Лучше меня забыть. Лучше было бы все забыть[1].
Джулиет стояла посреди собственной кухни, ошеломленная ее пустотой. На столешницах – ни единого прибора. В раковине – ни чашки, ни тарелки, ни пустой бутылки, ожидающей своего часа отправиться в ящик для мусора. На островке – ни баночки мармайта или арахисового масла, ни крошек, ни круглых следов от бокалов красного вина, ни влажных чайных пакетиков.
Ощущение было траурно-торжественным: ни запаха тостов, ни пролитого кофе, только слабый аромат чистящего средства «Сиф». Все поверхности блестели, от гранита до пустой черноты индукционной плиты. Все было нетронуто, безмолвно, как в каталоге кухонных интерьеров. Совсем как на картинке, которую Джулиет нашла на «Пинтересте», когда они затеяли перепланировку. Кухня в стиле шейкер[3], выкрашенная в цвет Mizzle[4] от «Фэрроу и Болл», с мансардными окнами и двустворчатой дверью в сад; винтажные ручки, которые Джулиет отыскала на складе вторсырья, делали ее особенной среди прочих на Персиммон-роуд.
Раньше они всей семьей практически жили на кухне. Могли часами сидеть за тарелкой начос в компании разношерстных друзей и соседей разных поколений, обсуждая политику и злободневные проблемы, а также более тривиальные вопросы. Стоит ли Джулиет сделать татуировку? Единогласное «да». Она не сделала. А Стюарту? Единогласное «нет». Но он набил кельтский орнамент на предплечье, чтобы подчеркнуть недавно накачанный бицепс. Вышло неплохо, что Джулиет вынуждена была признать. Стюарт вообще выглядел хорошо. Но вот что странно: чем более подтянутым он становился, тем сильнее она от него отстранялась. Эта его скульптурная, обтекаемая, мускулистая версия казалась ей чужой.
В том числе и по этой причине они оказались в нынешней ситуации. Почти двадцать пять лет совместной жизни закончились расставанием. В прошлую субботу они устроили вечеринку для всех соседей и спели «Go Your Own Way» группы «Флитвуд Мак», выразительно помахав друг другу на прощание. При этом улыбались. Это было дружеское расставание, между ними не осталось никакой вражды.
Они пришли к единому мнению, что так будет правильно.
Однако сейчас, когда Джулиет смотрела на косяк двери в подсобное помещение, в ее горле стоял комок размером с мяч для сквоша. К потолку уходили карандашные черточки, десятки раз повторенные имена и даты. На самом верху – по крайней мере, на голову выше самой Джулиет – значилось «Нат» и дата четырехлетней давности. Начало ритуалу было положено, когда сын был совсем маленьким и к нему на чай приходили приятели из детского сада, а конец – на пицца-вечеринке перед поступлением в университет, когда стало ясно, что мальчики перестали расти. Чего бы она только не отдала, чтобы они сейчас были здесь и боролись за право быть измеренными, а Иззи расталкивала их локтями…
– Мы не можем это оставить, – сказала Джулиет, проводя пальцами по призрачным именам.
– Просто сфотографируй, – посоветовал Стюарт, который, казалось, вместе с лишним весом потерял все остатки сентиментальности.
Ее подбородок дрогнул при воспоминании, как крошечная Иззи тянулась вверх так высоко, как только могла, а Джулиет, положив карандаш ей на макушку, аккуратно проводила линию, затем вписывала ее имя и дату. Это была не просто таблица роста. Это был дневник. Гостевая книга. Доказательство того, что эта кухня стала прибежищем для бесконечного потока детей. Напоминание о блюдах, которые она готовила для всех и каждого, от динозавров из индейки (она знала, что другие матери осуждают ее за это, но ей было все равно) до пасты путтанеска. Здесь давали советы, мучились над домашними заданиями и праздновали дни рождения. Но теперь Иззи и Нат были далеко: Иззи, первокурсница, – где-то в Южной Америке (ужас), а Нат, на третьем из четырех лет обучения, в Копенгагене (не так страшно).
Джулиет открыла крышку ящика с инструментами под кухонной столешницей и достала отвертку.
– О нет! – Стюарт знал ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она задумала.
– Они затевают полную реконструкцию. Все это поотдирают. Я сама слышала, как они это обсуждали, когда заходили посмотреть.
Джулиет попыталась поддеть дверной косяк, но Стюарт выхватил у нее отвертку и ласково положил руку ей на плечо:
– Они пожалуются адвокату.
– Мне все равно. Это часть нашей семейной истории.
Слезы затуманили ей взор, и она прижала ладони к глазам. Стюарт посмотрел на нее сверху вниз:
– Я сниму его для тебя. Потом сбегаю в магазин, куплю другую планку и установлю ее.
Она улыбнулась ему. Стюарту все еще невыносимо видеть, как она плачет. Он по-прежнему готов исполнить любое ее желание. А она по-прежнему испытывает непреодолимую тягу заботиться о нем в ответ. Как же они смогут обойтись друг без друга? Их совместная жизнь была взаимовыгодным сотрудничеством, где каждый мог рассчитывать на помощь и поддержку, без лишней суеты и споров.
Неужели они совершают ужасную ошибку?
Или это расставание было разумным, зрелым, взвешенным решением и оно давало им обоим свободу делать то, что хочется, до конца своих дней? Современное решение, которое кто-то из друзей встретил с любопытством, а кто-то и с завистью. В их числе были тоже отдалившиеся друг от друга пары, чьи разногласия стали очевидны, едва гнездо опустело. Однако они оставались вместе, потому что альтернатива слишком пугала.
Видимых признаков охлаждения не существовало: ни измен, ни ссор.
Однако Джулиет смогла проследить линию разлома. Все началось с того, что шесть лет назад Стюарт записался на благотворительный марафон – принять в нем участие его подбил какой-то юнец в офисе. На тот момент самое большое расстояние, которое пробегал Стюарт, было от дома до аптеки в конце улицы, но что-то в грядущем испытании привлекало его. Возможно, дело было в том, что он раздался в поясе с тридцати двух до тридцати четырех дюймов, а осознание собственного возраста нагоняло на него тоску. Джулиет застала мужа озабоченно рассматривающим себя со всех сторон.
– У меня пузо, – вздохнул он.
– Это пивной живот, – констатировала Джулиет. – Сахар превращается в жир. Забей на выпивку – и все наладится.
Она написала достаточно статей о наборе веса и чудодейственных диетах, чтобы постичь суть. По ее мнению, все было очень просто: меньше есть, больше двигаться, отказаться от лишнего. Ей удавалось сохранить талию между двенадцатым и четырнадцатым размером благодаря тому, что она не забывала об овощах, избегала хлеба и пирожных и плавала два раза в неделю. И давала печени передышку раз в несколько дней. Они слишком много пили. Все в их возрасте так делали. Изрядно выпить из второй за вечер бутылки вина на них двоих было нормой. Это сказывалось на весе, на коже, на характере.
Стюарт подвел всех, когда перешел на темную сторону и полностью отказался от алкоголя. Марафон положил начало навязчивой идее. Бег в парке каждую субботу. Интенсивные велопрогулки каждое воскресенье, независимо от погоды; в блестящей лайкре и шлеме он выглядел инопланетянином. А теперь еще и скалолазание, его последняя страсть, от одной мысли о которой у Джулиет леденели внутренности. У Стюарта не было времени ни на кого и ни на что другое, кроме как поддерживать себя в форме, чтобы тащить вес собственного тела вверх по отвесной скале и весь день напролет следить за пульсом. Они почти не виделись. По вечерам Стюарт ходил в спортзал, а Джулиет, будучи внештатным журналистом и литературным негром, посещала закрытые просмотры, открытия ресторанов и презентации книг. И когда чуть больше года назад они заговорили о продаже дома на Персиммон-роуд – недвижимость резко выросла в цене из-за популярности школ в этом районе, и казалось, что сейчас, когда Нат и Иззи выросли, самое время вложить деньги, – выяснилось: их представления о новом жилье совершенно не совпадают.
Джулиет хотела что-то уютное, с историей и характером, а Стюарт – новое, просторное и минималистичное.
– Значит, нам нужно будет разделить будущее жилище пополам и устроиться каждому на свой вкус, – пошутил Стюарт, когда они занимались расчетами.
То случайное замечание теперь стало реальностью. Им бесконечно приходилось извиняться и объясняться за сознательный разрыв отношений, хотя плюсы явно перевешивали минусы. Они по-прежнему оставались закадычными друзьями, но собирались разделить выручку от продажи дома и купить жилье, которое позволит им вести желанный образ жизни. Это было естественно, логично и просто, хотя могло показаться неприличным – расстаться после двадцати пяти лет брака, который на самом деле не был разрушен, но свобода выбора казалась лучше, чем постоянные компромиссы. Почему один из них должен жить в доме мечты другого, когда у каждого может быть свой собственный? Зачем пытаться быть созвучными, если они таковыми не являются? У Джулиет было не больше желания отправиться со Стюартом на велосипедные выходные, чем у него – пойти на последнюю пьесу в Национальном театре. Не лучше ли поодиночке заниматься своими делами, чем чувствовать себя виноватыми и постоянно придумывать оправдания?
– Это значит, что, когда мы видимся, мы действительно ждем этого с нетерпением, – объясняла Джулиет своему завороженному книжному клубу. – Это гораздо лучше, чем скатываться по винтовой лестнице обид и взаимного равнодушия. Мы по-прежнему очень любим друг друга. И в глубине души всегда будем любить. Но мы больше не хотим подстраиваться друг под друга.
Она еще не написала об этом. Несколько лет она работала над статьями обо всем на свете – от отчаянного стремления забеременеть до политических игр и климакса, – но все еще сомневалась, окажется ли успешным этот семейный эксперимент, и не считала, что может рекомендовать его. Может, года через два, когда преимущества станут очевидны, она поделится с миром своим рецептом дружеского расставания в середине жизни. Джулиет живо представляла себе комментарии читателей: восемьдесят процентов язвительных оценок, двадцать процентов – «поехали!».
Стюарт купил квартиру в Ричмонде – на третьем этаже в новостройке на берегу реки – и собирался поставить в свободной комнате гребной тренажер, как у Кевина Спейси в «Западном крыле». Джулиет пока ничего не приглядела. Посетив полтора десятка квартир, убедилась – все не то. Она не знала, чего хочет, понимала только то, что ей категорически не по душе.
Ощущение свободы ошеломляло.