочется отмотать время назад. А еще бежать, бежать без оглядки. И больше ни ногой в эту чертову больницу. Все это было ужасной ошибкой.
Придерживаясь четкой, отработанной системы, надзиратели и санитары слаженно выводят Дюбуа из комнаты, не останавливаясь ни на секунду.
– Подождите! – кричит журналист, но их уже нет.
Кэла пошатывает, глаза застилает чернота. Он хватается рукой за стол, опускается на стул – обескураженный, смятенный, подавленный. До него доносится лязг массивного засова в конце коридора. Ответы на его вопросы остаются за запертой дверью.