Когда в уши ударил белый шум, мы были в саду – пропалывали сорняки.
Я всегда переносила его очень тяжело, где бы в тот момент ни находилась: на улице, в столовой или в своем бараке. Каждый раз у меня в голове словно взрывалась самодельная бомба. Другие девочки в Термонде приходили в себя уже через пару минут. Справиться с тошнотой и ощущением полной дезориентации было для них все равно что стряхнуть прилипшие к лагерной униформе травинки. Но для меня – нет. Проходило несколько часов, прежде чем мне удавалось вновь вернуться в нормальное состояние.
В этот раз ничего не должно было измениться.
Но изменилось.
Я не знала, чем мы заслужили наказание. Работы проходили очень близко от железной изгороди. Воздух вокруг буквально гудел от напряжения, и я чувствовала, как ток проходит через меня. Возможно, кто-то набрался храбрости и попытался выйти за границу сада. А может, какой-то мечтатель запустил камнем в голову ближайшего солдата специального Пси-подразделения. Это гораздо хуже.
Точно я знала лишь одно: установленные наверху громкоговорители издали два тревожных сигнала: один длинный, один короткий. Закрыв уши ладонями, я рухнула ничком на влажную землю. Шея покрылась мурашками, плечи напряглись в ожидании нового удара.
Звук, который передавали ретрансляторы, нельзя было назвать обыкновенным белым шумом. Скорее он походил на сверхзвуковой писк, который можно иногда услышать, сидя в абсолютной тишине или вслушиваясь в монотонное гудение монитора компьютера. Правительство Соединенных Штатов скрестило вой автомобильной сигнализации с жужжанием бормашины, и получилось достойное дитя: частота этого звука была такова, что уши от него начинали кровоточить.
В прямом смысле.
Звук, издаваемый ретрансляторами, коснулся каждого нерва в моем теле. Пройдя сквозь руки, он, перекрывая дикие крики ста несчастных подростков, устремился прямо в мозг и остался там, внутри, где я ничем не могла его заглушить.
Из глаз потекли слезы. Я уткнулась лицом в грязь – вкус крови смешался во рту со вкусом земли. Рядом со мной на землю рухнула девочка, ее рот был перекошен в беззвучном крике. Больше я не видела ничего.
Время от времени по мне проходили волны статического электричества, и тело скручивалось, точно пожелтевший от времени лист бумаги. Чьи-то руки трясли меня за плечи. Кто-то кричал «Руби», но я была уже слишком далеко, чтобы ответить. Я плыла, плыла, плыла в никуда, и, наконец, земля поглотила меня целиком. Осталась лишь тьма.
И тишина.