Разговор зашел о сексуальных домогательствах – о чем же еще говорить в интеллигентной компании, когда от политики всех тошнит, но дело Вайнштейна еще не утихло и раздаются все новые и новые обвинения по адресу известных персон?
Кто-то сказал, что это типичный случай антиисторизма. Каких-то тридцать лет назад нечто было обычным флиртом – а теперь считается недопустимым насилием. Да взять само слово «изнасилование»! Времена меняются в сторону все большего и большего уважения личности. Раньше изнасилованием считался насильственный секс в прямом и грубом смысле, а теперь это означает секс недобровольный. Просто вынужденный, и все тут. От и до. Даже легкий моральный напор типа «но ведь ты же моя жена!» – тоже своего рода изнасилование. Правда, супружеское, но все равно. «Это прекрасно и гуманно, – возразили ему, – но поди пойми, где граница добровольности? В конце концов, девяносто процентов всех наших поступков – вынужденные». Кто-то вспомнил о «культуре изнасилования». «Нас всех, мужчин и женщин, насилует государство! – сказал четвертый собеседник. – Rape State!» И он огляделся, гордясь таким эффектным словосочетанием.
Среди нас был один немолодой человек, Евгений Васильевич Н.
– Все это очень интересно и дает пищу уму, – сказал он. – Но позвольте я расскажу вам некий случай. Изумительная правовая и нравственная коллизия.
– Итак, – начал он, удобно расположившись на диване, – это было на самом излете брежневских времен. Но «лично дорогой Леонид Ильич» был еще жив, это я точно говорю, потом поймете почему. Кажется, это был восемьдесят первый год. Или весна восемьдесят второго.
Был у меня друг Юрка Грунский, парень веселый, добрый, хороший, но чуть мутноватый: путался с фарцой и сам фарцевал, хотя при этом учился на третьем курсе во вполне престижном вузе. Правда, некоторые именно поэтому звали его «четким парнем». Стыдно признаться, но мы любили Юрку еще и потому, что у него была огромная квартира на Кутузовском. В том самом доме нумер двадцать шесть, в боковом крыле. Конечно, квартира была не его, а покойного папаши, а покойный папаша был когда-то замом у Славского в Средмаше, потом в ЦК завсектором у Сербина и, как иногда с такими людьми случается, умер при неясных обстоятельствах. «Тихо скончался в автомобильной катастрофе», сравнительно недавно, ежели считать от того случая, о котором я хочу рассказать. А Юркина мама совсем помешалась на здоровье и по полгода жила то в Крыму, то в Пятигорске. Дышала свежим воздухом и пила минеральные воды. Так что Юрка жил в пятикомнатной квартире совсем один, ну и мы там клубились. Хотя по факту он жил, конечно, не один, потому что у него почти всегда кто-то ночевал.
Однажды нас собралось человек семь или восемь. Музыка, вино, трепотня. Дым столбом – все курят. Я смотрю: девчонок больше, чем ребят. Четыре на три. Или даже пять на три. «Ого! – думаю. – Значит, мне точно что-то обломится». Танцы начинаются. Приглашаю одну – нет, не обламывается. Я так нежно за талию, что-то заливаю, стараюсь прижаться, а девушка раз – и выскальзывает. С другой такая же история, я ее в танце беру за руку, пальчики перебираю, жду ответного пожатья – фигушки. Щекой трусь об ее ухо, опять что-то шепотом заливаю – ноль реакции: хихикает в ответ, но больше танцевать со мной не хочет. Ну а еще двух пытаться кадрить без мазы. Одна – Юрки Грунского постоянная. Мы пришли, а она уже нас встречает. «Здрасьте, как мы рады вас видеть!» – как бы за хозяйку, понимаешь ли… А вторая с Бобом, был у нас такой мальчик. Ну, неважно.
В общем, раз кругом такой афронт, я иду на кухню, взяв с собой полстакана водки с общего стола. Юрка мне рукой помахал, я раздраженно от него отвернулся. В кухне сел на табурет и сижу. Попиваю ее, проклятую, прихлебываю, хлебушком закусываю и думаю о своей невезучей жизни. Курю, разумеется. Наверное, полчаса так просидел.
Входит Юрка.
– Вот ты где, – говорит. – Ты чего?
– Да так, – говорю. – Скучно стало.
– Ой, хорош! Давай, иди общайся с девушками! Девушки скучают!
– Меня, – говорю, – девушки не любят! Сижу сочиняю письмо. Обращение во Всемирную лигу сексуальных реформ.
Это цитата из Ильфа-Петрова, если кто забыл. Из «Золотого теленка». А мы тогда знали.
Юрка ржет.
– Ладно, Паниковский! Не паникуй. Тебя некоторые девушки очень даже любят. Светка, например. Вот эта, беленькая. Ты ей понравился.
– Она меня отшила!
– Она просто стесняется, ты что! – Он глаза округлил и руками всплеснул. – Она мне сама только что сказала: «Какой этот Женя мальчик хороший, но какой-то робкий, зажатый!»
– Брось!
– Это ты брось, – говорит Юрка. – Давай допивай и иди ухаживай за девушкой.
Я допил водку из стакана. Потом, проходя мимо стола, еще хватанул коньяку и пошел искать ее по всей квартире. Смотрю, в прихожей одна девушка – та, что лишней оказалась, – сапоги надевает, а Юркина подруга с ней прощается этаким семейным тоном, прямо как законная жена со стажем, тю-тю-тю: «Мы так рады, что ты нас навестила!» Сунулся в одну дверь – там уже Боб на диване со своей. Сунулся в другую – там вовсе гардеробная. Открыл третью – вроде спальня Антонины Павловны, Юркиной мамаши. На кровати сидит эта самая Светка.
– Привет! – говорю.
– Еще раз здрасьте, – отвечает. – Сигареты принес?
Я выскочил, вернулся с пачкой сигарет и пепельницей. Чиркнул зажигалкой. Она спокойно выкурила сигарету, загасила окурок и вдруг обняла меня и поцеловала. Крепко и даже, я бы сказал, порывисто. Страстно, не побоюсь этого слова! Мы быстро разделись и – плевать на все! – покрывало скинули и под одеяло. В чистейшую хозяйскую постель! Хорошо было. Всё сделали. Полежали рядышком, отдохнули. Потом мне еще раз захотелось, но, видно, выпил много, возникли проблемы. Она меня быстро привела в готовность, и опять было очень хорошо, она целуется, стонет, бормочет – в общем, чувствую, девушка влюбилась!
С этим радостным чувством засыпаю, нежно обняв ее сзади за талию.
Просыпаюсь – девушки нет.
Натягиваю штаны, шлепаю на кухню. Там как раз Юрка Грунский воду пьет из чайника, прямо из носика. Время половина седьмого утра.
– А где Светка? – спрашиваю.
– Не знаю. – Он зевает. – Пойду еще подремлю. Воскресенье же.
Уходя, я спросил у Юрки ее телефон.
Позвонил тем же вечером. «Здравствуй, Света, это Женя». – «Кто-кто?» – «Ну кто, кто… Женя, мы вчера с тобой…» Бросает трубку. Я перезваниваю – трубку не берет. Я выждал час, снова звоню. «Светлана, ты почему говорить не хочешь?» – «Чего тебе надо?» – «Давай встретимся. Когда мы встретимся?» – «А шел бы ты!» – и снова бросает трубку.
Я на всякий случай позвонил Юрке, изложил ситуацию.
Он говорит:
– Черт знает. Придурь какая-то. Вожжа под хвост.
Ну, вожжа так вожжа. Хотя жалко. Хорошая девушка. Я уже было понадеялся на серьезные отношения. Я ей звонил еще раз десять – с тем же успехом.
Довольно скоро умирает Брежнев. То ли через год, если мы собирались прошлой осенью, то ли через полгода – если этой весной. Считая от события – ну, вы поняли.
Юрка Грунский на полном серьезе в конце ноября собирает у себя дома поминки по «лично дорогому». Он жуткий фигляр был, наш Юрочка. Был, был, увы- увы. В девяносто восьмом очень сильно задолжал под дефолт, удрал в Америку, а дальше непонятно. То ли там его достали, то ли он сидит ниже травы под чужой фамилией. В общем, нет его больше в нашей милой компании.
А тогда он был бодр и весел. Собирает поминки, стол ломится, ребят человек двадцать. Произносит как бы благодарственные тосты. Дескать, семья Грунских будет вечно благодарна лично дорогому Леониду Ильичу, который еще в пятьдесят девятом выдвинул нашего папочку на ответственную работу – но все это шамкающим брежневским голосом, «гэкая», чмокая, запинаясь. «Сиськи-масиськи».
Ну мы же все дураки, нам же по двадцать лет. Ну, по двадцать два. Нам хорошо, нам хочется смеяться!
Я Юрку спрашиваю через стол:
– А почему ты Светку не позвал?
Я-то рассчитывал увидеть ее на этой вечеринке. Как-то объясниться. Пусть бы она мне сказала, что я не так сделал. А Юрка Грунский посмотрел на меня и отмахнулся. В прямом смысле рукой махнул, вот так. Я, признаться, слегка обиделся.
Когда все разошлись, я остался и все-таки подловил его в коридоре.
– А теперь ты мне расскажи, что случилось.
– А то ты не понял.
– Ничего я не понял!
– Ну, раз ты сам просишь… – Юрка Грунский отвел меня в комнату, в мемориальный, так сказать, кабинет его папаши. На стенах разные памятные фото. Брежнев, Курчатов, еще какие-то непонятные деды с золотыми звездами. – Садись на диванчик, не падай. Какой ты, братец, все-таки тупой.
Зачем-то снял пиджак и рубашку. Остался в одной майке.
– Ты чего обнажаешься? – спрашиваю.
– Потому что ты тупой. Но при этом, скорее всего, ты благородный. И захочешь мне бить морду.
– Когда? – невпопад спросил я.
– Когда я скажу, что это я Светку заставил тебе дать. Понял? – И повторил, будто диктовал: – Я. Ее. Заставил. Тебе. Дать. Потому что ты был такой грустный- грустный, и мне стало тебя жалко-жалко! – Он усмехнулся ласково, но чуточку презрительно. – Я, конечно, гад, подлец, подонок, да? Но бить мне морду все равно не надо, – тут Юрка Грунский поиграл мышцами, – потому что я тебя вырублю одной левой. А если правой, то совсем. Это причина номер один.
У него на самом деле были жуткие мускулищи. Я раньше как-то не обращал внимания или не видел его без рубашки. А тут просто струсил от таких мослов и шаров, честно скажу.
– Причина номер два, – засмеялся Юрка, видя мой испуг. – Ты ведь воспитанный человек. Вот ты съел пирожное в моем доме. Кстати. Она тебе сосала?
Я машинально кивнул.
– Вот! – сказал он. – Это я ей велел.
– Ты гад, – сказал я.
– Я так и знал! – хохотнул он. – Ты съел очень вкусное пирожное, а вместо «спасибо» хочешь плюнуть в тарелку. А это свинство.
Я сидел совсем огорошенный, а Юрка продолжал:
– Но ты не переживай. Я ее не бил, не делал больно. Боже упаси! Пальцем не прикоснулся. Я просто убедительно попросил. Ну хорошо, пригрозил. Но пригрозил, что называется, вообще. Я не намекал ни на какой компромат. Нет у меня на нее компромата! И на ее родителей – тоже нет! Откуда? И нет у меня возможности потом ей жизнь испортить, базар-вокзал, фанера- фикус, ну кто я такой? Папа умер сто лет назад, а если бы я его попросил, дескать, сделай говна одной моей знакомой – он бы меня не понял. А понял бы – убил бы на месте из именного золоченого пистолета. Потому что благородный человек. Я, к сожалению, не в него получился, – вздохнул Юрка и почесал свои кошмарные бицепсы.
Помолчал и продолжил:
– И тем более я не говорил там, к примеру, «убью» или «нос сломаю». Только типа «веди себя хорошо, а то потом сама пожалеешь», «а то локти кусать будешь», «ты ведь меня знаешь» и тэ пэ. Это в суде не проходит. Неопределенные угрозы не считаются. Разъяснение пленума Верховного суда. Вот какой я гад, подлец и негодяй. Самое главное, «веди себя хорошо!».
Ах эти замечательно скользкие и мерзкие слова – «веди себя хорошо!». Слушая этот рассказ, я вспомнил эпизод из повести Юрия Трифонова «Долгое прощание».
Известный драматург Николай Смолянов хочет предложить свою любовницу, актрису Лялю Телепневу, некоему очень большому человеку, товарищу Агабекову. Приходит с нею к нему в гости на какой-то домашний праздник, все пьют-веселятся, потом он пропадает ненадолго, «уехал за товарищем, скоро вернется». Долго не возвращается. Гости уже разошлись. Она сидит с Агабековым. Тот в кабинете прилег на диван, жалуется на жизнь, на работу, пытается взять ее за руку.
«Вдруг – звонок телефона в большой комнате. Николай Демьянович слабым голосом, едва слышно сквозь треск – из автомата – сообщил, что застряли в Замоскворечье, сели в кювет, машин нет, никто не вытащит до утра.
– Ты уж меня извини, переночуй там, у Александра Васильевича, а утром я тебя заберу. Только веди себя хорошо. Слышишь? Веди себя хорошо!»
Вот это «веди себя хорошо»! Сделай что просят. Но потом в ответ на все упреки – что, мол, хотел меня подложить под важного человека, говорил, чтоб я «вела себя хорошо», – можно выпучить глаза: «Да ты что? Я же наоборот, в смысле, если он приставать начнет, то ни-ни! Чтоб вела себя хорошо, как нормальная порядочная женщина!»
Ляля Телепнева, услышав это «веди себя хорошо», сразу же ушла:
«Хозяин дома пытался уговорить, даже вскочил с дивана с неожиданной живостью. Куда? Что случилось? Не отдавал сумочку. Нет, нет, должна идти непременно. Но почти два часа ночи! Ничего, есть такси. А если вызвать домой? Нет, нет. Нет, нет, нет! Нет, исключено, совершенно невозможно. Сумочку – на память. Бегу, бегу, извините, большое спасибо».
Меж тем Евгений Васильевич Н. продолжал пересказывать свой тогдашний разговор с Юркой Грунским:
– Самое главное, «веди себя хорошо!», – еще раза три повторил Юрка. – Кто докажет, что это значит что-то плохое? Может, я как раз наоборот имел в виду? Типа, «не давай кому попало». Не, ну скажи, я правда гад?
– Но почему она тебя послушалась?
– Уважает! – хохотнул Грунский. – Мы с ней были когда-то, кстати говоря. Недолго. Полгодика. Или даже меньше. Возможно, она это сделала отчасти даже назло мне.
– Потом я все-таки ее настиг, – сказал Евгений Васильевич. – Я ее долго искал. Не знал ни адреса, ни фамилии, ни где учится. Для меня найти ее и поговорить с ней стало навязчивой идеей. Все случается случайно. Я случайно увидел ее на улице, лет через пятнадцать, считай, в девяносто шестом. Бросил все дела и пошел за ней. Потом следил за ее домом. Потом поймал ее, представляете себе, как настоящий насильник – в лифте.
– Света, прости меня, – попросил я. – Я не виноват. Я ничего не знал. Юрка мне ничего не сказал, клянусь. Я думал, что все на самом деле.
– Я это поняла, – сказала она.
– Но как?
– По глазам, по лицу.
– Там было темно.
– Все равно. По голосу, по всему.
– Почему ты мне не сказала, что тебя заставляют? Не шепнула? Не заплакала? Разве бы я не понял? Я бы понял.
– Не знаю, – сказала она. – Как-то так.
– Жалко, – сказал я.
– Не знаю. Главное, ничего уже невозможно. Ну, все.
Она убрала мою руку с кнопки «стоп», нажала на первый этаж. Двери раскрылись. Я вышел, она сказала мне «пока» и поехала наверх.
– Вот такое, если можно так выразиться, «изнасилование через третье лицо», – продолжил Евгений Васильевич после небольшой паузы. – Юрка Грунский не насиловал, он произнес какие-то туманные неопределенные слова. Я тоже не насиловал, наоборот – меня обнимали-целовали. А изнасилование все-таки было! Удивительная коллизия, я же говорю.
– Да, – подал голос какой-то казуист. – А вот скажите, – обратился он к Евгению Васильевичу, – а может ли быть такая же история с женщиной?
– В смысле?
– Женщина занимается сексом с мужчиной, ей кажется, что он на самом деле ее любит, хочет, жаждет, а потом выясняется…
– Что выясняется? – поморщился Евгений Васильевич.
– Что он это все делал под давлением обстоятельств. Или под чьим-то личным давлением.
– Какой вы, однако, формальный, – усмехнулся Евгений Васильевич и добавил: – Я бы не отказался от рюмки коньяку.