Шесть

30-е октября 21:00 – девять часов до отлива

– Что ж, я думаю, для молодых ушей достаточно разговоров об убийствах на один вечер, – говорит Лили. – Тебе давно пора в кровать, юная леди…

– Мам, мне пятнадцать. – Трикси сверлит ее взглядом.

– Тогда начни одеваться как пятнадцатилетняя, а не как младенец, влюбленный в сахарную вату. Давай. Взрослым нужно расслабиться.

– Имеешь в виду, ты хочешь покурить?

– Пожелай всем спокойной ночи и отправляйся в кровать, – рявкает Лили. – Можешь почитать одну из своих занудных книжек, чтобы заснуть.

Лили никогда не видела удовольствия в чтении. Честно говоря, я никогда не видела удовольствия в Лили. Она из тех людей, которые могут лишь взять книги в библиотеке, чтобы вырвать последние страницы и сдать их обратно.

– Мы даже еще не съели десерт, – говорит Трикси.

– Если бы моя талия была такой же огромной, как у тебя, я бы даже не произносила слово «десерт». Ты разве никогда не задумывалась, почему ты не нравишься мальчикам?

Трикси пронизывает свою мать взглядом из-за своих розовых очков. Я вижу навернувшиеся на ее глаза слезы, но она смаргивает их с такой решительностью, что я ею горжусь. Она обходит стол, целуя каждого на прощание. Мне до сих пор кажется чудом, что кто-то настолько холодный и безразличный как моя сестра, мог создать такого доброго и милого ребенка. Как только Трикси выходит из комнаты, Лили закуривает. Она, похоже, не замечает, как все на нее смотрят.

– Почему меня не одарили нормальным, угрюмым подростком? Никаких парней, ни одного. А ее подружки одеваются, как монахини и разговаривают, как задроты. Я хотела чирлидершу, но она только и делает, что треплется о благотворительности. Это как жить с Саффи из «Еще по одной», но хуже, она круглыми днями нагоняет на меня смертную скуку своими книгами и мнениями о гребаном глобальном потеплении.

– Тебе надо радоваться, что она не проблемная, как ты в ее возрасте, – замечает бабушка.

– Можно я звякну по стационарному телефону? – спрашивает Лили, игнорируя замечание. – У меня здесь сотовый не ловит.

Лили – обожавшая гаджеты в детстве – провела большую часть восьмидесятых в тесных отношениях с Пэкменом и ее Атари, и является одним из немногих членов семьи, имеющих мобильный в 2004-м. Когда мы были маленькими, у отца был один размером с булыжник, но пользование им стоило целое состояние, поэтому он был в основном для вида. Лили берет свою темно-синюю маленькую Нокиа со стола, и мы все изучаем ее, будто это кусок Луны.

– Извини, Лили. Телефон больше не работает, – говорит бабушка, убирая тарелки.

– Почему нет?

– Я перестала оплачивать счета.

– Почему?

– Люди все время мне названивали. Мне не нравилось постоянно отвлекаться.

Лили выглядит взбешенной. Но я уверена, что ее острый язык испещрен следами зубов, потому что она больше не говорит ни слова. Вместо этого она начинает играть в «Змейку» на своем теперь бесполезном мобильном. Я заглядываю ей через плечо, зачарованная.

Бабушка как всегда проявляет интерес к нашим жизням и новостям. Истории немного меняются при каждом повторении, даже когда они настолько отрепетированы, как наши. Словно дети, они растут и превращаются во что-то новое, что-то с собственными идеями. Истории также лживые, но в этой семье мы все рассказчики. Бабушка начинает рутинный опрос со своего сына.

Не хотелось бы прозвучать недоброй, но любимой темой моего отца всегда был он сам. Он также очень любит пересказывать вещи, услышанные им по BBC Radio 4. Он интеллектуально неразборчивый человек, запихивающийся чужими мыслями и делящийся ими, как своими. Выдает придуманное другими за что-то новое. Свои предложения он время от времени приправляет каким-то длинным словом, потому что не хочет, чтобы люди заметили его нехватку знаний или образования. Пианино было его первой и единственной любовью, а музыка – единственным предметом, который он действительно изучал. Сегодня вечером, как всегда, он с пылом и гордостью рассказывает о своем оркестре: о городах, где они побывали в последнее время, о музыкантах, с которыми он поработал. Моя мать закатывает глаза и непринужденно отметает все оброненные им имена – утверждает, что никогда ни об одном из них не слышала.

– Как твоя ветклиника, Роуз? – спрашивает бабушка, меняя тему, словно в игре «передай другому».

– Еще держится.

– Впечатляюще, как ты построила такой успешный бизнес с нуля в твоем возрасте, но как ты держишься?

– Нормально, в тех редких случаях, когда не валюсь.

Роуз всегда могла сохранять спокойствие, когда доходило до обстрела вопросами.

– А как насчет тебя, Лили? Нашла работу?

Моя вторая сестра была безработной всегда. Она выживает на пособие по безработице – хоть никогда и не пытается найти работу – выплаты на ребенка и подачки от бабушки. Лили достает из кармана еще одну сигарету, обхватывает ее розовыми губами и подкуривает от одной из свечей на столе. Она якобы бросила курить на время беременности, но с тех пор бросила попытки бросить. Она делает глубокую затяжку, затем выдыхает дым и скуку на всех нас.

– Сейчас сложно найти работу, – говорит она, используя винный бокал как пепельницу.

– Всегда сложнее найти вещи, которые не ищешь, – бормочет отец и все глазеют на него, включая Лили.

– Я отойду на минуту, – говорит она, вставая из-за стола и покидая комнату, предположительно чтобы проверить, как там Трикси, но также, несомненно, чтобы подуться наверху. Моя сестра всегда изображает из себя мученицу и устраивает больше истерик, чем ребенок. Я ожидаю от бабушки вопроса о том, волонтерствую ли я еще в доме престарелых – мое занятие, может, не захватывающее или приносящее деньги, но в доброте есть свои награды и я горжусь тем, что делаю. Но моя мать снова начинает атаковать отца, прежде чем разговор переходит на меня.

– Почему ты всегда так строг с Лили? Растить детей в одиночку нелегко, я-то знаю, – говорит Нэнси как только ее любимая дочь оказывается вне зоны слышимости. Если бы можно было убивать взглядом, мой отец давно бы оказался в морге. Я часто задумывалась, почему мать любит Лили больше всех. Возможно, потому, что видит в ней себя – как в ходячем зеркале молодости, показывающем ей, кем она была.

Отец пытается не клюнуть на приманку, но плохие привычки тяжело побороть после тридцати лет практики.

– Она больше не ребенок, Нэнси. У нее самой есть дочь, хотя неудивительно, что она так часто об этом забывает, потому что ты взяла на себя роль матери для обеих.

– Ну, кто-то должен помогать детям. Если бы все мы пустились колесить по миру, следуя за мечтой, тогда…

– Помогать ей? Ты ее душишь, всегда так было. Неудивительно, что она так и не встала на ноги. Она стала такой из-за тебя.

– И какой же это?

– Самоуверенной, избалованной, эгоистичной, ленивой и безмозглой занудой, которая все еще ведет себя как ребенок, потому что ты так к ней относишься. Ее больше заботит свой внешний вид, чем родная дочь. И она все еще совершенно безответственно обращается с чужими деньгами, потому что она ни разу не подняла наманикюренного пальца, чтобы что-то заработать.

Лили появляется в дверном проеме.

Она явно слышала каждое слово.

Никто не знает, что сказать.

Последующая тишина не просто неловкая, она болезненная. Мы наблюдаем, как Лили проходит мимо кухонного стола к холодильнику, открывает дверцу, словно ища ответы внутри. Ничего не найдя, она откупоривает еще одну бутылку белого вина.

Во всех семьях есть конфликты. Либо между мужьями и женами, либо родителями и детьми, либо братьями и сестрами, это так же нормально, как смена дня и ночи. Но неразрешенные конфликты разрастаются в человеческих отношениях, как рак, и иногда это неизлечимо. Несмотря на все, у меня все еще есть некоторые счастливые воспоминания о всех нас, спрятанные в складках, разъединивших нас. Мы не всегда были такими, как сейчас. Мне больше всех жаль бабушку. Она так старалась создать чудесный вечер для всех и, как обычно, моя семья нашла способ его испортить.

– Кто хочет заранее полакомиться праздничным тортом? – спрашивает она со слабой улыбкой.

– Я! – Я поднимаю руку и пытаюсь развеять напряжение, хотя бы на это время.

Я замечаю, что Роуз едва говорила сегодня вечером. Она отвечает, если к ней обращаются, но коротко, сжато. Может, когда-то я и была самой маленькой, но я часто беспокоюсь о своей старшей сестре. Семьи, даже дисфункциональные, объединяет особый вид любви. Наша любовь похожа на тесную сеть из миллиона воспоминаний и общих впечатлений. Узлы этой сети крепкие, но есть и достаточно большие дыры, чтобы проскользнуть, если кто-то попадется в нее неправильно.

Погода снаружи ухудшилась, дождь стучит по окнам, а пламя свечей иногда подрагивает, когда завывает ветер. Моя мать и Роуз помогают убрать со стола, прежде чем бабушка приносит один из своих знаменитых домашних шоколадных тортов, и вынимает свои любимые креманки для шампанского из шкафчика. Они из двадцатых годов, что по ним видно. Отец оказывает честь, умело открывая бутылку, словно он делает это каждый день, и бабушка встает, держа свой бокал и выглядя так, будто собирается произнести речь.

– Я просто хочу поблагодарить всех вас, что приехали в Сигласс на празднование моего дня рождения. Для меня очень много значит видеть всю семью в сборе, и вы осчастливили старушку. Восемьдесят лет это важный для меня день рождения, и если хиромант в Лендс-Энд был прав, он может оказаться последним! Вы единственные люди, с которыми я бы хотела его провести. За семью Даркер, – говорит она, поднимая бокал.

– За семью Даркер, – повторяют все почти хором, прежде чем бабушка продолжает.

– Я также хочу поблагодарить Эми и Аду за наш сегодняшний вкусный ужин.

– Кто такие, черт возьми, Эми и Ада? Я думал, это она приготовила ужин, – шепчет отец Роуз, отпивая шампанского.

– Куры, – шепотом отвечает Роуз. Она назвала их в честь Эми Джонсон и Ады Лавлейс, двух женщин, вдохновлявших ее, помнишь?

Фрэнк чуть не давится, пока бабушка продолжает.

– К сожалению, Эми не стало в понедельник. А Ада умерла три дня спустя. Вот уж настоящая скорбь. Эта маленькая курочка умерла из-за разбитого сердца… – У меня такое ощущение, что все снова смотрят на меня при этих словах, и я опускаю взгляд на свои руки.

– Разве безопасно есть курицу, которой десять лет? – спрашивает моя мать, выглядя так, будто ее тошнит.

– Думаю, да, – отвечает бабушка. – В любом случае это безопаснее, чем прыгнуть со скалы. Кстати говоря, я не хочу быть самой богатой на кладбище, и я уверена, вы все хотите узнать, что случится после моей смерти. Я хочу, чтобы мы насладились оставшимся нам временем на этих выходных. Поэтому чтобы больше не держать вас в неведении, я решила поделиться сегодня с вами своим завещанием.

Загрузка...