Антон.
Ночь снова прошла без сна. Дым коптил легкие; когда телу не хватит кислорода, станет легче. Тогда этот кошмар закончится.
Антон скучал по зелью. Хотелось либо напиться, либо забыться чем-нибудь до беспамятства, но слишком глупо так тратить отпущенные крохи времени.
Он пробил Корсакова – лучший онколог в городе, один из лучших в стране, целый консилиум собирался и подтвердил, что дело дрянь. Но идти на поклон к тому, кого кинул на деньги? Так себе перспектива.
Мелькали перед глазами ноги в начищенных ботинках и туфлях на каблуках. Антон курил на ступенях, и соседи обходили его по широкой дуге. Он выпал из их стерильного лакшери-поля: из мерсов с открытым верхом, лабутенов и атриумов с подогревом. Он теперь меченный смертью, а костлявой нет места в доме класса люкс.
Сквозь перегар пробивалась вонь стоячей воды – пах сопревший от сырости Петербург. Из утреннего тумана, словно грибы черной плесени, тянулись ввысь небоскребы. Вслед за Москвой город поразила эпидемия роста, и центр покрылся шипами, как доисторический зверь. В свите высоток выделялась одна выше всех.
«Тахти Центр» – «Звездная башня»3.
Перст, нацеленный в небо. В темноте, когда желтый свет бьет изнутри, в стеклянном небоскребе, прозрачном, как крыло бабочки, видны квадратные соты офисов и игрушечные фигурки снующих по этажам людей.
Антон достал ополовиненную пачку сигарет – из кармана выпал прямоугольник бумаги: две тисненные золотом буквы «Б» на серебряном фоне.
Шиканов должен знать, как помочь.
– Борис Борисович? Возможно, вы меня помните. Да, тот самый инвестор…
Договорились о встрече. Антон не успевает обдумать, что скажет Шиканову, а ноги уже несли его к «Звездной башне».
Голову словно набили ватой: в последние дни он много пил и глотал таблетки. Корсаков выписал успокоительные и обезболивающие, но боли не было. Совсем. И почему-то хотелось, чтобы было иначе. Без боли приговор казался дурацкой шуткой. Неправдой. Фантазией. Седативное он принимал, отчего постоянно хотелось спать.
На деревьях первые мазки осени. В воздухе веяло медленным, но неотвратимым умиранием. Пласты атмосферы сдвинулись, предрекая небесный потоп – Антон ощутил смену давления: щелчок в голове, легкое головокружение, покалывание в ладонях. Мелкие капли дождя противными мошками кусали щеки.
Он прятался от прохожих, избегал широких людных проспектов. Его место теперь по ту сторону водораздела – там, где темно и густая тишина, а в воздухе пахнет землей и сыростью. Спектакль окончен – пора возвращаться в уютное одиночество, где ему самое место.
Антон заплутал среди узких улиц, уводивших в пустые дворы, куда едва пробивался свет, и зарычал от досады: «Тахти Центр» теперь виднелся правее и гораздо дальше, чем полчаса назад.
Дождь зачастил, усиливая звуки шагов и шелест далеких покрышек. Стук каблуков: женщина шла быстро, уверенно. Невидимая, но близкая. Антон мог по звуку понять, куда и как она двигалась: вот шлепок по воде – на пути встретилась лужа, тут постояла и вновь пошла, но медленно, осторожничая. И снова тук-тук каблуками, но слишком рвано и часто, и наконец глухой вскрик.
Антон бросился следом. Полукруглая арка разделяла два безлюдных двора, под сводом плясали тени. Странно, что девушка не звала на помощь – дела у нее обстояли неважно: один мужчина держал ее сзади, второй схватил за плечи, ударил в живот. Девушка тут же обмякла и перестала сопротивляться.
Не выдержав вида столь откровенного насилия, Антон бросился на грабителя, повалил на землю и не слишком уверенно впечатал кулак ему в скулу. За что получил ногой под ребра и, корчась от боли, успел заметить, как второй оттолкнул девушку, схватил какой-то черный портфель и исчез.
Приходили в себя по очереди.
Антон, опираясь о стену, сел. Болело в боку, там, где печень встретилась с носком чужого ботинка, губа разбита, одежда в грязи, но в целом легко отделался. И всё же две драки за месяц – уже перебор. Девушке тоже досталось: только сейчас она подняла голову, откинула назад длинные светлые пряди, и Антон смог как следует ее разглядеть.
Ноги незнакомки могли обогнуть землю и цокнуть каблуками где-то в районе Гудзона, и вообще она с виду диснеевская принцесса, но из тех, кто в одиночку рубит драконов и выбирается из высоких башен – слишком суровый у нее вид. Белая как ангел, а внутри мрак. Она вздрогнула, заметив Антона; наверное, приняла за одного из тех типов. Затем он услышал то, чего меньше всего ожидал.
– Кто просил тебя вмешиваться?
Девушка пребывала в ярости и явно намеревалась превратить спасителя в горстку пепла. Антон сбросил оцепенение: нужно поставить наглую девчонку на место.
– Полегче, солнце. Ты всегда так с теми, кто пытается помочь?
Девушка в гневе прикусила губу. Над губой у нее тонкий шрамик наискосок, будто кошачья отметина. Со вздохом она опустилась рядом с Антоном.
– Я бы сама справилась.
– Как я мог пройти мимо, когда избивают девушку? Я вроде как нормальный мужик, – пробурчал Антон.
– Ты прав. Извини, что накричала.
Девушка заметила грязную прядь, плюнула на ладонь и со вздохом принялась оттирать волосы.
– Ладно, замнем, – ответил Антон. – Как вас зовут, отважная героиня?
– Ева.
Она смотрела в упор серыми, строгими глазами. Оценивала, проникая в самую душу, чтобы вынести одной ей понятный вердикт. К девушке с таким взглядом просто так не подкатишь, ничего от нее не скрыть. Правильные, хотя и не идеальные черты поначалу сбивали с толку. Антон представил, как случайный прохожий спрашивает у Евы дорогу, доверившись приятному личику, а потом торопиться скрыться, не выдержав тяжелого взгляда. Странно, но такие глаза он уже встречал. Давно, слишком давно, чтобы помнить, кому те принадлежали.
Он отвернулся, лишь бы не чувствовать неуютного любопытства, с которым Ева изучала его лицо, будто встать под прицел было платой за имя. Бездумно пялился в стену напротив, позволив вниманию ухватиться за надпись: «Ты продал нас, Максимка». Вероятно, имелся в виду президент Максим Заболотный. Дальше следовало довольно небрежное изображение эрегированного полового члена. Антон слышал, что в королевстве Бутан фаллосами на стенах жилищ отгоняли злых духов. Здесь за такое могли дать по шее, но добрые намерения анонимных художников перевешивали страх наказания. Ниже был изображен ушастый зверь придурковатого вида в шапке-ушанке, с бутылкой водки в одной лапе и пачкой банкнот в другой. Его имя, «Che-Bu Rashka», подошло бы вождю далекого африканского племени.
Дальше случилось странное.
Мир сузился до ровной кирпичной кладки, которая вскоре затянулась туманом. В сером абсолюте возникли сполохи света. В полном ничто зарождалось первое шевеление – отголосок земного ветра из тугого потока битов и байтов, развернувшего в пустоте рукава. Раздавался из ниоткуда бой барабанов – звук древний, как сама вселенная. Чернота обрела форму ушастого зверя, качавшего бедрами в непристойном танце. Бурые пушистые уши прыгали в такт. Существо обернулось и сверкнуло ослепительными клыками. У него трехглазая бычья морда в венце человеческих черепов. Могучее синекожее создание пританцовывало множеством ног – сколько их, мельтешащих, не сосчитать – раскинуло пучки рук и вспыхнуло пламенем. Ужасное видение горело, но не ощущало боли, лишь вращалось вокруг оси, как на вертеле. Из пасти вылетали треск рвущейся ткани, хлопанье крыльев, рев горных ветров – такой странный был у него смех. В этой вертящейся вакханалии Антон заметил еще шесть голов, по три с каждой стороны от бычьей – человеческих, разноцветных, неприветливых, они скалились, желали убить. Но не Антона – кого-то другого. Поднявшийся было из глубин страх упал в ноги: нет, не Антону уготованы копья, кинжалы, мечи в десятках лап, пики с отрубленными головами – а самой смерти. Бычемордый наконец замер и взглянул на нечаянного свидетеля с интересом, как на дворовую кошку, занес над ним когтистую лапу и…
– Да очнись же!
От оплеухи Антон пришел в себя и жадно глотал воздух, будто вынырнул из воды. Ева трясла его за плечи.
– Испугал меня до чертиков, я уже собиралась звонить в скорую. Закатил глаза, начал что-то мычать под нос, а потом и вовсе завалился набок.
Окинув Антона презрительным взглядом, она заключила:
– Ты под кайфом.
Она склонилась к его губам, словно для поцелуя, отчего у Антона замкнуло в цепи:
– Либо пьян.
– Ты не подумай чего плохого. – Антон слегка отодвинулся, неловко улыбаясь и силясь вспомнить, сколько таблеток принял. – Просто у меня рак.
Впервые это сказано вслух. Ощущение странное: будто о ком-то знакомом поверху, на чьих похоронах не можешь выдавить ни одной искренней фразы, кроме пошлой банальности: «Он был хорошим человеком, заботливым сыном, надежным братом. Настоящим мужчиной».
На лице Евы гнев сменился сочувствием, и как обычно бывает на исповеди умирающего, она не знала, что ответить. Антон продолжил, решив, что лучшего слушателя не найти. Они знакомы-то минут десять, а девчонка и правда переживала. Сказать честно, на него тысячу лет не смотрели с таким участием. Даже если ее неравнодушие окажется иллюзорным, сейчас Антону нужно просто быть рядом с кем-то.
– Говорят, всего месяц протяну, в голове не укладывается…
– Ничего нельзя сделать?
– Кое-что можно. Я пойду до конца. Без надежды и месяц покажется пыткой.
Задумчивый взгляд Евы остановился на блестящих осколках бурого стекла с обрывками пивной этикетки.
– В моей жизни было много того, чего вспоминать не хочется. Не таких проблем, как у тебя, даже не буду сравнивать – в конце концов, мы не соревнуемся, у кого ночь темнее. В общем, я осталась наедине со своими демонами, и когда хуже быть уже не могло, спасение пришло с неожиданной стороны. – она встала и подала руку. – Я покажу тебе, но придется немного пройтись.
– А твой портфель? – внезапно вспомнил Антон. – Прости, что не смог их остановить.
– Нет смысла спешить, когда уже опоздал. Идем. Я не спросила, как тебя зовут.
– Антон, – настоящее имя машинально слетело с языка. Вот идиот, теперь всем разболтает. Можно ли ей доверять?
– Тебе мои слова не понравятся, – продолжала Ева на ходу, – но я сама прошла через подобное. Ты слишком зациклен на плохом. Тратишь энергию на жалость к себе. Если найти ей другое применение, может выйти удивительный результат.
Ее ладная попка покачивалась, как поплавок на воде.
Чем ближе к морю, тем больше новостроек – будто совсем другой город. На фоне этих громадин напоминавшее школу невзрачное здание выглядело особенно скромно.
Интернат для детей-сирот. Интернат – недоброе слово, хоть и вполне безобидное.
– Я волонтер, – пояснила Ева.
Она взялась за ручку двери, но Антон остался на первой ступени.
– Что с тобой? Заходи. – девушка манила его, как ребенка.
– Не люблю детей. Даже не знаю, как с ними общаться.
– Глупости! Заходи скорее.
Он со вздохом зашел. Охранник покосился на спутника Евы, но ей доверял, приветливо поздоровался. В ноздри бил запах кислой капусты и манной каши. Сначала тошно, потом привыкаешь. Духота, окна закрыты, видимо, чтобы не сквозило. Антона поразила оглушительная тишина, будто и не было тут никаких детей. В этом спокойствии чувствовалось неладное.
– Где все? – спросил он.
– Здесь часто так тихо. День расписан по минутам, игры тоже по расписанию. Сейчас у них занятия.
Они заглянули в просторную комнату. Игрушки разложены по полкам и миниатюрными столиками, будто для лилипутов. Сами маленькие человечки рисовали с натуры корзину с фруктами, но, по мнению Антона, лишь изводили бумагу. Дети заметили гостей и поглядывали в приотворенную дверь любопытными жадными глазками. Воспитатель, немолодая полная женщина, напоминающая рыхлую грушу, засияла при виде Евы.
– Зовите меня Маргарита, – кивнула она Антону. – Подождите минутку, урок сейчас закончится.
– Что будем делать? – шепнул Антон.
– Помогать, – улыбнулась Ева.
И они помогали. После занятий детей выпустили поиграть в зал с красным затертым ковром во весь пол. Ева затеяла с малышами возню, в которую пыталась вовлечь и Антона, но он казался себе жутко неловким. Дети, маленькие звереныши, словно чуяли тревогу и близко не подходили. От побега Антона удерживал только интерес к Еве. Как же восхитительно ловко она управлялась: успевала придумывать игры, подхватывать падающих на лету и обнимать жадных до ласк мальцов. Антон невольно залюбовался. Бывают такие девушки – прирожденные матери, хотя известно: материнского инстинкта не существует. И всё-таки с детьми они преображаются, расцветают. Давно таких не встречал. Да что там давно – в прошлой жизни. Ему вдруг захотелось почувствовать и на себе ее ласку.