– Смерть врагам, – вскричал Егор в очередной раз, чуть приподнявшись на постели.
– Тише, тише, все хорошо, – произнес знакомый, добрый голос.
Егор не помнил, кому он принадлежал, не видел того, кто успокаивал, но ощутил радость от его звучания. Его состояние то ли жизни, то ли смерти, с пребыванием в аду, длилось еще добрых десять дней, по истечении которых он первый раз очнулся и осознанно посмотрел вокруг. В беде нет надежней опоры, чем любящая жена, и нет большей радости осознавать, что дети – твое счастье и надежда. Ради всего этого стоит жить и бороться, не смотря даже на самую смерть. Болезнь нехотя покидала Егора, временами он чувствовал себя хорошо, и казалось, что выздоровел, но проходило некоторое время, им опять овладевали жар и слабость. Так повторялось много раз, то вселяя надежду на исцеление, то заставляя опускать руки и готовиться к самому худшему. Для себя Егор загадал, если останется жить, то значит, он нужен для какого-то большого важного дела. Для чего именно он, конечно, решил. Вот только кто оставит его в живых? При отсутствии веры в высшие силы, надежда была только на себя. Необходимо было думать о главном: как наказать своих обидчиков и как расквитаться за свое унижение. Изобретать велосипед не стоит, все придумано задолго до нас, и рецепт этот прост: глаз за глаз, зуб за зуб. Тех, кто напал на обоз, нужно уничтожить, проведя показательную казнь. Наши людишки трусливы, это тупое безмозглое стадо уважает только силу. Только силу и больше ничего. Впредь никаких демагогий, только решимость и сила, вот те принципы, благодаря которым мы построим великую державу!
Поправившись, Егор изменился как внешне, так и характером. Долгие недели болезни, иссушили его тело, и крепкая фигура, и круглое лицо исчезли навсегда. Шрам рассекал всю левую сторону лица, от губы до самого глаза, придавая ему устрашающий вид. Предположить, что его оставила заноза, пусть и очень большая, было невозможно, скорее всего, такой шрам мог остаться после ранения шашкой, не иначе. Это увечье придавало ему суровый и решительный вид. Если раньше можно было еще усомниться словам, которые он говорил, даже если они были жесткие, то теперь никаких слов не требовалось. Вся его внешность говорила о том, что каждое сказанное им слово не имеет никаких иных толкований, тем более возражений
Его сознание и характер изменились, ровняясь на его суровый вид. Они словно вытопились, высохли от высокой температуры и выморозились ознобом. И нет ничего удивительного в том, какие черты характера покинули Егора, а какие проявились в полную силу. Постоянное желание мстить обидчикам совершенно затмили разум, лишь весомые доводы тонули в ненависти. Измученная душа была в таких же шрамах, как и лицо, в душе они оставались от того, что он вырывал из нее с корнем сочувствие, сострадание и уважение к людям. Он много раз пытался избавиться и от любви, убеждая себя в том, что любовь делает человека мягким и уязвимым. Однако все его старания были обречены на неудачу, как только он видел свою доченьку, душа его таяла, а лицо против желания расцветало улыбкой. Только для нее он оставил в душе частичку тепла и радости
Тем временем Нина все дальше отдалялась, не смотря на заботу и любовь, которой она окружила мужа, он не отвечал взаимностью, отгородившись непреступной стеной. Желание Егора вернуться в комиссию вызывало у Нины тревогу, но грубость, с которой он каждый раз обрывал разговор, начатый женой, начисто отбила у нее желание хоть как-то повлиять на мужа. Она лишь чаще молилась, стоя у лампадки, и, чтобы не раздражать Егора, делала это, когда он выходил на улицу подышать или выкурить папиросу. Просила она Бога только об одном, чтобы простил он Егора за его злобу и ненависть.
– Ну все, здоров, – подбадривал он себя, направляясь к Всеволжскому.
Часовой у штаба все так же расхлябанно нес службу, прислонившись к стене, словно подпирая ее или стекая с нее квашней, равнодушно осматривал Егора, входившего на крыльцо. Но Правдин одарил его таким взглядом, что дополнять его словами было не нужно. Солдат в страхе отпрянул от стены, при этом чуть не потерял равновесия, свалившись к ногам сурового человека, но, чудом устояв, одернул шинель и встал по стойке смирно. «Все уважают только силу», – в очередной раз подметил Егор, подтвердив свою теорию жизни, которую он для себя подтвердил за время болезни. Единственное безупречное качество – это сила, оно применимо как к человеку, так и к государству.
Всеволожский, встал из- за стол, и осмотрел Егора с ног до головы.
– Исхудал ты сильно, товарищ Правдин, а рука крепка, как и прежде. Я рад, очень рад, что ты в строю. Как самочувствие?
– Все хорошо, – ответил Егор. – Бездельничать больше не могу. Мне бы человек двадцать солдат с оружием, нужна сила, – он сжал кулак, а лицо его потемнело, и вдоль скул заходили желваки. – Хлебные обозы должны хорошо охраняться, а всяким тварям пора рога поотшибать, так мы быстрей города накормим. Уговоры и увещевания – не наш путь.
– Да я только за, – воодушевился Всеволжский. – Я всегда был противником всякого рода компромиссов. Мы – власть! Мы – закон! Какие еще нужны доводы? Одобряю. Лишь один вопрос, самый главный: людей вооруженных у меня нет… Я попросил старший надел выделить солдат, пообещали, но сам понимаешь обещанного три года ждут, а мы ждать не можем. Ладно, завтра сам отправлюсь в надел, постараюсь обеспечить тебя людьми. А пока ступай домой, набирайся сил, жди, я человека за тобой пришлю.
Выходя из штаба, Егор увидел часового стоящего по стойке смирно, выпятившего грудь колесом. Правдин уставился на солдата, заглядывая ему прямо в глаза и сквозь них, пронзив бедолагу до самых портянок. Бедный часовой захлопал ресницами, стараясь смотреть мимо безумного человека, краснея ушами и левой щекой.
– Ну- ну, – похлопав его по груди, произнес Правдин и отправился домой ждать посыльного.
Дни ожидания тянулись медленно, Егор проводил их лежа, мечтая о своем отряде. Он уже видел, как врывается в село и наводит ужас на всех, в особенности на кулаков, которые, в свою очередь, безропотно сдают зерно, не оказывая ни словесного, а тем более, силового сопротивления.
Лишь изредка он оставлял свои мечты и планы и уделял время Машеньке, катая ее на себе как лошадка, тем самым приводя ее в такой восторг, что вся хата заливалась ее задорным смехом, будто наполняя ее теплом и светом. В такие моменты Нина чувствовала себя счастливою, видя на лице Егора улыбку, а не гнев с играющими желваками. В отличие от дочурки, внимание сыну почти не уделялось, записав его в балбесы еще в прошлой жизни, отец по-прежнему был холоден с ним.
– Егор там… – почти расплакавшись, произнесла Нина, указывая на дверь.
– Товарищ Правдин, вас до Всеволжского вызывают.
Услышал Егор бодрый голос солдата из сенцев, отвлекший его от игры с дочерью. Наконец его час пробил! Сердце приятно екнуло, теперь он возьмется за настоящее дело. До штаба добежал на одном дыхании, уже с проулка увидел солдат, кто-то из них спешился, кто-то оставался в седле.
– Ну, вот, принимай своих бойцов, – улыбаясь, говорил Всеволжский, выходя из штаба.
И хотя на душе у Егора был праздник, внешне это не выдавалось никак. Ни один мускул не дрогнул на лице, выдавая радость, ни глаза, остававшиеся холодными, с отблеском белого снега, ни губы, словно сделанные из безжизненного гранита, всем видом говорившие, что произносить они могут только приказы и команды. Все это крайне суровое и неприветливое лицо довершал устрашающий шрам, который не предвещал ничего хорошего никому. Таким увидели бойцы своего командира.
– Становись! – Скомандовал Правдин.
Отряд выстроился в шеренгу, и старший подразделения доложил:
– Товарищ революционный комиссар, спецотряд в количестве восемнадцати человек прибыл в ваше распоряжение, старший подразделения Борщев.
Медленно проходя вдоль шеренги, Егор всматривался в лица солдат. «Да, народец разношерстый, но колючий, видно тертые ребята: лица обветренные, загорелые порохом. Неплохо для начала, неплохо», – отметил он, дойдя до крайнего бойца в шеренге. Он поразил Егора, особенно на общем фоне, тем, что он был намного моложе, щуплый, в маленьких, круглых очёчках. Как- то так тужился он, чтоб подобрать меткое выражение. Такой он весь жиденький, чахленький, интеллигентик, уж больно похож на демократика, вспомнил он свою прошлую жизнь.
– Фамилия? – Спросил Правдин.
– Рядовой Смертькевич.
«Вот так фамилия!» – Подумал Егор, представляя вместо шашки у бойца косу, а что, при желании, сходство можно разглядеть…
– Вольно, разойтись, – скомандовал Егор.
Душа Правдина ликовала и пела теперь, его ничто не остановит. Он построит то единственно правильное государство, которое не удалось построить другим. Сила его убежденности была в том, что он знал причину прошлых неудач, и состояла она в главном, что у товарища Сталина не было такого помощника, как он, Егор Правдин.