Их голоса слышны были на лестнице и докатывались даже до ее спальни – единственного в этом доме надежного укрытия для Джесс. Она плотно закрыла за собой дверь, чтобы от них отгородиться, и опустилась на край кровати, сложив руки поперек живота и крепко зажмурив глаза.
Однако комната вдруг показалась ей чересчур тесной и жаркой, и запястье начало пульсировать от почти беспрерывного зуда. Она провела пальцем по шрамам, и внезапное чувство стыда обожгло ее лицо.
Это была самая черная пора в ее жизни – спустя год после гибели Шанса, – когда она так и не смогла найти ответы на вопросы, что неотступно ее преследовали, и избавиться от кошмаров, будивших ее буквально каждую ночь. Почему Шанс ушел из дома? Что он делал на улице в кромешной ночи, в снег и слякоть, на мокрой и скользкой улице, одетый лишь в свой любимый красно-желто-синий домашний костюмчик с трансформерами? Слишком много вопросов осталось без ответа, но был и еще один: почему там не было Джесс в тот момент, когда ее сын больше всего в ней нуждался? И вот его не стало – и его безвозвратный уход и ее неспособность защитить сына оказались для Джесс слишком тяжелым переживанием.
Когда она заметила на разделочной доске нож, то сразу нашла для себя спасительный выход. И вот она, крича и плача, стала перерезать себе запястье, и жаркая кровь зазмеилась по ее пальцам, пока вокруг не опустился мрак.
Проснулась она в больнице с белым бинтом на запястье. А рядом с койкой сидела ее мать на желтом пластмассовом стуле, который ходил ходуном и поскрипывал всякий раз, как женщина подавалась чуть вперед. Прошло уже много лет с тех пор, как Джесс последний раз видела Джоанну: во-первых, потому, что мать не хотела иметь ничего общего с Джесс и ее ошибкой, а во-вторых, потому, что сама Джесс не желала иметь ничего общего с женщиной, которая отказалась от нее и от ее ребенка.
– Зачем ты это сделала, Джесс?
Мать, прежде чем начать говорить, прокашлялась, и от ее хриплого и безразличного голоса во рту у Джесс появился кисловатый привкус сигаретного дыма.
– Уходи. – Джесс отвернулась лицом к стене, натянув повыше одеяло как прикрытие.
– Я пыталась быть частью вашей жизни, Джесс, но вы меня не принимали. Возможно, если бы ты впустила меня в жизнь Шанса, то ничего бы этого и не случилось.
Все нутро у Джесс зажгло от небывалой ярости, скрюченные пальцы словно превратились в острые когти. Она резко извернулась в койке и первый раз в упор посмотрела на мать. Волосы у той были уже больше седыми, чем каштановыми, изможденные глаза тонули в темных кругах, тонкие губы тянулись прямой линией. Джесс всем телом задрожала от нагноившегося в ней за все эти годы исступленного гнева. Она швырнула одеяло на пол, встала на ноги, не обращая внимания на то, что хлопковая больничная сорочка едва прикрывает ей бедра, подняла руку и указала на дверь:
– Убирайся!
Мать прижала свою сумку к груди, подобрала губы.
– У тебя риск повторного суицида, Джесс. И сейчас я тебе необходима. Врачи говорят, тебя опасно оставлять одну.
Сколько лет уже прошло – но Джесс все помнила то ощущение, как лютый гнев, проникая под кожу, впивался в нее жалами, пока она не зашлась в крике, таком высоком и пронзительном, что закололо в барабанных перепонках:
– Убирайся! Убирайся! Вон отсюда!!!
На ее вопли в дверь вбежали две медсестры, вытянув перед собою руки, словно собирались удержать ее силой. Джоанна ошарашенно попятилась из палаты в коридор – и тут у Джесс как будто все кости разом стали слишком тяжелы для ее тела, и в бессилии она забралась в больничную постель, свернувшись там тугим калачиком и закрыв глаза. Тогда Джесс видела свою мать последний раз.
Жгучее ощущение в руке вернуло Джесс в ее комнату в доме Люси с окном, выходящим на посверкивающее льдом озеро, с теплыми деревянными половицами, напитанными предвечерним солнцем. Она опустила глаза – и с ужасом увидела, что ее запястье буквально исчерчено множеством пунцовых следов от непрестанного расчесывания. Она прижала холодную ладонь к жарким царапинам. Казалось, запястье зудело сейчас даже сильнее, нежели тогда, когда раны заживали.
Она подальше натянула рукав, чтобы скрыть под ним шрамы. Единственной причиной, что не позволила ей закончить тогда начатое, была мысль о Шансе. Если она умрет, ее сын исчезнет из этого мира уже полностью, абсолютно. Кто, кроме нее, вспомнит о мальчике, который собирал крохотные модельки автомобилей «Matchbox