Передо мной стояла комплексная проблема, требовавшая обработки чрезмерного объема информации, при том что данных, необходимых для принятия научно обоснованного решения, определенно не хватало. По собственному опыту я уже знал, что подобного следует ожидать во всех ситуациях, так или иначе включающих в себя взаимодействие между людьми.
По счастью, я мог рассчитывать на моих друзей – группу людей с весьма разнообразным жизненным опытом, которым было небезразлично мое благополучие, но которые при этом были не настолько тесно со мной связаны, чтобы пойти на поводу у эмоций. В свое время они помогли мне найти идеального партнера, подготовиться к отцовству и спасти мой брак.
Я составил специальное расписание, чтобы связаться со всеми шестерыми.
Начал я с Клодии, бывшей жены Джина, поскольку мы еще раньше договорились о встрече. Я продолжал обращаться к Клодии за советами даже после своей размолвки с Джином, стремясь извлечь пользу из того факта, что некогда она работала психологом-клиницистом. Клодия не считала подобающим встречаться у нее дома, и мы обсуждали психологические вопросы в кафе.
Чтобы поддержать неформальную атмосферу, я начал наш очередной разговор со светской болтовни:
– Ты по-прежнему одна?
– Как и три месяца назад. И я знаю, что ты собираешься сказать дальше. Ответ: нет, это даже не обсуждается. Прошло двенадцать лет. Мы оба с тех пор проделали длинный путь – и я, и он.
– Длинный, но безуспешный. В смысле отыскания нового партнера. Ты ведь по-прежнему хочешь обзавестись партнером, верно?
– Это у меня не первая строчка в списке приоритетов. Но мне казалось, что ты хотел получить от меня какой-то совет.
– Я решил, что для симметрии мне следует предложить собственный. Я ведь оказался прав по поводу Иуды. То есть Саймона Лефевра.
– Все оказались правы насчет Саймона. Если кому-то из моих родных понадобится консультация по генетике, мы придем к тебе, и я полагаю, что ты ее нам дашь за чашкой кофе, не прося ничего взамен. Но я вообще-то сама психолог. Саймон у меня в прошлом, мы с Джином живем отдельной жизнью, Юджиния и Карл – уже взрослые. У нас все отлично. А теперь скажи, что там происходит у вас с Рози.
Я разъяснил ситуацию с Хадсоном.
– Часто такое вижу, – заметила Клодия. – С одной стороны, я считаю, что у учителей масса отличных возможностей заметить, если с ребенком что-то неладно. И вы, безусловно, должны к ним прислушиваться. И уважать их опытность и наблюдения. Однако у учителей нет нужной квалификации, чтобы диагностировать аутизм. Не говоря уж о целом диапазоне расстройств, которые можно за него принять.
– Великолепный аргумент.
– Если вы решите обратиться за диагнозом, подробно обрисуйте психологу картину, а не спрашивайте: «У него аутизм? Да или нет?»
– Разумеется. Это вытекает из твоего предыдущего тезиса.
– И еще, – произнесла она. – Я знаю, ты настроен на то, чтобы мыслить в понятиях генетики. Но не забывай и про среду. У Хадсона твои гены, но ты не только его биологический отец, ты его растил, и… как бы это сказать… некоторые твои черты… частично совпадают с диагностическими критериями.
Теперь я получил необходимую информацию.
– Сядь, допей кофе, – предложила Клодия. – Я больше ни слова не скажу про аутизм. Но ведь Рози тяжело приходится с Хадсоном, верно?
– Полагаю, всем родителям тяжело приходится с детьми.
– Просто в последний раз, когда мы с тобой говорили, ты обмолвился, что твоя сексуальная жизнь резко пошла на спад, когда Хадсону было четыре или пять.
– Совершенно верно. Мы хотели завести второго ребенка, а наиболее распространенная причина бесплодия – недостаточная частота половых актов. Я неоднократно указывал на это Рози.
– Может, дело в этом? На подсознательном уровне она не очень-то хотела второго ребенка, она ведь и с одним едва справлялась. К тому же у нее был шанс выйти на работу.
– Она никогда об этом не упоминала.
– А люди не всегда упоминают о своих мотивах. Бывает, что они и сами их не знают. Вот почему без работы я не останусь.
Ласло сидел за своим рабочим столом. Я нашел себе место, достал ноутбук и тоже стал работать – пока он не снял защитные наушники и не встал, чтобы устроить себе перерыв. Наша беседа была краткой, деловой и откровенной. С Ласло по-другому и не побеседуешь.
– А где велосипедные очки? – спросил я.
– Эксперимент не удался. Для поездок на велосипеде в дождь они подходят хорошо, для работы за компьютером – хуже.
– Ты когда-нибудь проходил проверку на аутизм?
– Слишком неконкретный вопрос.
– Почему?
– Я проходил тест на синдром Аспергера, который в то время не считался подкатегорией аутизма.
– Какой был результат?
– Положительный. С высоким уровнем достоверности.
– А эффект от диагноза был положительный или отрицательный?
– Положительный. Если меня порицают за какое-то поведение, я говорю: «У меня Аспергер». – Он похлопал по своему велосипедному шлему. – Незачем даже демонстрировать какую-то связь между диагнозом и поведением. После такой фразы меня оставляют в покое. Все, кроме Фрэнсис. Она в таких случаях говорит: «Ты не Аспергер, ты Ласло Гевеши». Это справедливо. Но отсылка к синдрому Аспергера – хорошая аппроксимация для рабочей среды.
– Как ты думаешь, одиннадцатилетнему ребенку это пойдет на пользу – иметь диагноз «аутизм»?
– Зависит от того, хочет ли ребенок, чтобы его оставили в покое. Если хочет – то, возможно, да. Если нет – ничего не могу сказать по этому поводу. Как идет твоя работа над онкологией?
– С большим трудом осваиваю программу анализа данных.
– Скажи, если понадобится консультация. Ученые должны помогать друг другу.
– Почему ты решил позвонить мне именно в это время? Таково стандартное телефонное приветствие Исаака Эслера. Собственно говоря, это профессиональная психиатрическая шутка, но можно расценивать его шутки как вполне серьезные утверждения – работает столь же эффективно.
– Я решил позвонить, потому что у нас некоторые проблемы с Хадсоном. Я выбрал именно это время, поскольку в такой час мы оба должны бодрствовать. – В Нью-Йорке сейчас было половина восьмого вечера.
– Дон, ты же понимаешь, что я не могу дать тебе профессиональную консультацию по телефону, не видя Хадсона. Да и наши с тобой отношения мешают объективной оценке. Я бы тебе сказал – обратись к кому-нибудь из местных специалистов, но… в этой сфере столько некомпетентности. Ты же не хочешь, чтобы его накачали D-метамфетамином по итогам пятидесятиминутной консультации с юным австралийским врачом, который полагает, будто «фрейд» – это способ подачи риса.
Как всегда, Исаак выпутался из своего этического утверждения с помощью разветвленной системы аргументов. Мы проговорили с ним два часа семь минут. Его жена Джуди принесла ему ужин прямо к телефону. Исаак выказал странный интерес к взаимоотношениям Хадсона с Бланш.
– Мы же знаем, что cause célèbre[8] антипрививочного движения – мнимая связь вакцинации с аутизмом. Который, в свою очередь, демонизируется. И я намеренно употребляю этот глагол, ибо считаю, что религиозная аналогия здесь уместна. И вот юная особа, которую вырастили в такой убежденности, завязала отношения с молодым человеком, который – во всяком случае, если верить тому, что она, вероятно, слышала в школе, – может оказаться аутистом. Сколько им сейчас?
– Хадсону одиннадцать.
– М-м-м. Я бы очень хотел с ней встретиться. И с матерью.
– А что насчет Хадсона?
– Трудно исследовать этот вопрос, пока ты не скажешь мне, что именно утаиваешь.
– По поводу чего?
– По поводу того, что происходит в твоей жизни. Или происходило.
– Много всего…
– Начни с таких слов: «Я заметил совпадение…» или «Удивительная параллель с тем, что сейчас происходит с Хадсоном…».
– Я заметил совпадение с моим собственным школьным опытом… – Тут мне сам собой явился ответ получше. – Мне тоже предложили обратиться за такой диагностикой. В университете.
Следующий вопрос Исаака оказался вполне предсказуемым:
– Как по-твоему, возможно ли, чтобы эти два факта были как-то связаны между собой?
– Безусловно, нет. Никакой зависимости. В школе совершенно не осведомлены о…
– Но учитель встретился с вами, когда ты думал над тем, не пройти ли диагностику самому? И затем предположил, что ее имеет смысл пройти Хадсону?
– Я не упомянул о своей ситуации в разговорах с учителем.
– Дон, ты уже должен бы знать, что не следует ограничиваться лишь рассмотрением очевидного.
Поскольку было уже поздно (по крайней мере, в Нью-Йорке), мы сошлись во мнении, что я не должен проводить отдельную беседу с Джуди – даже просто для того, чтобы подчеркнуть для нее преимущества беспроводного телефона. Как всегда, Исаак предложил захватывающие умозаключения. Но я – пока – не имел ни малейшего представления о том, как претворить их в действия.
Я поднял проблему Хадсона в разговоре с Джорджем и Дейвом во время нашего традиционного еженедельного Вечернего мальчишника в городе. Название, присвоенное нашим трехсторонним дискуссиям по скайпу, вводило в заблуждение всеми своими компонентами: мы уже давно не являлись мальчишками (Джорджу было семьдесят шесть); в Мельбурне было семь утра (хотя в Нью-Йорке еще стоял поздний вечер); кроме того, «в городе» подразумевает пребывание на улице, в клубе, баре и т. п., однако все мы находились у себя дома.
– В школе требуют, чтобы Хадсона проверили на аутизм, – объявил я, дождавшись, когда на экране появятся аватарки Джорджа и Дейва.
– И тебе доброго утра, Дон, – отозвался Джордж. – Как погода, как Рози, как твой папаша? И у меня тоже все отлично, спасибо, только мне что-то скучновато. Подумываю перебраться назад в Англию. Или, может, эмигрирую в Австралию. Сдается мне, там сильно не хватает барабанщиков – судя по той музыке, которую вы у себя клепаете. А у тебя как жизнь, Дейв?
– Без перемен. Соня до сих пор рвется на стажировку в какой-нибудь из филиалов. Пока она ее не пройдет, ей не дадут повышения. А мне сейчас только переезда не хватало. У Фульвио колики, просыпается каждый час. От антидепрессантов, похоже, вообще никакого проку, только вес скачет как черт-те что. Ты лучше нам расскажи, что там с Хадсоном. Отвлеки меня от моих печалей.
– Ладно, – согласился Джордж, – сначала про Хадсона. Но мы с тобой еще не закончили, так и знай.
– Я могу тебе сразу сообщить, что сказала бы Соня, – заметил Дейв, обращаясь ко мне.
– Превосходно, – ответил я. – Значит, можно будет не звонить ей отдельно.
– Я буду с тобой начистоту, потому что это же ты. Она считает, вы оба слишком много работаете и поэтому упускаете возможность нормально следить, как ребенок растет. Она говорила, Рози правильно сделала, что перешла на неполный день, но ты совершенно зря и работаешь, и исследованиями занимаешься. Она бы сказала: «Меня не удивляет, что у Хадсона проблемы».
– Вот тебе, – произнес Джордж.
– Извини, – сказал Дейв. – По правде говоря, Соня с радостью бы поменялась с вами местами. С тобой и с Рози. Она бы с удовольствием работала на полставки, а в остальное время сидела с Зиной и Фульвио, а я бы вкалывал сверхурочно, чтобы скопить им на колледж. А играл бы с ними только по выходным.
– А ты-то сам что думаешь, Дейв? – спросил Джордж. – У тебя бывают такие трудности с Зиной?
– Два совершенно разных случая. Она девочка. В школе, где учится Хадсон, я видел детей, похожих на него. Но все они – мальчики.
Мы с Джорджем некоторое время молча ожидали, что Дейв продолжит. Прервав его, я невольно стал причиной разрыва логической цепочки.
– Я всегда был парень крупный, – сообщил Дейв. – Даже в школе. Но никто мне ничего такого не говорил, пока однажды, один-единственный раз, один парень не обозвал меня жиртрестом. И после этого меня всегда только так и называли – жиртрест, жиртрест… Пока мы не закончили школу. Но я знал, даже еще когда все это только началось, что, если сброшу вес, кличка никуда не денется. И иногда, когда я пытаюсь удержаться и не есть бургер, думаю: да какого черта, что я ни делай, все равно останусь этим самым жиртрестом.
– Ну как, дошло до тебя сравнение, Дон? – осведомился Джордж.
– Разумеется. – Теперь я гораздо лучше справлялся с аналогиями, чем раньше. – Тучность приравнивается к аутизму. Верно?
– Верно, – отозвался Дейв. – Ежели дать псу злобную кличку…
– Какому псу?
– Это просто поговорка такая. Пес – это был я. А как у тебя с этим было, Джордж?
– Если мы про клички, то, когда я ходил в школу в Лондоне, там меня прозвали «утырок», потому что я с Севера, тогда так часто звали северян. И я был не слишком здоровенный, так что ничего с этим поделать не мог. Прозвище, знаете ли, не слишком ласковое. И мне толком ничего не давалось – ни учеба, ни спорт, ни что-нибудь такое. И один ублюдок вечно до меня докапывался. Один раз я из-за него даже в больницу загремел, и все равно ему ничего не было.
Но потом я неплохо научился всего одной штуке – играть на барабанах. И стал рок-звездой. И мне теперь было начхать, что там они про меня думают. Они – со своими дерьмовенькими работенками. Таксисты, сантехники, клерки во всяких дебильных адвокатских конторах. А я – на сцене. Делаю то, о чем они только мечтать могут. Лучшая работа на свете. Любые телочки и вещества, какие только захочешь…
– Значит, – заключил я, – ты советуешь то же самое, что посоветовал Фил: перетерпи школу, поскольку когда-нибудь потом жизнь наладится?
Когда я повторил данный тезис сам, мне показалось, что это чудовищная жизненная философия для одиннадцатилетнего ребенка, которому до окончания школьного образования остается шесть с половиной лет. В процентном пересчете на период, который он пока прожил, получалось: с таким же успехом я мог бы сейчас смириться со своими несчастьями, надеясь, что жизнь наладится после восьмидесяти одного.
– Да, как-то так, – подтвердил Джордж. – Мне надо было только до конца школы дотянуть. Но я тебе вот что скажу: если бы я тогда знал то, что сейчас знаю…
Дейв что-то произнес, но я не обратил на это внимания. Джордж только что дал мне решение проблемы. Решение всех проблем.