Грейс Сомерфилд выпало умереть первой.
По крайней мере, первой из нашего класса (в то время мы учились в четвертом). Я уверена: к тому моменту сотни, а возможно, и сотни тысяч детей пережили то же самое. Люди не связывали одно происшествие с другим, а может, они просто умели хорошо заметать следы. Все оставалось в секрете даже после того, как дети начали умирать один за другим.
Когда правда наконец выплыла на свет, начальная школа строго запретила учителям обсуждать все, что касалось так называемой «Болезни Эверхарта». Это произошло после того, как умер Майкл Эверхарт – первый из тех, кого поразила болезнь. Вскоре кто-то дал ей новое название: острая юношеская идиопатическая невродегенерация (ОЮИН, если коротко). А потом эта болезнь перестала быть болезнью одного Майкла. Она распространилась на всех.
Взрослые, которым было что-то известно, лишь улыбались и пожимали плечами. Я по-прежнему жила в волшебном мире пони, солнечного света и коллекции гоночных машин. Оглядываясь назад, я не могу понять, как можно было быть такой наивной, пропустить столько тревожных сигналов. Даже самые сильные. Отец, к примеру, начал проводить на работе все больше времени, а когда приходил домой, едва мог смотреть в мою сторону.
С другой стороны, оба моих родителя были единственными детьми в семье. У меня не было двоюродных сестер и братьев, смерть которых могла бы заставить меня задуматься. А когда мама запретила отцу устанавливать «это бездушное дебилизирующее устройство», известное также как телевизор, я оказалась абсолютно отрезанной от реальности, и теперь ни одна из новостей не могла разрушить мой наивный детский мир. Кроме того, учитывая возможности работающего в разведывательном управлении отца, доступ в Интернет также был строго ограничен. В итоге меня гораздо больше волновало то, как рассажены игрушки на кровати, нежели возможная вероятность умереть, не дожив до десяти лет.
К тому, что произошло пятнадцатого сентября, я оказалась абсолютно не готова.
Дождь зарядил еще ночью, поэтому в школу родители отправили меня в красных галошах. В классе мы успели обсудить динозавров и прописи, после чего миссис Порт с облегчением отпустила нас на ланч.
Я ясно помню каждую деталь того ланча не потому, что сидела за столом напротив Грейс, а потому, что она была первой и никто этого не ожидал. Она не была древней старушкой. У нее не было рака, как у Сары – подруги моей мамы. Ни аллергии, ни кашля, ни черепно-мозговой травмы – ничего. Мы поняли, что она умирает, только когда ее кожа начала синеть, но было уже слишком поздно.
Грейс жарко доказывала всем, что в ее стаканчик с желе попала муха. Красная масса дрожала и даже немного вылезла наружу, когда Грейс слишком сильно сжала упаковку. Все вокруг спорили о том, что же такое в стакане у Грейс – муха или она все-таки запихала туда кусочек конфетки. Все, включая меня.
– Я не вру, – возмутилась Грейс. – Я просто…
Внезапно она остановилась. Пластиковый стаканчик выскользнул из ее пальцев и со стуком упал на стол. Рот Грейс широко раскрылся, взгляд уперся во что-то за моей спиной. Грейс нахмурилась, словно пытаясь решить какую-то очень непростую задачу.
– Грейс? – помню, воскликнула я. – С тобой все в порядке?
Ее глаза закатились, на секунду став абсолютно белыми, а потом зрачки показались вновь. Грейс издала тихий вздох, слишком слабый, чтобы сдуть прилипшие к губам коричневые пряди.
Все, кто сидел рядом, словно приросли к стульям. Мы понимали только, что ей плохо. Неделю или две назад Джош Престон потерял сознание на спортивной площадке. Миссис Порт объяснила, что у него в крови было недостаточно сахара, ну или что-то вроде того.
Дневная дежурная бросилась к нашему столику. В течение недели в столовой и на спортивной площадке по очереди дежурили четыре пожилые леди. Все они носили белые козырьки и имели при себе свисток. Это была одна из них. Я даже не представляла, сможет ли она, если понадобится, сделать искусственное дыхание, однако женщина быстро уложила обмякшее тело Грейс на пол.
Ее тут же окружила толпа взволнованных зрителей. Дежурная прижала ухо к груди Грейс, чтобы прослушать сердцебиение, однако слушать было уже нечего. Я не знаю, о чем подумала эта пожилая леди. Она просто вскрикнула, и через мгновение вокруг нас замелькало множество любопытных глаз. То там, то сям проскальзывали белые козырьки. Бен Чоу пихнул безвольную руку Грейс носком туфли. Но мы поняли, что она мертва, задолго до этого.
Дети вокруг начали кричать. Одна из девочек, Тесс, плакала так сильно, что начала задыхаться. Все бросились к входной двери.
Я просто сидела среди всей этой брошенной еды и смотрела на баночку из-под желе. Ужас сковал мои ноги и руки, и мне казалось, они приросли к столу навечно. Если бы охранник не вывел меня оттуда, я даже не представляю, сколько бы еще могла там просидеть.
«Грейс мертва, – думала я. – Грейс мертва? Грейс мертва».
А дальше все стало еще хуже.
Через месяц после того, как схлынула первая волна смертей, Центр Контроля и Предотвращения Болезней выпустил листовку с пятью пунктами, которые должны были помочь родителям определить, что их ребенок находится под угрозой ОЮИН. К тому моменту половина моих одноклассников уже были мертвы.
Мама спрятала листовку так хорошо, что я нашла ее по чистой случайности. В тот день я полезла в верхние шкафчики в поисках шоколада и там, среди маминых формочек для печенья, обнаружила это.
«Как понять, что ваш ребенок находится в группе риска», – гласил заголовок. Я узнала этот оранжевый листок: миссис Порт прислала его к нам домой несколько дней назад. Она сложила письмо пополам и скрепила тремя скобками, чтобы ребенок не смог его прочитать. «Родителям Руби лично в руки», – надпись на внешней стороне была подчеркнута тремя жирными линиями. Три линии означали нечто очень серьезное. Родители явно хотели оградить меня от содержащейся здесь информации.
К счастью для меня, письмо было уже вскрыто.
1. Ваш ребенок внезапно стал замкнутым и угрюмым, не проявляет интереса к занятиям, которые раньше доставляли ему радость.
2. Она/он уделяет повышенное внимание урокам, игнорируя вас и окружающих.
3. У нее/него бывают галлюцинации, рвота, хронические мигрени, провалы в памяти и/или обмороки.
4. Она/он испытывает склонность к немотивированным вспышкам агрессии, безрассудным поступкам или нанесению себе физического вреда (ожоги, ушибы и внезапно возникающие порезы).
5. Она/он проявляет необычные способности, ведет себя агрессивно по отношению к вам или окружающим.
ЕСЛИ У ВАШЕГО РЕБЕНКА ПРИСУТСТВУЕТ ЛЮБОЙ ИЗ ЭТИХ СИМПТОМОВ, СООБЩИТЕ НАМ О ТОМ, ЧТО ОН БОЛЕН ОЮИН. ЗАТЕМ ОЖИДАЙТЕ БРИГАДУ МЕДИКОВ, КОТОРАЯ ДОСТАВИТ ВАШЕГО РЕБЕНКА В БЛИЖАЙШЕЕ МЕДИЦИНСКОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ.
Дочитав до конца, я аккуратно сложила листок и положила его на прежнее место. А потом меня вырвало в раковину.
Бабушка позвонила на той же неделе. В своей обыкновенной «бабушкиной» манере она объяснила, что повсюду умирают дети моего возраста. Врачи работают над этим, так что мне не стоит особенно беспокоиться: я ведь ее внучка, а значит, со мной все будет в порядке. От меня требуется лишь быть хорошей девочкой и рассказать родителям, если я замечу что-то странное, не так ли?
Скоро дела пошли еще хуже. Спустя неделю после того, как похоронили троих или четверых соседских ребятишек, президент обратился к народу с речью. Мама и папа смотрели ее по компьютеру в прямом эфире, я подслушивала за дверью.
– Я хочу обратиться ко всем американцам, – начал президент. – Сегодня мы столкнулись с чудовищным бедствием, которое ставит под угрозу не только жизни наших детей, но и все будущее нации. Надеюсь, вашу скорбь немного уменьшит то, что в Вашингтоне разрабатываются программы, направленные на поддержку пострадавших семей, а также детей, которым посчастливилось выжить после этого кошмарного вируса.
В тот момент мне больше всего хотелось увидеть его лицо. Потому что он знал – не мог не знать, – что все эти обещания светлого будущего не смогут помочь тем, кто уже умер. Погребенные в земле или сожженные в крематории, они превратились в мучительные воспоминания для тех, кто их помнит и любит. Потому что они ушли. Навсегда.
А эти листовки с симптомами – те, которые учителя так аккуратно сложили и разослали по всем домам? Их текст зачитывался по телевидению сотни раз, и каждый раз видеорядом к нему были сменяющие друг друга лица умерших детей. Никто не беспокоился за тех, кто пока оставался в живых, не думал о той пустоте, которая останется после того, как они уйдут.
Они боялись нас – тех, кто не умер.