Лейла, 1986
Лейла любит эту утреннюю пору. Если ей не надо обслуживать постояльцев гостиницы за завтраком или сильное похмелье не удерживает ее в постели, Лейла обувается, надевает куртку и устремляется по полю к конюшням – так рано, насколько возможно, не задерживаясь, чтобы поесть.
Даг, владелец конюшен, разрешает ей покататься верхом в обмен на какую-нибудь работу. Иногда Лейла дает уроки верховой езды, но избалованные, истеричные дети требуют терпения, а терпение – не ее сильная сторона. Поэтому, когда позволяет время, Лейла сама вызывается помочь в конюшнях – выгрести навоз, почистить стойла и лошадей, принести им сена и наполнить поилки водой. Девушка не боится тяжелой работы и не отлынивает от нее, отговариваясь дождем или снегопадом. И это одна из причин, почему она нравится Дагу. Лейла это понимает. В ясные, солнечные дни недостатка в помощниках нет. Но когда грязь по щиколотку и порывистый ветер сносит с ног, помощники испаряются. А Лейла остается.
Сегодня утренняя заря – не более чем тонкая полоска на горизонте; серые облака быстро мчатся по небу, освещаемому вспышками молний. Воздух колючий, но не такой кусачий и зябкий, как холодным зимним утром, когда темнота не спешит рассеиваться и Лейле кажется, будто она – единственный человек, оставшийся на планете.
– Доброе утро. – Даг уже выводит на нижнее поле двух лошадей. Его не будет минут тридцать, пока лошади не насытятся. – Выведи Руби и Джоя.
С благодарностью кивнув, Лейла проскальзывает в стойло Руби. Кобыла водит головой вверх-вниз: ей не терпится оказаться на воле, под открытым, пусть и мрачным небом. В холодном воздухе каждый выдох кобылы превращается в пар. Руби сама сует морду в недоуздок, снятый Лейлой с крюка на наружной стене конюшни, но, выйдя во двор, пугается пронзительного ветра.
– Тише, девочка. – Лейла поглаживает ее мягкую шелковистую гриву; на мгновение она зарывается носом в бок лошади – он так сладко пахнет! А потом еще раз приговаривает: – Тихо, моя девочка, спокойно.
Копыта Руби звонко цокают по бетону, пока она следует за Лейлой до конца блока, где Джой – старый и верный служака – терпеливо свешивает голову над дверцей своего стойла в ожидании недоуздка и повода. Конь спокойно выходит на улицу, когда Лейла отодвигает засовы. Он и сам бы дошел до поля, если бы ему позволили.
Джой тычется в Лейлу носом. Девушка с любовью гладит его морду и нащупывает в кармане угощение. Сбоку выгибает шею за своей долей Руби. Окруженная с обеих сторон лошадьми, с поводьями в каждой руке, Лейла выходит на грунтовку, ведущую к полю, с ощущением такого спокойствия, какое она испытывает лишь в такие мгновения, как это, вдалеке от людей и чувства бесцельности жизни, обуревающего ее со школы.
Часом позже все лошади уже выведены и накормлены, их стойла вычищены, в подстилки добавлены свежие опилки, поилки наполнены водой доверху. А окоченевшая от холода Лейла следует за Дагом на кухню фермерского дома, где его жена Сал жарит бекон, а дочери уже готовы выйти к школьному автобусу.
Даг придерживает перед Лейлой дверь, она молча проскальзывает мимо него на кухню, чувствуя на лице его дыхание, от которого сердце девушки екает. Свои грязные сапоги она оставляет на крыльце. Ступая по плиточному полу в носках, Лейла молча кивает девочкам и опускается на стул, не прекращая потирать руки, чтобы быстрее согреться. Одна колли обнюхивает ее, и девушка гладит ее по голове.
– Все в порядке, Лейла? – интересуется Сал, хотя она никогда не проявляла к ней особой теплоты и сердечности. – Бекон будешь?
– Спасибо, – говорит Лейла. Онемевшие пальцы уже покалывает, к ним возвращается чувствительность, и уютная кухня рассеивает ее скованность. – Что тут может быть не в порядке?
Налив себе чая из всегда стоящего на столе чайника, Лейла берет с решетки тост – за работой у нее разыгрывается волчий аппетит. Днем конюхи и наездники пользуются кухней при амуничнике, чтобы приготовить себе горячие напитки и разогреть в микроволновке еду. Доступ в хозяйский дом – привилегия, которой удостаиваются самые преданные и приближенные к Дагу люди. И Лейла знает, что другие работники негодуют из-за того, что она вхожа в дом. Иногда девушка задается вопросом: а Сал тоже негодует и возмущается? Она всегда держится с Лейлой холодно и натянуто. Не так непринужденно и доброжелательно, как с остальными помощниками.
Сал ставит тарелку с беконом на стол, а Даг, сев напротив Лейлы, передает ей пакет с булочками, чтобы она сделала толстые сэндвичи, сочащиеся топленым салом и теплом. Его ступни под столом касаются стоп Лейлы, и девушка поспешно подгибает ноги под стул. Выдавливая кетчуп на свою булочку, Лейла чувствует, что за ней пристально наблюдают. Вскинув глаза, она перехватывает взгляд Бриджит. Любопытство девочки быстро улетучивается, а щеки еще долго остаются пунцовыми.
Бриджит, должно быть, тринадцать. Лейла знает, что девочка завидует ее свободе, тому, что она может весь день провести с лошадьми. Лейла не раз слышала, как она выпрашивала у родителей позволения не ходить в школу перед конными шоу. А вот Бриджит понятия не имеет, что Лейла завидует ей из-за разницы в образе жизни.
Даг и Сал строги с обеими дочерьми, они возлагают на них большие надежды и постоянно внушают девочкам, чего они могут достичь и непременно достигнут. Лейла, только будучи отчисленной из школы под самый конец обучения и оставшись «у разбитого корыта», без всяких надежд на будущее, поняла, что такие родители – настоящий подарок. Не то чтобы ее собственные не проявляли интереса к ее учебе и не сумели ей его привить, оставляя полную свободу действий. Не то чтобы они за нее не переживали – они просто никогда не верили в то, что она вообще способна достичь успеха.
Она и не достигла. Лейла лодырничала, слонялась повсюду, курила и пила, наслаждаясь популярностью у сверстников и не замечая, что большинство из них строило планы и продолжало втихомолку учиться, несмотря на громкие уверения в том, что школа им не нужна. За последние пару лет эти друзья и подруги остались в стороне: большинство уехало из Абердина в Глазго или Эдинбург, завело новые знакомства, построило новую жизнь. И теперь, встречаясь с ними во время университетских каникул, Лейла ощущает себя даже более одинокой и брошенной на произвол судьбы, чем в их отсутствие.
– Девочки, пора, – указывает на часы Даг, и Бриджит со своей младшей сестренкой Паулой, ворча, суют ноги в сапожки, подхватывают пухлые школьные ранцы и надевают поверх своих курток непромокаемые накидки.
Солнце – как призрак: то появляется на небе, то исчезает, затянутое тучами. Непохоже, что пойдет дождь. Но это Абердиншир, и здесь все может измениться за полчаса. Переменчивая погода тут, пожалуй, единственная константа.
– Сколько времени ты проведешь у нас сегодня? – спрашивает Даг, набив рот сэндвичем, и Сал предостерегающе шлепает мужа по руке.
Лейла отвечает, лишь все прожевав и проглотив:
– Мне сегодня в вечернюю смену. – Обхватив пальцами кружку с чаем, уже согревшаяся и насытившаяся, девушка ощущает, как к ее щекам снова приливает жар. – Я могу пробыть столько, сколько вам нужно.
– Я подумал, ты могла бы потренировать Руби, и надо бы медленно проехаться на Пеструшке, посмотреть, не разрабатывается ли ее негнущаяся нога.
Сал внимательно смотрит на мужа:
– А кто будет делать с девочками уроки?
– А ты на что?
Сал жестом указывает на хаос, царящий на кухне после завтрака:
– Ох, у меня столько дел, да и от поездки верхом я бы не отказалась.
Лейла по опыту знает: Сал не поблагодарит ее за предложение прибраться на кухне. Есть невидимая линия, которую нельзя переступать: Лейла не член этой семьи. Девушка остро чувствует напряжение в комнате, вызванное тем, что хозяева расходятся во мнении о ней.
– Я могла бы сделать уроки, – предлагает Лейла. – Вы можете взять Пеструшку… – Ей не хочется отказываться от поручения, но она чувствует, что должна. – Или Руби.
– Нет. Я хочу, чтобы Лейла покаталась на Руби, – говорит Даг жене. – А ты бери Пеструшку. – Ударив рукой по столу, он резко отодвигает стул, давая понять: разговор окончен.
Сал поднимает стопку тарелок и относит их в мойку. Всплеск воды – единственный звук, нарушающий неловкое молчание.
Лейла с опущенной головой следует за Дагом до двери, избегая смотреть на Сал, ощущая яд в воздухе и в то же время трепеща от гордости.