Антон.
Нагишом Антон прошел в ванную, тщательно почистил зубы, глядя на трехминутные песочные часы.
Ночь удалась. Потребовалась лишь капля усилий, чтобы разочарованные неудачей девицы поддались его обаянию. С красоткой в татуировках он полночи носился по улицам, взрывая тишину музыкой и смехом из окон автомобиля. Про Москву рассказал с три короба; легенда с каждым разом обрастала подробностями, удивлявшими его самого, – ему бы с таким воображением книги писать. Впрочем, наутро он и сам не помнил, что ей наплел; память захлопнулась, милостиво оставив обрывок воспоминания с Брахманом и его фирменным зельем.
Черт бы побрал эту отраву… Есть у зелья гадкое свойство – неизбежная утренняя тошнота.
Антон тяжело вздохнул. Вечер, ночь, любое время суток без дела казались менее реальными, чем часы, проведенные за монитором. Вот и сейчас он проснулся, а будто спит. Вспомнилось вчерашнее утро, это была симфония: каждый удар по клавише – новый звук, свежий мотив, словно не экран перед ним, а чудесный «Стейнвей» Билла Эванса.
За ночь волнение улеглось, настоялось, словно дорогой алкоголь, и наконец нахлынула эйфория: счет пополнился на двадцать монет с токийской криптовалютной биржи, и пусть это стоило большой крови – тем слаще победа. Одно беспокоило: не всё прошло гладко, нейрозащитник, обученный на таких же, как Антон, желающих поживиться в чужой кормушке, успел его зацепить. Но, похоже, обошлось, и япошкам никогда не узнать, кто покопался в их тайнике, кто на самом деле человек, назвавшийся Ноунеймом, кто уверен в себе настолько, что оставил визитку на рабочем столе биржевого администратора: «Noname has you».
При мысли о несметном богатстве, таящимся в призрачных стенах хранилища, где каждая цифровая монета могла бы принадлежать ему, Антон испытывал приятное возбуждение, от которого кожа покрывалась мурашками. Был бы наивнее, перевел бы на свои счета всё до копейки, не оставив камня на камне, но чем крупнее куш, тем больнее расплата – ему ли не знать.
У края ванны что-то блеснуло. Антон двумя пальцами извлек из-под эмалированного брюха полоску мятого черного кружева: чьи-то трусики с бликами страз. Не успела улика исчезнуть в урне, ночная подруга без церемоний распахнула дверь в ванную. Девушка туго закуталась в одеяло, прикрывая грудь, будто в невинном семейном кино.
– Привет, – улыбнулась она распухшими от укусов губами. Разводы туши под глазами придавали ей болезненный вид.
– Доброе утро, – ответил Антон, растирая по щекам пену для бритья.
– Знаешь, на кого ты похож? – спросила девица, расчесывая пальцами спутанную копну волос. – На того актера из «Матрицы».
– М. Ну да.
Знала бы она, сколько пришлось вложить в витрину, но всей правды об операциях он не открыл бы даже под страхом смерти. Каждый надрез на столе хирурга, каждый болезненный шаг и долгая, мучительная реабилитация приближали его к идеалу – безупречной внешности, цеплявшей взгляды прохожих: юных дев, зрелых женщин и даже мужчин. Волосы, ногти, одежда – каждая деталь имела значение. Ему не нужно было стараться показать себя в лучшем свете, изощряться, придумывать новые способы знакомств и ухаживаний – внешность работала за него и была, пожалуй, лучшим вложением в его жизни. Только глаза он мог в себе выносить, их пока не коснулся скальпель.
– Я смотрю, ты не слишком общительный. Классные тату, кстати. Единицы и нули… Ночью не разглядела как следует.
– Спасибо.
– Что они означают?
– Просто цифры. Обязательно нужен смысл?
Бритва скользнула вниз, как лезвие самурайского меча. Проверенный алгоритм: два взмаха от висков к челюсти, три – по подбородку, пара – для щетины под носом, еще пять – в районе кадыка. Тоник с алоэ для чувствительной кожи, увлажняющий лосьон.
– Конечно. Моя, например, означает вечность, ведь у осьминога восемь щупалец, а восьмерка – знак бесконечности. Здоровье – потому что он может отращивать новые. Бессмертие – так как у моллюска три сердца. Тебе нравится?
Одеяло упало к ее ногам. Четыре карминно-красных щупальца тянулись к пупку с шариком жемчуга, обхватывали талию, терялись основаниями между узкими, почти мальчишескими бедрами. Остальные четыре выныривали с тыла, расходясь в стороны лепестками диковинного цветка. На мгновение Антону почудилось, что лапы моллюска слегка шевелятся.
Он обнял девицу за талию, нагнул над раковиной, и спрут жадно принял его в объятия. Щупальца ритмично подергивались, увлекая на глубину. Антон пытался нащупать их, но вместо скользкого пучка мышц находил нежную женскую кожу. Он глянул в зеркало: не сбавляя темпа, провел рукой по щекам, смахивая ошметки пены и проверяя, остались ли не сбритые волоски; отметил, что у девчонки лицо длинное, как у ослицы, и оспины на щеках. И так каждый раз: вечером обнажается девушка, утром – правда о ее красоте.
Он сгреб темную гриву её волос и набросил ей на лицо. Теперь прекрасно со всех сторон.
– Весело было, – после девушка-спрут, лежа в постели, глотнула из стакана воды и закашлялась. – Тошнит только.
– Добро пожаловать в наши ряды, – хмуро ответил Антон.
Пятна туши на простыне выводили его из себя: не отстираешь потом.
Девчонка заметила телефон на прикроватной тумбочке.
– Ого! У моей прапрабабки был такой же!
Антон заступился за «нокию» образца две тысячи третьего.
– Зря ты так, отличный телефон.
– Даже ютуб не посмотришь.
– Мне он нужен для других целей, – пожал плечами Антон и скинул телефон в ящик к вороху проводов.
Девушка тут же потеряла к мобильнику интерес.
– Кстати, а что мы пробовали? Безумие какое-то! Никогда не испытывала подобного. Как ты сказал, называется?
– Зелье. Просто зелье, неужели не слышала? – ответил Антон. После того как некий ботаник вывел на подоконнике новый вид пьянящей травы, та в мгновение ока расползлась по торговым точкам. – Брахман меня еще никогда не подводил.
– Можешь достать еще? – в глазах девушки подрагивал нездоровый блеск.
«Подсела с первого раза – нехорошо, – подумал Антон. – Но мне-то какое дело? Схожу хоть мозги проветрю».
– Жди здесь, – он достал из гардероба черные джинсы без единой складки, снял с вешалки черную ситцевую футболку. – Только не советую слишком увлекаться.
– Постараюсь, папочка. А пока тебя нет, я приготовлю завтрак.
– Не надо! – поспешно ответил Антон. Пожалуй, слишком поспешно… Стоит позволить девушке похозяйничать в доме, как прощание превращается в пытку. Вдобавок она станет трогать его вещи, создавать хаос. Этого он стерпеть не мог. – Я сам что-нибудь принесу. Если голодна, разогрей пиццу.
Гостья кивнула и скрылась в белоснежном облаке подушек.
Мобильная кофейня в расписной буханке «фольксвагена» припарковалась на привычном месте, в трех улицах позади, вблизи оживленного перекрестка. Бирюзовый корпус с белыми пальмами, откидной крышей и боковиной под барную стойку, внутри пластиковый суррогат, бутыли сладких сиропов, подносы с заветренной выпечкой и главный экспонат – кофемашина величиной с мини-бар. Антон догадывался, почему Брахман выбрал легендарный минивэн для работы: достаточно вспомнить его клиентуру, с тупым обожанием поминающую Вудсток, где их никогда не было и быть не могло.
Однако «хиппи-мобиль» манил не только бодрящим напитком с пышными булочками. Со всего города к машине стекались любители побродить по неизведанным мирам под действием какой-нибудь новомодной дури. Были в кофейне и вещества экзотические: коренья, грибы и листья, от которых, как утверждал Брахман, непременно услышишь голос богов. Но большим спросом пользовалось, конечно, зелье.
Антона нельзя было назвать постоянным клиентом Брахмана, но пару раз в месяц он здесь появлялся. Зелье не заполняло пустоту, но хотя бы на время могло заглушить мрачные мысли – ради такого можно и потерпеть утреннюю тошноту.
Брахман в кожаном фартуке, шляпе городского стиляги и густой щетиной на лице пританцовывал под регги из колонок «фольксвагена». Внутренним взором он любовался карибским солнцем, а не белесой хмарью северного неба, неделями не пропускающей солнечные лучи.
– Какие люди! Здорово, Володь, – Брахман сбавил громкость и через заднюю дверь минивэна тяжело спрыгнул на асфальт, чтобы пожать гостю руку. Варщик отлично усвоил правила игры и на людях звал Антона, как указано в паспорте. – Быстро ты соскучился по моему магическому кофе.
– Это не для меня. Мне нужна ясная голова.
Брахман понимающе кивнул и протянул ему закрытый бумажный стакан. Зелье плескалось чуть выше середины – приятель щедростью не отличался.
– Твоя голова на вес золота… Кстати, – Славик поправил шляпу и уставился на вывеску суши-бара напротив, – хорошо, что зашел. Хозяин тобой интересовался.
– Нет, мы уже закрыли тему, не буду я с ним работать…
– Да нет, тут другое, – перебил Брахман. – Помнишь, ты хотел крутое дело – бронебойное, чтоб челюсть свело? Тогда Ноунейму не будет равных. Хозяин сейчас как раз в тупике: не знает, кому поручить. Говорят, адский квест – все погорели. О награде не беспокойся: заплатит, сколько скажешь.
Антон покачал головой.
– Не отказывайся так сразу. Давай позже обсудим. Это ж Хозяин, а не хрен с горы – его нельзя просто так опрокинуть. Такая вакансия раз в жизни бывает!
Щелк зажигалкой.
– Не-а. Мне лишний криминал ни к чему.
– Ну надо же, какие мы в белом пальто! – Брахман даже обиделся. – Тебе миллионы перепадут за одно гребаное дело!
Антон выпустил изо рта струйку дыма.
– Без обид, ничего личного. Я не ввязываюсь в чужие игры, тем более ваши. Деньги тут ни при чем, сам знаешь, я всегда на плаву. Вопрос принципа.
Брахман скривился, будто лимон откусил, и как-то быстро потух.
– Я тебя услышал. Мы деловые люди, а деловые люди понимают друг друга.
Брахман бросил фартук в недра «фольксвагена».
– На сегодня всё. Ночка выдалась – врагу не пожелаешь, пора покемарить. Не представляешь, сколько развелось желающих обчистить мои карманы… – Он, кряхтя, опустил откидную крышу, поднял стойку, проверил пазы на крепость. – И все кругом озверевшие, шуганные с войной этой, с беженцами: полки пустые, денег нет, большинство надеется на халяву. Поляки, те совсем без тормозов… «Курва, курва» кричат, а я им на чистом польском: «Пан дорогой, не изволите платить, пройдите отсюда в сторону Гданьска». Я даже волыну купил, веришь? Шоп с закладками работает исправно, продаем через бота, но Хозяин старой закалки: считает, такие точки, как моя, придают уникальности, ламповости – вип-клуб на колесах. Индивидуальный подход, – постучал Брахман себе по лбу. – Ну а то, что я шкурой рискую, всем плевать… Ладно, друг, давай подброшу. Показывай, куда рулить.
– Давай до стадиона, дальше пройдусь пешком.
Антон сел в обитое кожей кресло «хиппи-мобиля», пристроил стаканчик между колен. Не сдержался и отхлебнул: волна тепла пронеслась по вмиг обмякшему телу.
– Сколько бензина ест? – крикнул Антон в открытое окно.
– Тебе и не снилось, – донесся ответ.
Антон прикинул цифры в уме: содержать минивэн накладно. Но говорить хочется совсем о другом: не о банальных земных вещах, вроде цен на топливо и количестве лошадей под капотом, а выплеснуть сияющее безмятежное счастье, которое, как сжатая пружина, расправлялась сейчас под ребрами.
– Знаешь, Брахман, ты сволочь та еще – людей травишь без всякой совести, – улыбнулся Антон самой искренней и самой нетрезвой из своих улыбок, – но человек хороший.
– Хотелось бы верить, – скупо ответил Брахман и хлопнул дверью.
Впервые Антон встретил его на какой-то мажорной тусовке. Брахман везде был желанным гостем, благодаря отменному качеству товара. С Брахманом легко: он не лезет в душу, не раздает никчемных советов – нормальный мужик, разве что ходит шестеркой под местным наркобароном. Откровенность Брахмана подкупала, и в одну из бессонных ночей Антон выдал всё как на духу: кто он и чем промышляет. Какой черт его дернул, и сам не понял; алкоголь – враг здравому смыслу. Вообразил, что Брахман мог стать его другом. Теперь неловко: взвалил на приятеля лишний груз.
По крайней мере, приятель, сам небезгрешный, умел держать язык за зубами.
Мелькание однотонных фасадов и тихое ворчание мотора убаюкивали. Забывшись, Антон прикладывался к зелью всё чаще; девчонке останется пара глотков, да и плевать. Сквозь приятную негу надоедливой мухой снова зудит беспокойство: вдруг подставная? Выкурила из дома, копошится в вещах, вызывает наряд, и ему завернут руки за спину, едва он объявится на пороге. Нужно скорей от нее избавиться.
Тем временем остался позади центр, минивэн мчался по проспекту в сторону кольцевой.
– Куда ты меня везешь? – Антон взглянул на Брахмана и не узнал: поджав губы, тот не сводил с дороги глаз. Воротник потемнел от пота.
– Нужно уладить одно дельце, – задумчиво ответил приятель.
– Мог бы сказать, что требуется помощь.
Брахман вздохнул.
– Володь, то есть Антон… Ты не понимаешь… Я старался, чтобы до этого не дошло, спрашивал раз, спрашивал два, но ты бараном прикинулся… Как таких убеждать вообще? Зачем только подписался…
– Какой-то ты нервный сегодня, не суетись, – Антон отвернулся к окну и прикрыл глаза. Не хотелось впускать в себя раздражение, пусть оно пройдет сквозь него, не задев жизненно важного. Как бы то ни было, вскоре всё прояснится.
Они продолжали нестись к окраине города, избегая редких светофоров.
– А помнишь, как мы сидели в «Ломоносове»? – вдруг заговорил Брахман. – Там еще девчонки красивые танцевали на стойке.
Антон хмыкнул, поддавшись приятным воспоминаниям.
– Ты меня тащил на себе, адреса моего не знал и пристроил в машине. Пледом накрыл, водой отпаивал. До утра со мной просидел, пока я не проспался.
– Помню.
– Или вот, когда минивэн отжать у меня хотели. Ты вступился, пригнал на тачке и давай гудеть на всю улицу. Цыплята хвосты поджали, помнишь?
– Да помню-помню. Ты чего вдруг?
– Да ничего, накатило что-то, – разом потух Брахман. – Просто думаю, почему так? Ты знал-то меня от силы недели две.
– Так было правильно, – ответил Антон, и Брахман до конца пути не проронил ни слова.
Впереди, чуть правее трассы маячили голубые тенты – палаточный лагерь беженцев. В районе Черной реки таких было три. На деревянных кольях, врытых в мокрую после ливней землю, трепыхалась полосатая лента: красный и белый. На веревках сохло белье, под ним бегала малышня, старики грелись на быстро тающем солнце. У людей оттенки кожи от сливочно-белого до шоколадно-медного. Народу много и все при деле – лишь бы не оставаться в тесных палатках, где братья по несчастью и чужаки, с которыми приходится делить кров.
В сторонке, как на продажу, неровным рядком выставлены автомобили. Забиты барахлом по самую крышу – всем, что удалось перевезти через границу.
Поток беженцев хлынул чуть больше года назад – сначала на юг: в Ростов, Краснодар, Астрахань. Непривычные к холоду греки, испанцы, французы испугались морозов. Но земля не резиновая, пришлось двинуть севернее, а финнами и шведам, потомкам викингов, сам Бог велел ехать в Питер. Разбрелись, потихоньку осели, но мало кто обрадовался такому соседству: оппозиция обвиняла власть в бесхребетности и грозила повторением европейского сценария, прочие, наоборот, возмущались тому, что людей загнали в резервации, словно скот. Вдобавок в лагерях плодилась зараза – город теперь сканировали тепловизорами, а полиция любого могла выдернуть из толпы и шлепнуть в смартфон метку: «На изоляции».
Приезжие молча терпели и, пока росли столбики малобюджетных многоэтажек, ютились в палатках, искали работу, иногда поворовывали, а маленькие разноцветные европейцы бегали по дальним окраинам и набухавшим мусорным кучам, перемазанные в грязи. Таковы дети: им всё – игра.
Брахман свернул с трассы на проселочную дорогу. Машина буксовала, проваливаясь в размытую ливнями мягкую глину, скакала по ямам, как ретивый теленок, отчего глаза всё-таки пришлось открыть и вцепиться в ручку двери.
Наконец Брахман притормозил у облезлого ангара – полузарытой консервной банки: «Вот мы и дома». Из дверей донеслась крепкая ругань.
Антон неохотно зашагал по щебню вслед за приятелем. Голоса в ангаре тут же стихли, оттуда с опаской выглянул мужик неприятного вида: тощий, половина уха то ли отрезана, то ли откушена, то ли вообще отстрелена. Антон врос в землю.
– Это кто? – спросил мужик.
– Он самый, – ответил Брахман.
– Зачем сюда его притащил?
Безобидной мошкаре и то досталось бы больше внимания, чем мужик уделил Антону.
– Доберман, я не знал, что делать, – голос Брахмана взял фальшивую ноту. – Он отказался.
– Отказался?
Антон съежился от свинцового взгляда того, кого зовут Доберман. Худое лицо с торчащими скулами и правда напоминало морду породистого бойцового пса. Запоздало до Антона дошло, что он и есть некое «дельце» Брахмана. Вот ведь влип. И бежать некуда: впереди ветхие лачуги, подступы к ним завалены покрышками и прочим гаражным хламом, позади ровное поле и трасса. Слева ангар с мутными типами – знать бы, сколько их там. Справа, метрах в ста – глухая бетонная стена, за ней – крыша невысокого здания и верхушки деревьев. В ожидании падали над головой кружились вороны.
– Теперь он не твоя забота, – сказал Доберман, – отгоняй тачку и проваливай. Я замолвлю за тебя словечко перед Хозяином, если память не подведет. – Он издал хрип, отдаленно похожий на смех.
Брахман раскис и побрел к машине не оборачиваясь.
– Потолкуем? – спросил Доберман с наигранным дружелюбием и протянул Антону сигарету. Пару минут покурили молча. Антон отходил от вероломства друга, вдруг забыв, где он и с кем находится; его, как пустую комнату, заполнял горький дым.
– Под крышей будет удобнее, – Доберман кивнул на дверь ангара.
Антон взглянул исподлобья.
– Как хочешь, – Доберман только пожал плечами. – Так чего отказался? Дело выгодное.
– Что делать-то надо?
– Не в курсе. Узнаешь у главного. – Доберман многозначительно поглядел в небо. Дым парными струйками бил из его носа, как из сопла ракеты. – Три миллиона за пару деньков работы. Мне бы так.
– Три миллиона… Рублей, что ли? Да я за вчера получил больше, чем твой Хозяин за всю жизнь.
Зелье и злоба завладели Антоном, требуя показать зубы.
– За языком следи. По мне, так и трех за глаза, но как договоритесь. Ты сколько хочешь?
– Хочу, чтобы от меня навсегда отстали, – ответил Антон и втоптал в грязь окурок.
Доберман прикрыл глаза и вновь выпустил дым через нос – на этот раз как взбешенный дракон.
– Хозяин пойдет навстречу, если не будешь наглеть.
– Мудак твой Хозяин, – выдало бурлящее внутри зелье. – А что за имя такое – Доберман? Ты его шавка, что ли? Или, вернее сказать, сучка?
Боли не было. Боль нахлынет потом, когда выветрится дурман, а сейчас в носу жар, во рту привкус металла. Кость и хрящи, к счастью, остались целы. Снизу из-под пиджака Добермана выглядывала кобура.
Плохо дело.
Доберман свистнул в темноту ангара. Из логова вывалились двое богатырей: один обрит налысо, с косым шрамом от виска до челюсти, другой бородат, волосы убраны в хвост. Антон припустил на четвереньках, но Доберман пресек побег жестким ударом под дых.
– Бульдог, Мастиф, пообщайтесь с новым другом.
Только бы вырваться – Антон заметил спасение перед тем, как его уволокли в ангар и с треском швырнули головой о бетонный пол. Бородач деловито вытянул из-за пояса цепь, металл со звоном рассек воздух. Антон отполз в угол, но стальная гадюка успела ужалить в спину. Мир вспыхнул и порвался по швам…
– Кричи-кричи, всё равно тебя никто не услышит.
Защищаться бесполезно: невозможно предугадать, куда цепь опустится в следующее мгновение – ее движениями не управляет случай. Антон свернулся в клубок, отдав спину на растерзание. Его не убьют, но покалечат. Брахман рассказывал о методах группировки и смеялся до колик, но истерический смех выдавал боязнь провиниться и самому стать героем баек.
– Хватит! – властный окрик Добермана придержал палачей. – Сюда тащи!
Обмякшего гостя усадили на стул. Грязно-бурые пятна под сиденьем смахивали на кровь. Антон с трудом разлепил веки: тусклая лампочка осветила автомобиль на домкрате, осколки чипсов на промятом диване, журнальный стол с распотрошенными коробками спичек и зип-пакетами с порошком, гроздь винтовок на стене. В воздухе витала смесь сигаретного дыма, солярки и жареного бекона.
Доберман сцепил руки за спиной и встал напротив пленника.
– Зря ты сюда приехал. Теперь мы не можем тебя отпустить.
Антон медленно, сквозь боль показал средний палец.
Богатыри схватили Антона за плечи, но Доберман не повел бровью, только на лбу его проступили змеистые вены.
– Какой смелый мальчик. Но ты мне уже надоел, пацан.
Он погладил рукоять пистолета. Не выстрелит, думал Антон, какой прок им от мертвеца? С другой стороны, вместо него могут найти кого-нибудь посговорчивее, а со свидетелями не церемонятся.
– Уточню вопрос, если не понял: согласен на сделку или нет? Но условия изменились: вместо денег на кону твоя жизнь. Ну же? От ответа зависит, насколько целым ты вернешься домой.
В его руках перфоратор. Тонкая спираль сверла поставила колкую точку между костяшек.
– Сначала левая рука, затем правая. Снова упрешься – нечем будет на жизнь зарабатывать. Но для нас ты все сделаешь, лбом будешь на клавиши жать, но сделаешь. От меня ждут результат, и я его получу. Любой ценой.
Он положил палец на кнопку, инструмент на секунду ожил. Сверло до крови царапнуло кожу.
– Идет, – вскрикнул Антон. – Я согласен, только убери эту дрянь.
Доберман опустил инструмент, похлопал Антона по плечу и вдруг с размаху впечатал кулак ему в скулу.
– За что, мать твою?! Я же согласился!
– На будущее.
Псы потащили бывшего пленника к заднему сиденью черного внедорожника.
– К вашему Хозяину тащите? – спросил Антон сквозь жгучую боль в спине.
– Теперь и твоему тоже. Обивку по дороге не обгадь.
Доберман устроился в пассажирском кресле.
«Сейчас», – решил Антон, как только бородатый Мастиф двинулся к рулю. Сердце отбивало бешеный ритм, зато боль покорилась адреналину.
Бульдог толкнул его к задней двери. Антон набрал воздуха в легкие, ударил коленом. Пока Бульдог оседал на землю, придерживая ширинку, Антон помчался направо, к бетонной стене. В ней лаз для трубы теплотрассы, достаточно широкий, чтобы протиснуться. Если повезет, нора задержит неповоротливых псов.
Из Антона плохой боец. Начистить морды трехмерным злодеям – не вопрос, но в жизни навыки ветерана онлайн-битв бесполезны. Еще со школы единственное, что спасало Раневского при встрече с борзой шпаной, – его длинные ноги.
Антон бежал, как спринтер к золотой медали, без оглядки, пропуская мимо ушей топот, ругань и хлопки выстрелов. Из-за спины кричал Доберман: «Прекратить! Брать живьем!» Суета скользила по краю сознания, как дождевые капли по куполу зонта. С непривычки переполненные легкие скрутило колючей проволокой. Через пару сотен метров их разорвет к чертям, но вот наконец финиш. Антон, тонкий и юркий хорь, нырнул в лаз. Псы-богатыри совсем близко. Стальные прутья с треском рванули тонкую ткань. Антон с силой дернул, оставив на откуп кусок рукава.
Три этажа кирпичного здания казались необитаемыми, но за рядами теплиц, должно быть, присматривают: за стеклом топорщились джунгли, вспыхивали огоньки бутонов. Ботанический сад? Крыши оранжерей уходили за горизонт. Можно было рискнуть и забраться внутрь, но, кто знает, чем там ответят на просьбу о помощи. Антон помчался к кованым воротам, запертым на цепь и амбарный замок, – единственному выходу из западни.
Псов у лаза не видно: нужно успеть выбраться до того, как они окажутся у ворот.
Его шаги нарушили тишину. Молчащее здание разом ожило: послышались топот и голоса, крики, возгласы, лязг – внутри забили тревогу. Испуганные глаза мелькнули в густой листве, ветви вздрогнули и сомкнулись вновь.
С ловкостью обезьяны Антон вскарабкался на ворота и спрыгнул к спасительным зарослям. Ветви хлестнули плетьми, корни норовили остановить беглеца, но, спотыкаясь и падая, он углубился в чащу. Вконец обессиленный, перевел дух и прислушался: тихо, лишь завидев человека, испуганно заверещала пара сорок. Когда птицы смолкли, до ушей его донесся рев мотора – далекий голос цивилизации.
Из последних сил Антон побежал на звук. Чаща окончилась травяным полем. Когда на глазах выросла рогатая морда фуры, отчаянно размахивая руками, Антон бросился грузовику наперерез.
– Жить надоело? – из окна кабины выглядывала хмурая физиономия водителя, плотного мужчины с загорелой до черноты левой рукой – меткой профессии.
– Подвезите до города, прошу вас, – взмолился Антон. Сердце барабанило в ребра, и хотелось, что безумие скорее закончилось. Этот хмурый человек за рулем – его ангел-спаситель. Или палач…
Водитель скептически окинул взглядом разорванный рукав и грязные джинсы. О вооруженной погоне ему лучше не знать. Только сейчас Антон заметил, как горело лицо от оставленных ветками ссадин, а скула стремительно набухала – то еще зрелище.
– Две штуки, только до окраины, – пробубнил водитель в сторону. – И не высовывайся.
Антон ощупал карманы: заначка на месте, и вот она исчезла в чужой ладони. Беглец проскользнул за водительским креслом, на тонкий продавленный матрас дальнобойщика, задвинул шторку, прикрыл глаза и наконец выдохнул, прислушиваясь к реву двигателя и неразборчиво бормотавшему радио.
Водитель не обманул: минут через двадцать они заехали в город, еще столько же ушло на поездку в метро. Нетрудно догадаться, какое впечатление он производил на окружающих: грязный, в рваной одежде и опухшей физиономией. Мамаши прятали выводок за спину, старушки ворчали проклятия, а мужчины косились, готовые в любой момент наехать или дать отпор, уж как пойдет. Спасибо и на том, что полиция на входе не прицепилась.
На пороге Антона ждала раздраженная барышня. Он вдруг понял, что напрочь забыл, как ее зовут. Еще и рубашку его любимую нацепила.
– Заблудился? – спросила, но тут же сменила ярость на милость. – Кто тебя так?
– Проваливай.
Девушка отступила, будто от пощечины.
– Выметайся!
– У тебя будут неприятности, – злобно прошипела она, скинула рубашку и швырнула в лицо Антону. Под одеждой она совершенно голая, но Антон лишь равнодушно скользнул взглядом по белой коже с искусной тату.
Сколько их было после того, как он сменил внешность? Поначалу как божий дар: девчонки, вчера звавшие уродом, спешили отдаться. Потом приелось. Больше не было удовольствия ни в чем, что когда-то казалось пределом мечтаний, ради чего он пожертвовал каждым мгновением прошлой жизни. Своей семьей.
Оставшись один, Антон без сил упал на кровать, и оставленные цепью раны вновь закровоточили.
***
Ладан настраивает на медитацию. Корица очищает помыслы. Лаванда дарит успокоение. Выбирая аромат благовоний, Борис прислушался к себе: чего требовала душа или то, что ею принять называть? Выбор сделан: невесомые струйки ладана заструились в воздухе, исчезая под потолком.
За прозрачной стеной раскинулся мегаполис с округлыми куполами, иглами шпилей, арками мостов. Блестящим отрезом шелка лежал залив. Борис Шиканов повесил пиджак на спинку кресла, скинул безупречно черные оксфорды, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Со скрещенными ногами брюки из тонкого кашемира сложились гармошкой и нещадно измялись. Борис витал в полукилометре от земли, оставляя каменных ангелов далеко под ногами. Он представлял, как вдалеке вспыхивают и гаснут зарницы.
Слишком близко, думал Борис, не в силах сдержать растревоженный поток мыслей. Всё ближе к рубежам подкрадывалась война. Западный Халифат разрывали противоречия. Старая добрая Европа, такая ласковая снаружи и такая злобная карга внутри… Слишком поздно она опомнилась, а теперь занялась великим переселением. Ей всегда мало, как и Америке… Кажется, весь мир сошел с ума, и лишь на Востоке еще тлел огонек разума.
Борис чуял войну. Если встретил ее однажды, не забудешь уже никогда и без ошибки определишь новый ее приход. Война пахнет кровью и уксусным ангидридом.
Заслышав шаги, Борис неспешно встал, обулся, накинул пиджак и вернулся в кресло. Пусть подождет, пусть проникнется паузой.
– Правильно ли я тебя понял, Доберман? Вы избили его, а затем упустили. Избили человека, который должен стать частью нашей команды.
Доберман прятал глаза. Наедине с Хозяином он всегда держался вполоборота, чтобы не показывать изуродованное ухо.
– Он отказался. Ублюдку плевать и на деньги, и на авторитет, слишком много о себе мнит. Что еще остается?
Борис подался вперед и поймал взгляд своего человека.
– Страх – ненадежный союзник. Что сделал бы наш напуганный друг, едва вернувшись домой? Правильно: в тот же день бы исчез, и, скорее всего, разболтал наш секрет. Мы можем связать его и бросить в подвал, но даже если ты приставишь пушку к его голове, он найдет, как меня обмануть. Потому что я для него враг, а хакер умен. Подчиняться заставляет либо выгода, либо слепая вера. Ты не предаешь меня, потому что боишься? – внезапно задал вопрос Борис.
Пес поднял глаза.
– Нет.
– Ты знаешь, почему руководителям платят больше? Его оклад – это компенсация за будущие ошибки подчиненного. Чем серьезнее проступок, тем выше по статусу руководитель будет отвечать, и тем суровее наказание. Как в коммерции, так и в политике давно осознали эффективность подобных мер.
– Я найду вам другого. – Доберман понял, к чему клонит Хозяин.
– Мне нужен Раневский.
Борис махнул рукой, словно отгонял докучное насекомое, и Доберман скрылся. Впервые Борис видел его таким беспомощным, с глазами пассажира мчащего к земле боинга.
Жалость – всего лишь чувство, Борис, как гнев или радость, как отчаяние и надежда. И не переживания управляют тобой, а ты должен управлять ими. Если выстоял перед смертью лицом к лицу, то и жалости не останется. Смерть, она всё внутри выжигает, зато дает право судить, что ценно, а что не имеет значения. Он это право давно получил, в Афгане. А потом шесть лет в монастыре отмывал себя от увиденного, жаждал забыть, пока не понял, что не потерял, а, наоборот, приобрел.
Теперь Борис благодарен судьбе за свободу от эмоциональной шелухи, но до полного очищения от влияния Мары ему чего-то недостает. Ужас перед чернейшим ничто, в которое он провалился в одном из глубоких сосредоточений, мешает продвинуться дальше. Вместо целительного покоя его поглощает страх. В открывшейся первозданной пустоте всё теряет смысл: устремления, достижения и победы, даже его самость на деле оказываются чучелом, пустышкой, как олений череп на стене его кабинета, а больше всего пугает то, что в этой бездонной каверне и заключается истина.
Борис любовно оглядел алтарь за распахнутыми дверцами офисного секретера. Статуя Будды из древесины сандала, медный колокол и ваджра, фото Учителя. Перед ними, на нижнем ярусе семь чаш с подношением. Он не отрекся от веры, даже покинув Сангху. Благодаря ей он добивается всего, чего хочет, – потому что не Бога просит, а сам берет.
В тишине кабинета трижды пропищал мобильный для «особых» дел. От неожиданности Борис задел чашу сухого риса – зерна пролились на пол белым дождем.
«Ты ведь помнишь про сроки?»
«Аванс оплачен, а товара нет»
Даже читая, Борис воображал голос Хатира, единственный раз услышанный по телефону: хриплый, будто воронье карканье.
Борис опустился на колени и принялся, не торопясь, наводить порядок. Когда рис по зернышку вернулся в медную чашу, он наконец отослал ответ.
«Возникли проблемы с поставкой прекурсоров. Частью пришлось пожертвовать».
«Ты на ментов нарвался?»
Борис сделал долгий, в десять секунд, выдох, чтобы не написать лишнего.
«Сейчас проблема решена. Обнови страницу, увидишь, что почти все заказы уже сменили статус на «выполнен». Кстати, Слепой в курсе причины просрочки, а вот в курсе ли он, как ты разговариваешь с партнерами?»
Приходилось давить на больное – иначе зарвавшийся куратор маркетплейса забывал о субординации.
Хатир замолк, и в верхней строке минуты две моргала надпись: «Набирает сообщение…»
Набирает и тут же стирает.
Хатир, Хатир… Ты бы всё отдал, чтобы оказаться на моем месте. Потому и забываешь о всякой субординации, пытаешься показать зубы, а сам поджимаешь хвост.
Телефон нагрелся, будто ярость собеседника сквозь километры способна прожечь Борису ладонь, но Хатира сдерживал страх перед Слепым, владельцем крупнейшей теневой площадки и чеченским «вором в законе», чья власть опиралась на железную дисциплину и нерушимые криминальные понятия. Со Слепым Борис познакомился – хоть и не видел его в лицо – еще на заре рынка, когда небольшая торговая площадка только вставала на ноги, подпираемая конкурентами посильнее, а Борис искал канал сбыта. Слепой его уважал, особенно за Афган. Борис рассказал честно: бывал, а не воевал, но и этого оказалось достаточно. Слепой даже прислал подарок: златоустовский кинжал «кама» позапрошлого века в стальных ножнах, с золоченым орнаментом и гравировкой на длинном клинке с асимметричным долом: сценой конной охоты на оленя. Подобных кинжалов в мире по пальцам пересчитать, а этот и вовсе – уникальная работа.
Бессильная злоба Хатира в реальности может отравить лишь его самого.
«Проверил, нормально всё. Работаем», – наконец ответил Хатир.
Борис откинулся в кресле.
«Готовь место под склад, хочу предложить кое-что новое. Потребитель будет в восторге».
Если поднять глаза, взгляд наткнется на череп крупного марала с изящно изогнутыми рогами. Молчаливого советника.
– Что еще остается… – пробормотал Борис.
Череп не ответил, но в темных провалах глазниц он уловил тень воспоминания о том, как перед смертью зверь отчаянно боролся за жизнь.