Повзрослевшие в завтра —
за условные тридцать,
мы глотаем на завтрак
шум аорты, сестрица.
Мы не переиначим
свет софитам незримым
над мальчишье-девчачьим
над кустом опалимым
слов, чья вечнокустарность
жжет сильней, чем молитва.
Бытие – это парность
в солипсоиде ритма,
даже если борений
с учащенным собою
полон род наш, ведь время —
это, внутренне, двое.
Под старенье стараний
дух твой мускульно вызрел…
Жизнь всегда слишком ранний
холостящийся выстрел
там, где звучна лишь память —
в двойство звательный поезд,
нас врожденный избавить
от забвения то есть.
Двоих ли нас я вижу, одного ли
себя – твоей всё милующей воле
не стать иной,
и нежному бесстрашию едва ли,
горящему о всякой Божьей твари,
судьба виной.
Давно, возможно, были мы подробным
единым космосом внутриутробным,
огнем веществ.
Но брызнул мир, в сознанье наше целясь:
единокровная распалась целость
двоих существ,
в твоем, моем рожденье иссякая.
Под сердцем билось время, вовлекая
и нас в игру…
Вселенная, как мать, всегда чревата
короткой жизнью – лишь одной на брата
и на сестру.