Проснувшись на следующее утро, я не сразу поняла, где нахожусь. Доносились незнакомые звуки детского плача и высокие пронзительные голоса. У изножья кровати стоял шкаф, окно закрывали длинные льняные занавески, а на крючке у двери висело мое пальто. Озадаченная, я села. В голове всплывали вчерашние воспоминания, ноздри улавливали запах кофе – темный, дымный, вкусный. Только его было достаточно, чтобы меня поднять.
На кухне Коринн, одетая в черный шелковый халат, нарезала багет. Она выглядела так, словно ходит во сне, а синяки под ее глазами были еще темнее, чем когда я впервые увидела ее. Малыш свернулся в кресле и ворковал что-то под нос.
– Гуго! Шарлотта! – прохрипела Коринн, пронзив меня взглядом.
Она отрывисто кивнула, схватила с плиты кофейник – вот-вот закипит, – обожгла руку и выругалась. Внезапно в кухне воцарился хаос. Коринн всхлипывала от боли, Артюр начал плакать, и вбежали Шарлотта и Гуго.
– Вам надо подержать руку под холодной водой, – сказала я Коринн.
Она безучастно посмотрела на меня. Я показала на раковину, подбежала к ней и повернула кран холодной воды, указывая на ее руку:
– L’eau froid[28].
Я ободряюще кивнула, удивляясь, отчего женщина с тремя детьми не знает простых правил оказания первой помощи.
Коринн не шевельнулась. Я взяла Артюра на руки и, пытаясь успокоить его, повторила:
– Eau froid.
Гуго и Шарлотта прыгали по кухне, что только усиливало напряжение. Я потрепала каждого из детей по плечу и указала на багет.
– Mangez[29], – сказала я им, но они слишком переживали за свою мать, чтобы послушаться.
Коринн смотрела на красную отметину на своей бледной руке. Я подумала, что, возможно, она в шоке.
Появился Жан Луи в коротком темно-синем халате и бархатных тапочках, волосы его были взъерошены, глаза блестели. Все началось сызнова. Коринн вопила еще пронзительнее, чем дети, Артюр заплакал сильнее. Жан Луи посмотрел на изливающий воду кран, подвел жену к нему и, несмотря на протесты, сунул ее руку под струю.
– Все хорошо,– сказала я детям, надеясь, что они меня поняли. Потом приложила палец к губам, поясняя, что они должны вести себя тихо, а затем снова указала на багет.– Petit déjeuner. Mangez[30].
Все это время я поглаживала Артюра по спине, и в конце концов он привалился к моему плечу, прижался, как маленький коала. Единственное мое утешение в странной ситуации, когда я оказалась в центре чужой семейной драмы за много миль от дома, еще и проснуться толком не успев.
Гуго и Шарлотта взяли по тарелке и по куску багета. Коринн наконец замолчала – она наблюдала, как на обожженную руку льется прохладная вода. Я заметила, как Жан Луи на мгновение закрыл глаза и выдохнул. Затем он посмотрел на меня и благодарно кивнул. Я улыбнулась, чувствуя, что сделала все возможное для исправления ситуации, которая выходила из-под контроля.
– Кофе? – спросил Жан Луи, направляясь к виновнику утренних событий – кофейнику.
Обычно по утрам я пила крепкий чай с двумя ложками сахара. Но что-то подсказывало мне: здесь я не получу чашку чая и мне придется изменить свои привычки. Когда ты в Париже…
– Спасибо. – Я кивнула и приготовилась выпить что-то крепкое и бьющее по сердцу.
Жан Луи подогрел молоко, налил в него немного кофе из кофейника и разлил в три голубые чашки. Дети взяли по одной, третья предназначалась мне. Мы – я с Артюром, все еще продолжавшим отчаянно цепляться за меня, – отнесли чашки и тарелки в столовую. Дети принялись макать багет в кофе с молоком. Я села и отпила глоток кофе: он оказался восхитительным, совсем не крепким.
Из столовой было слышно, как Жан Луи и Коринн что-то обсуждают, бурно, на повышенных тонах. Дети, впрочем, не выглядели встревоженными, и я решила, что это в порядке вещей. Как бы то ни было, Артюр смешил брата и сестру, протягивая им кусочки багета, которые они же ему и давали. Вскоре я была вся в крошках, но меня это не смущало. Я усадила малыша на стол, взяв под мышки, и он радостно заворчал. Дети были такие милые, все трое: Шарлотта и Гуго в одинаковых пижамках с красной отделкой и Артюр в белом комбинезончике, усеянном бледно-коричневыми кроликами.
В конце концов вошел Жан Луи. Он выглядел напряженным, но улыбался. Поговорил с детьми, а затем объяснил мне, что Коринн возвращается в постель.
– Мы пообедаем не дома. Очень жаль, но мне понадобится ваша помощь. Я хотел дать вам день отдыха, чтобы вы могли прийти в себя после путешествия, но… – Он поднял руки в шутливом отчаянии.
– Я отлично себя чувствую, – ответила я. – Не проблема.
– Если вы поможете детям одеться, я справлюсь со всем остальным.
Он взял у меня Артюра и поднял над головой. Малыш задорно засмеялся и задрыгал ножками. Жан Луи смотрел на мальчика, и его лицо светилось любовью. А я отправилась с детьми постарше, чтобы помочь им подобрать наряд на день. Их спальни выглядели безупречно. Комната Шарлотты была бледно-желтой, а Гуго – бледно-зеленой, у обоих имелись белые кровати, комоды и ситцевые занавески в уютную мелкую клетку под цвет стен. А сколько у детей одежды – стопки выглаженных рубашек и блузок, аккуратно сложенных джемперов, белоснежного нижнего белья и свернутых носков, все с цветовой маркировкой. Зимние пальто висели на вешалке, а под ними лежала обувь на все случаи жизни.
Когда проблема была решена, я отправилась к себе и порылась в чемодане, пытаясь решить, что же надеть мне. В итоге выбрала черное платье из лайкры, черные колготки и черные замшевые сапоги, решив, что все одного цвета – это шикарно. Но, глядя на себя в зеркало на внутренней стороне шкафа, хмуро подумала: ничего подобного. Я выглядела оплывшей и блеклой. Не такой, как Коринн, – томительно-бледной, – а просто тусклой. Даже жемчуг, крупный, на который я долго копила и которым так гордилась, меня не красил. Я надеялась, что жемчужины придадут моей коже кремовый оттенок и сияние, как то и положено жемчугу, но им оказалось это не по силам, потому что они были ненастоящими.
Мы собрались в холле. Артюр сидел в своей коляске, Шарлотта и Гуго застегивали ботинки. Я снова надела твидовый пиджак, сознавая, что его полы расходятся так, как Коко Шанель никогда бы не допустила. Жан Луи накинул верблюжье пальто, сидевшее на нем как влитое и выглядевшее, что называется, с иголочки.
– Allons-y[31]. – Он улыбнулся, пропуская меня в дверь первой, а сам пошел следом с коляской.
Мой путеводитель «От А до Я» ни в чем не обманул: Париж оказался таким, каким он должен быть, все находилось там, где ему полагалось, и все было очень близко. Через несколько минут мы уже шли по утоптанной земле Тюильри – парка, который простирался от Лувра до площади Согласия. Все выглядело так знакомо, что казалось, вот-вот в кадр вбежит Одри Хепбёрн со связкой воздушных шаров. Я старалась не выдать своего волнения и выглядеть непринужденно, будто брожу по этим садам изо дня в день. Для Шарлотты и Гуго парк был привычным местом отдыха, и они запрыгнули на низкую стенку круглого пруда, чтобы побегать вокруг него.
– Придется подождать, – улыбнулся Жан Луи, закатив глаза от удовольствия. – Пока они не набегаются.
А потом мы взошли на Королевский мост. Я понимала, что это значит! Сен-Жермен-де-Пре[32]. Писатели, философы, актрисы, певицы. Мы остановились на полпути, и я посмотрела на реку. Солнце, давно выскользнувшее из постели, светило неохотно, не особо припекая, но заставляя воду переливаться и сверкать. Передо мной открывался прекрасный город, о котором я мечтала. Меня затрясло.
– Вам холодно? – забеспокоился Жан Луи. – Мы уже недалеко.
Я не могла сказать ему, что это волнение, всплеск эмоций. Проявление щемящего неверия в то, что я здесь, сбежала от обыденности и направляюсь на обед туда, где иконы стиля, о которых я читала, ели, пили, ссорились, влюблялись и обретали смысл жизни.
Бульвары Сен-Жермен-де-Пре оказались шире и оживленнее, чем я себе представляла. Мне подумалось, что Шарлотта и Гуго, должно быть, устали – любой английский ребенок, плоть от плоти своих родителей, уже начал бы хныкать,– но в конце концов мы свернули и вскоре добрались до ресторана на углу двух мощеных улиц. Темно-красные двойные двери были отделаны латунью, а между длинными высокими окнами висела панель с надписью «Vins bistro café restaurant pâtisserie liqueurs»[33] в стиле ар-деко.
Жан Луи поднял Артюра из коляски, захлопнул ее и открыл дверь. Мы вошли следом за ним. Меня сразу окутал аромат дыма, чеснока, горячего масла, ванили, жженого сахара и кофе. Вдоль зеркальных стен стояли переполненные кабинки, батальон официантов обсуждал меню и с благоговением открывал бутылки. Самый крупный официант, с животом, обтянутым белоснежным фартуком, подошел к Жану Луи и, расцеловав его в обе щеки, подтолкнул нас к свободному столику, из воздуха сотворил стульчик и кивнул мне в знак приветствия.
Нам передали бумажные меню, и я взглянула на немой для меня список. Узнала я всего несколько слов, причем некоторые привели меня в ужас. Rognons[34], я была уверена,– это почки, veau[35] – телятина, и я ни за что не стала бы это есть. Я искала что-то знакомое, когда Жан Луи взял у меня из рук меню.
– Мы возьмем poulet rôti[36], – объявил он. – Не волнуйтесь, дорогая, лягушачьих лапок и улиток не будет. Пока.
Он поддразнивал меня, но по-доброму, и я почувствовала облегчение, оттого что мне не придется сидеть над полной тарелкой, не рискуя положить что-то в рот.
Я откинулась на спинку кресла и расслабилась, оглядывая прочих клиентов заведения. Провожала взглядом тарелки с едой, которые несли к столам, слушала смех и обрывки разговоров на языке, к которому пыталась привыкнуть, и поздравляла себя, когда выхватывала знакомое слово или фразу. Не успела я опомниться, как появился еще один официант с двумя фужерами: одним – для меня, другим – для Жана Луи.
– Кир рояль[37], – объявил он.
Я сделала глоток прозрачной жидкости с розовато-золотистыми пузырьками и пришла в восторг. Это было то, о чем я мечтала, когда увидела рекламу этого напитка, и даже больше.
В ожидании обеда мы вели довольно монотонную беседу на моем плохом французском и идеальном английском Жана Луи. Я говорила ему что-то, он объяснял ключевые слова Шарлотте и Гуго, которые повторяли их и, в свою очередь, переводили мне на французский. Например, я рассказала, что мой отец был машинистом поезда.
– Машинист! – воскликнул Жан Луи. – Мечта любого маленького мальчика, да? – Он взъерошил волосы Гуго. – А ваша мама?
Мама работала на полставки кассиром в строительном обществе. Я понятия не имела, как по-французски сказать «строительное общество», да и есть ли они вообще, поэтому соврала, заявив, что она работает в банке.
– Et vous?[38] – спросила я, ободренная воздействием коктейля.
– Je suis agent immobilier[39], – ответствовал он.
Агент по недвижимости? Я вежливо кивнула. Агенты по продаже недвижимости в Англии не пользовались хорошей репутацией. Какие-то из них были шикарными типами в твидовых костюмах, другие – сомнительными личностями в блестящих, и те и другие безбожно обдирали клиентов и лгали напропалую. Жан Луи, похоже, не подходил ни под одну из этих категорий.
– Это семейный бизнес. Мой отец основал компанию. У нас есть офисы здесь и на юге Франции, где живут мои родители. Я отвечаю за Париж.
– А Коринн? Она работает? – Мне было любопытно узнать о его жене.
– У Коринн свой бизнес – она занимается интерьерами для наших клиентов. Но она в длительном отпуске. – С поясняющей улыбкой он наклонил голову в сторону Артюра. – Однако, надеюсь, завтра вернется к работе.
Жан Луи сделал еще глоток из своего бокала, прочистил горло и наклонился ко мне, чтобы дети не услышали его дальнейших слов.
– Ей трудно быть матерью троих детей, – признался он. – Я пока не уверен, что она вернется на работу. Но она полна решимости. – Он указал на меня. – Вот почему нам нужна помощь.
– Для этого я и приехала. – Я улыбнулась ему, радуясь, что могу быть полезной.
– Это была моя идея – взять помощницу по хозяйству. Коринн от этого не в восторге. Но я надеюсь, она скоро привыкнет к вам.
Вероятно, это объясняло холодное и настороженное отношение ко мне Коринн. Я прекрасно понимала, почему ей, еще и обремененной маленьким ребенком, неприятно видеть в своем доме чужого человека. Но возможно, я смогу завоевать ее расположение, если буду помогать по дому, ей самой не мешая.
Не успела я что-то сказать, как к столу подошел официант с целой зажаренной курицей. Ее благоговейно положили перед нами и разрезали с точностью до микрона с помощью смертоносно-острого ножа. К блюду прилагалась башня из тонких хрустящих ломтиков жареного картофеля и охапка зеленого кресс-салата. Была также открыта бутылка красного вина. Мне нравилась вся эта театральность, повышенное внимание к процессу и предвкушение.
Если бы кто-то сказал мне, что на обед будет курица с картошкой, я бы не обрадовалась. Но два кусочка – и я пришла в восторг. Горячая, хрустящая кожица. Тающее белое мясо, которое хранило привкус дыма от открытого огня, на котором его готовили. Соленые ломтики картошки. Я слопала бы все в три укуса, но старалась быть деликатной и не заглатывать пищу, как дикарь. Никогда не пробовала ничего подобного.
Я смотрела, как Шарлотта и Гуго, аккуратно заправив салфетки за воротнички, с упоением поглощают блюдо. Даже Артюр вел себя ангельски – Жан Луи кормил его шпинатом со сливками, который прислал для малыша шеф-повар, с маленькой ложечки.
Когда цыпленок был съеден, Жан Луи заказал целый тарт-татен[40]. Его поставили на стол – перевернутые половинки яблок блестели золотистой карамелью, – и официант аккуратно разрезал пирог на ломтики. Часть он положил нам, а остальное убрал в коробку.
– Коринн его обожает, – пояснил Жан Луи.
Я подумала, как же ей повезло с мужем, догадавшимся принести домой ее любимый десерт.
К тому времени как мы доели пирог, я чувствовала себя немного утомленной. Обильная еда, вино, жара в ресторане, напряжение от попыток общаться по-французски, вчерашнее путешествие… Мои веки тяжелели с каждой минутой. Жан Луи заметил это и рассмеялся:
– Вы похожи на Артюра, когда ему нужно поспать. Пора доставить вас обоих домой.
Когда мы вернулись, Коринн уже встала и оделась. Джинсы, рубашка поло, волосы убраны в хвост – она выглядела очень собранной и сразу протянула руки к Артюру. Она казалась совсем другим человеком, когда, усадив малыша на колени, слушала, как старшие дети рассказывают ей, что ели на обед. Она погладила Артюра по щеке тыльной стороной ладони, и он прислонил свою головку к ее, глядя на меня так, словно я совершенно ему незнакома и он не ел сливки из моей ложки меньше часа назад.
– Если хотите, можете идти в свою комнату, – улыбнулась мне Коринн.
Я поняла, что меня отсылают, как горничную, но не стала возражать. От еды и вина у меня слипались глаза. Я свернулась калачиком на кровати, намереваясь немного вздремнуть.
Проснулась я только на следующее утро.