Утро понедельника стало для меня боевым крещением. Из-за прогулки, еды и вина накануне я проспала, потеряв всякое представление о времени, и меня разбудил неистовый стук в дверь. Вскочив с кровати, я натянула джинсы и толстовку и бросилась на кухню, где застала Коринн, которая совершенно бесстыдно расхаживала в черном сетчатом бюстгальтере и колготках, пытаясь накормить Артюра.
– Desolée, desolée[43], – бормотала я, ужасаясь, что облажалась в первый же день, тем утром, когда Коринн возвращалась к работе.
Должно быть, ее это ужасно напрягало. Она бросила Артюра в мои объятия.
– Merci! – С кривой улыбкой она указала на свой скудный наряд. – Мне пора собираться.
Сегодня дети уже не казались милыми: они были унылыми, капризными и не желали идти навстречу.
– Vous n’aimez pas l’ècole?[44] – спросила я их, предполагая, что им не хочется в школу, и они покачали головой.
Я подняла пальцы, чтобы показать им, через сколько часов они вернутся домой, пытаясь подбодрить.
– Huit heures[45].
Но они не очень-то утешились, и я не могла их винить: на самом деле восемь часов – это очень долго.
Управляться с тремя детьми оказалось непросто. Пока я вытирала банан с милого личика Артюра, Шарлотта пролила кофе с молоком на свой сарафан. Разволновавшись, одной рукой я стала ликвидировать кофейное пятно, и тут появился Жан Луи, в синем костюме, как всегда безупречный. Он потрепал старших детей по голове, поцеловал Артюра и, не оглядываясь, выскользнул за дверь. Дома надо продавать, деньги делать, подумала я.
К восьми Шарлотта и Гуго каким-то чудом были готовы: зубы почищены, волосы расчесаны, пальто и туфли надеты. Я знала, что до их школы пятнадцать минут ходьбы, и мне не терпелось выйти с ними, но Коринн, которая должна была отвести Артюра в ясли, не показывалась.
В конце концов она появилась, такая же нарядная, как в субботу вечером: в короткой черной юбке, облегающем черном жакете с большими «алмазными» пуговицами и в высоченных сапогах. По сравнению с ней я показалась себе унылой и неопрятной.
– Ух ты! – не удержалась я.
Она одарила меня тенью улыбки, забрала Артюра, и мы все направились вниз по лестнице – путаясь в ворохе школьных, детских и дамских сумок, задыхаясь в облаке духов Коринн.
Хаос наступил, как только мы все вышли на улицу. Коринн уже собиралась уйти, как вдруг Гуго обхватил мать за ноги и явно не собирался отпускать. Шарлотта присоединилась к нему, и они вдвоем завыли. Исчезли вчерашние милые, очаровательные крошки. Я подозревала: они притворяются, по крайней мере Шарлотта. Краем глаза я видела, как она следит за моей реакцией.
Коринн застыла в панике, не зная, что делать, ведь кругом полно прохожих – неподходящее место, чтобы отчитывать непокорных отпрысков. Она попыталась оттолкнуть их свободной рукой, другой удерживая Артюра. Я застыла на месте. Что делать? Оттаскивать детей?
Затем к какофонии присоединился Артюр. Люди начали оглядываться. Я повернулась к Коринн, чтобы спросить, что делать, и, к своему ужасу, увидела, как по ее лицу струятся слезы. Хотя эта женщина пугала меня, мне стало ее искренне жаль. Бедняжка просто пытается вернуться к работе.
– Pauvre Maman[46], – объявила я и шагнула вперед, чтобы заключить Коринн в объятия и утешить ее. – Pauvre Maman.
Я похлопала ее по спине и почувствовала, как она, явно непривыкшая к спонтанным объятиям и сочувствию, напряглась.
Гуго и Шарлотта испуганно подняли глаза. На их лицах не было слез, но эти маленькие зверьки выглядели потрясенными при виде такой реакции своей матери. Я опустилась на колени и взяла их за руки.
– Maman должна идти на работу,– твердо сказала я.– А мы должны пойти в школу. Courage, mes enfants. Courage[47].
Я подняла руку в знак солидарности, выуживая из памяти столько ободряющего французского, сколько могла вспомнить.
Чудесным образом дети отделились от Коринн, и Артюр тоже перестал плакать.
– Au revoir, Maman. À bientôt![48] – пропела я, и мои подопечные повторили за мной.
Коринн стояла на месте, все еще пребывая в шоке.
– Mon maquillage?[49]
Похоже, макияж был ее единственной заботой.
– Ça va[50], – сказала я, немного покривив душой, но таков был ее дневной образ – слегка растрепанные волосы и размазанные глаза.
– Merci, – пробормотала она. – Merci…
Она выглядела несчастной, и я подумала, что, возможно, она более уязвима, чем кажется. Инстинктивно я похлопала ее по руке. Она глубоко вздохнула, взглянула на меня с благодарностью и пошла по тротуару. Я смотрела ей вслед, как она идет на своих шпильках, словно модель по подиуму, а Артюр с ее плеча таращился на меня своими совиными глазами. Затем я повернулась на пятках, подскочила на месте и крикнула детям:
– Vite, vite![51]
Отвлекающий маневр сработал. Гуго и Шарлотта захихикали и поскакали следом за мной. К концу улицы я запыхалась и поневоле сбавила темп, но дело было сделано. Мы направлялись в школу. Еще не было и половины девятого, а я уже выбилась из сил.
Каким-то образом мне удалось пережить первые два дня. Мне, застенчивому человеку, было очень трудно прижиться в незнакомой семье, в незнакомом районе и общаться на другом языке. Каждое действие отнимало у меня все силы: я транспортировала детей к школьным воротам, занималась покупками, согласно предоставленному Коринн списку, прочесывая полки в поисках загадочных ингредиентов и надеясь, что купила нужный товар и в нужном количестве. Затем следовало решить, что с этим делать. Дети ели нормальную взрослую пищу. Никаких куриных котлеток или картошки из духовки. Все было приготовлено с нуля, за исключением прекрасных тортов и пирожных, которые мне разрешалось приобретать на десерт. Я привыкла, что для меня готовит мама, и мои кулинарные навыки были не на высоте. Первые несколько дней я полагалась на курицу гриль и тертую морковь с изюмом, которыми, как оказалось, охотно перекусывали дети, – ни одной пачки «Монстр Мунк» со вкусом маринованного лука здесь было днем с огнем не сыскать. Но мой вкус быстро менялся, и я стремилась научиться готовить. Еда во Франции всегда в радость.
Вторую половину среды мне предстояло провести в одиночестве, так как детей, учившихся до обеда, забирала Коринн. Мои работодатели записали меня на языковые курсы, и при одной мысли о том, что придется идти в класс с кучей незнакомых людей, сводило живот. Еще одно испытание! Но одновременно и самый быстрый способ познакомиться с ровесниками. Поэтому я набралась храбрости, накрасилась и отправилась в языковую школу. Это было не сложнее, чем пытаться заказать сыр у прилавка в супермаркете под безучастным взглядом продавца, который оживился, лишь когда я изобразила пальцами клин, а потом показала, сколько мне нужно.
Если я собираюсь выжить в Париже, мне нужно добиться, чтобы меня понимали.