Сара Уорн сидела в транспортном отделе за своим столом и пыталась распределить смены на следующие две недели. Двое ее коллег-водителей уже сказались больными на Рождество и на День подарков. Сара их не винила: она и сама могла бы выкинуть подобный фокус, если бы не была ответственной за расписание и не знала точно, что доктор Люк Хьюз тоже будет дежурить все рождественские праздники. Она нахмурилась: Люк в последнее время стал каким-то отстраненным – нехарактерное для него состояние. Что-то происходило, и Сара преисполнилась решимости докопаться до сути.
Сара и Люк познакомились, когда она служила в театре «Вест-Энд», а он проходил второй год хирургической практики в больнице Святого Фомы на другом берегу реки. Сара понимала, как ей повезло попасть в основной актерский состав. Главных ролей ей пока не давали, и, по правде говоря, Сара иногда задумывалась: из тех ли она актрис, что для них созданы? Она сомневалась, что для главной роли ей хватит темперамента. Но и на амплуа инженю она тоже определенно не годилась, хотя и подходила по возрасту. Она имела серьезный, ровный характер, подходящий для глубоких, основательных персонажей – тех, на ком держится действие, но не тех, к кому приковано внимание зрителей. Ее взяли в труппу, поскольку она знала свою работу и выполняла ее хорошо; она всегда была спокойной и работоспособной, в то время как другие могли парить на крыльях вдохновения или нырять в глубины отчаяния в зависимости от замечаний режиссера на репетиции. Такая надежная актриса играла не самую яркую, но жизненно важную роль в труппе, и Сара достаточно хорошо разбиралась в театре, чтобы понимать: она продержится на работе намного дольше, чем некоторые более блестящие девушки из театрального училища и дежурных еженедельных постановок.
Их с Люком представили друг другу на вечеринке после очередного нового шоу; праздновать начали в гримерке за кулисами, затем плавно переместились в ближайший паб, а далее – в «Кафе де Пари». Сара вспомнила, что они с коллегами-актерами приехали туда весьма разгоряченными успехом вечернего спектакля и несколькими бокалами спиртного, которыми отмечали это событие. Люк уже уходил, когда бравый молодой исполнитель главной роли заметил его, заключил в объятия и представил всем как давнего дорогого школьного друга.
Поначалу Сара подумала, что Люк слишком застенчив и не привык к шуму и суете компании актеров, хлопкам по плечу и поцелуям – потребовалось как минимум два коктейля, чтобы он хоть как-то влился в общую беседу. Оставшись с ним наедине на несколько минут, Сара попыталась завязать разговор, но он отвечал настолько неохотно и односложно, что она передумала и сочла его явным невежей. Отчасти она его простила, когда он взглянул на часы, увидел, что уже больше двух ночи, объявил, что устал, поскольку весь день ассистировал в операционной, и, невзирая на протесты новых приятелей – актеров, сказал, что вынужден оставить их предаваться дальнейшим удовольствиям без него.
Еще больше она его простила, когда он, наклонившись к ее уху, прошептал извинения и пригласил ее на ужин, чтобы загладить свои ужасные манеры в этот вечер: «Сразу же, как только сдам эти чертовы выпускные экзамены». Сара порадовалась, что ее коллеги слишком заняты, чтобы подслушивать, – они пытались перещеголять друг друга рассказами об ужасах, которые им довелось испытать во время провинциальных турне. Если бы они слышали предложение Люка, это вызвало бы среди них такое количество подмигиваний, свиста и тычков локтями, что симпатичный доктор выскочил бы наружу со всех ног, теряя тапки.
Две недели спустя Сара и Люк встретились за ужином. Оба имели довольно необычный график работы, оба знали, как сильно зависит от них остальная команда, хотя Сара понимала, что не решает вопросов жизни и смерти в отличие от Люка – и наплевать, каким отчаянно-важным делом по мнению ее коллег-актеров является театр.
Между ними завязалась искренняя дружба, которая определенно начинала переходить в романтические отношения, как вдруг однажды вечером Сара открыла дверь своей маленькой квартирки и увидела на полу телеграмму, извещающую о внезапной болезни сестры и о том, что вдовствующей матери нужна помощь. Долгое путешествие домой перенесло Сару из мягкого лондонского лета в промозглую новозеландскую зиму. Далее последовала смерть сестры, а вскоре после этого – то ужасное, неотвратимое утро ранней весны[1]. Утро начала войны. Миссис Уорн порадовалась, что Сара теперь дома – вдали от ужасов, с которыми, несомненно, столкнется Лондон, хотя самой Саре ничего не хотелось так сильно, как внести свой вклад в оборону города, который она обожала.
Сара и Люк продолжили общаться на расстоянии – обмениваясь длинными откровенными письмами, полными дружеского тепла и крепнущего взаимопонимания. В переписке Люк оказался гораздо более открытым человеком, чем при личных беседах.
В течение следующего года от Люка пришла лишь пара открыток – он служил в военном госпитале недалеко от линии фронта, и Сара сильно за него беспокоилась, поскольку месяцы тянулись, а новости с каждой неделей становились все мрачнее. Наконец появился проблеск надежды, и Сара, естественно, очень обрадовалась, когда командование сочло, что британский врач, несущий службу в Северной Африке, будет полезнее при сопровождении контингента раненых новозеландских военнослужащих, чем при переводе в Англию. Прибыв на место, он должен отработать шестимесячный срок в больнице, которая занимается пострадавшими на войне. И этой больницей из всех возможных оказалась именно та, где работала Сара!
Первые несколько недель в Маунт-Сигер показались Люку чрезвычайно трудными. Его не пугали рабочая нагрузка, устаревшее оборудование, ветхие корпуса или протекающие крыши, которые преследовали главную медсестру в ночных кошмарах, – все это выглядело пустяками по сравнению с палатками полевого госпиталя, в которых он работал последние месяцы. Он расстраивался из-за того, что не до конца исполнил свой долг. Множество его институтских друзей работали в полевых условиях, большинство коллег-медиков выхаживали раненых солдат на поле боя или оперировали в ужасной обстановке Лондона, Бирмингема, Глазго, когда после ночных налетов пострадавших привозили волна за волной. Люку хотелось быть в гуще событий и приносить пользу. Свой первый месяц в Новой Зеландии он провел в полнейшем унынии, пока Розамунда Фаркуарсон его не встряхнула:
– Прекратите занудствовать, доктор Хьюз!
Люк как раз просматривал свои записи перед обходом палаты и не сразу сообразил, что проворчал что-то вслух насчет «этого проклятого захолустья». Он никак не ожидал подобной реплики от работницы регистратуры – независимо от того, насколько интересной штучкой воображала себя мисс Фаркуарсон.
Никогда не умеющая себя сдерживать, если ей было что сказать, Розамунда поделилась с ним своим мнением по этому поводу:
– Мы все хотим внести свой вклад, но не у каждого получается стать героем просто потому, что он об этом мечтает. Даже у таких, как вы, с вашим чистым белым халатом и лондонским дипломом. Да, вы, вероятно, могли бы приложить руки и где-нибудь в другом месте, но неужели вы думаете, что ваши друзья там, которые выкладываются по полной, осудили бы вас за то, что вы получили передышку? Какими бы они тогда были друзьями? Это не по-товарищески. Забота о раненых бойцах – здесь или где-то еще – это часть общего дела. И кстати, – добавила она, вскинув четко очерченные брови и улыбнувшись тщательно накрашенными губами, – мы, новозеландцы, можем ворчать из-за того, что торчим в этой дыре, когда повсюду полыхает война, но вы скоро поймете, что нам не слишком-то нравится, когда помми[2] делают то же самое. Некоторые из тех парней в военных палатах сходят с ума от безделья, их так и тянет начистить кому-нибудь морду. На вашем месте я была бы поосторожнее.
Развернувшись на каблуках, совершенно точно не соответствующих уставу, Розамунда продефилировала через больничный двор в такой манере, что несколько выздоравливающих солдат, вышедших подышать на крыльцо первой военной палаты, чрезвычайно оживились. Даже доктору Хьюзу пришлось признать, что этот выговор от мисс Фаркуарсон весьма забавен, особенно с учетом того, как она произнесла слово «помми»: после нескольких лет, проведенных в Лондоне, она решительно нарочито округляла гласные, стараясь избавиться от новозеландского акцента. Более того, приходилось признать, что в ее словах есть рациональное зерно.
Люк принял это к сведению, взял себя в руки и, осознавая, что он теперь главный врач в Маунт-Сигер, отдался работе с упоением, которое чрезвычайно понравилось главной сестре, а сестре Камфот – еще сильнее.
Хотя Сара и не ожидала, что в воюющей Новой Зеландии их отношения будут такими же, как в довоенном Лондоне, она надеялась, что они с Люком продолжат с того места, на котором остановились в письмах. Вспоминая прошлое, она с трудом могла представить их прежнюю беззаботность – несмотря на постоянный стресс Люка из-за учебы. Теперь она иногда задумывалась: не были ли они намеренно слепы, старательно игнорируя растущую напряженность на континенте. Смерть сестры, всепоглощающее горе матери, ужасные новости, которые приходили ежедневно, сломленные солдаты, с которыми она общалась на работе, – молодые люди, крайне редко снимающие маску бравады, – все это больше не позволяло Саре игнорировать очевидное: Люк изменился. Он что-то скрывает от нее, и это вбивает между ними клин.
В приемной хирургического отделения, где его устроили на ночь, мистер Глоссоп озабоченно ерзал на раскладушке – слишком нагретой и слишком неудобной, чтобы уснуть. Да, он видел, как главная сестра, эта в высшей степени благоразумная женщина, положила ключ к себе в карман. Он доверяет этой достойной даме. Но чего стоят подобные меры безопасности в таких ветхих зданиях, как эти: крыши из гофрированного железа дребезжат на ветру, санитарки привычно расставляют ведра, готовясь к надвигающейся буре. В общем, он оставил чертову прорву наличных в сейфе, в надежность которого не верил. По крайней мере, верил недостаточно, чтобы выбросить это из головы. И явно не сможет выбросить до самого утра, ворочаясь без сна на этой раскаленной койке. Он знал, что здесь, в Маунт-Сигер, есть несколько отдельных палат – его двоюродная бабка потребовала себе такую несколько лет назад. Она лежала здесь с какими-то женскими проблемами и подняла адский шум из-за того, что оказалась в одной палате с пожилой женщиной-маори. Бабка вела себя как варвар, вынося мозг и сестрам, и докторам. Но тут молниеносно появилась главная сестра, протараторила свои распоряжения – и что бы вы думали? Отдельную палату выделили почтенной аборигенке, а вовсе не его бабке. После этого старая карга заткнулась и вела себя пристойно. Тем не менее можно было бы рассчитывать, что ему предоставят на ночь отдельную палату. Не то чтобы он один из буйных пациентов-солдат, но просто немного по-свински оставлять его на раскладушке в убогой приемной. И черт побери, здесь слишком жарко! Проклятые жестяные крыши, не годятся ни для людей, ни для скота.
Мистер Глоссоп помнил совершенно правильно. В Маунт-Сигер имелись отдельные боксы – по одному в каждой общей палате, сразу у входа. Чтобы предоставить старому мистеру Брауну необходимое уединение, главная сестра перевела умирающего в отдельный бокс третьей гражданской палаты две недели назад. Теперь она стояла за дверью этого бокса, тихо и торопливо переговариваясь с отцом О’Салливаном. Молодой Сидни Браун последние пятнадцать минут провел внутри, закрывшись наедине с дедом. Главная медсестра уже собиралась постучать в дверь, когда та открылась, и показался Сидни с пепельно-серым лицом.
– С тобой все в порядке, сынок? – участливо спросил отец О’Салливан.
Юноша покачал головой, лицо его выражало страх и замешательство.
– Ох, не знаю, он городит какую-то чушь, я думаю, мне нужно…
Главная сестра взяла инициативу в свои руки:
– Ступайте к мистеру Брауну, отец О’Салливан, а я пока приведу Сидни в чувство. Чашечку чая – или добавить туда немного виски, а, Сидни? В медицинских целях? Пойдемте, я провожу вас на кухню и найду кого-нибудь, кто за вами присмотрит. – Твердой рукой главная медсестра обняла молодого человека за плечи и повела прочь. Задержавшись на крыльце, она обернулась к отцу О’Салливану: – Потом заглянете ко мне, викарий? Сообщите, как дела у мистера Брауна.
Священник и главная сестра обменялись взглядами.
– Да, конечно, мэм.
Когда главная медсестра вернулась в свой кабинет, она обнаружила там ожидающих ее Розамунду Фаркуарсон и сестру Камфот. Лицо мисс Фаркуарсон почти не выражало раскаяния, несмотря на то что она опоздала на смену более чем на два часа, а сестра Камфот выглядела еще более насупленной, чем обычно.
Обе женщины заговорили одновременно:
– Мэм, я требую, чтобы вы немедленно побеседовали с мисс Фаркуарсон!
– Сестра, но дайте же мне объяснить! Я выиграла на скачках, мэм, мне по-настоящему повезло, и я не смогла уйти сразу: пришлось ждать, пока выплатят выигрыш. Я хотела сперва заехать домой и оставить деньги: сто фунтов чертовски много, чтобы таскать с собой всю ночь, – но тогда я опоздала бы еще больше, а мне не хотелось вас подвести, поэтому я сразу…
– Подвести нас? – фыркнула сестра Камфот. – Поздновато же вы задумались о том, как бы нас не подвести!
– Прекратите, обе! – жестом остановила спорщиц главная медсестра. – Сестра Камфот, я была бы очень признательна, если бы вы позаботились о молодом мистере Брауне. Я оставила его на кухне и обещала вернуться, чтобы с ним посидеть, он совершенно потрясен. Приготовьте ему чашку чая, ладно? И вот, – она наклонилась к нижнему ящику стола, – добавьте туда немного этого. Он в шоке.
Глаза Розамунды расширились при виде бутылки виски, которую, как оказалось, главная медсестра держит в своем столе. Сестра Камфот возмутилась, что не входит в число кухонных работниц, которых можно отправить заваривать чай. Это означало, что главная медсестра сердится на нее сильнее, чем на Розамунду, еле сдерживавшую ликование.
Выказав свое недовольство, сестра Камфот зашагала по двору к кухонному блоку. А главная сестра повернулась к Розамунде:
– Сколько вы выиграли, мисс Фаркуарсон?
Удивленная неожиданным вопросом, Розамунда выпалила:
– О, целую сотню, мэм. Сто фунтов. Правда, часть придется отдать людям, у которых я… которые меня выручали, но я все равно на седьмом небе от счастья. Я прошу прощения, что так опоздала и вывела сестру Камфот из себя. Я никого не хотела раздражать, правда. Наверное, я просто еще не привыкла к такой, ну… рутинной работе.
Главная сестра вздохнула.
– Могу себе представить, что для такой молодой женщины, как вы, спасать жизни и поддерживать работоспособность больницы в военное время чрезвычайно скучно. Я предлагаю вам оставить ваш выигрыш здесь. Я спрячу деньги в сейф, и вы сможете их забрать, когда закончится ваша смена. Кроме тех, разумеется, на которые я вас оштрафую за сегодняшнее опоздание и за несколько предыдущих. Как вы считаете, десять фунтов – справедливая цена за сохранение работы?
Большие зеленые глаза Розамунды расширились еще сильнее – неужели начальница действительно угрожает уволить ее, если она не отдаст десятку? Главная сестра ждала, протянув одну руку за деньгами и с ключом от сейфа в другой.
– Я… ну, я… – запинаясь, пробормотала Розамунда.
– Найти сейчас новое место очень трудно, мисс Фаркуарсон, тем паче без рекомендаций. Впрочем, я уверена, где-нибудь на фабриках работа есть. Или в поле – в наши дни многие молодые женщины работают стригалями овец, учитывая нехватку мужских рук.
– Вы не сможете так поступить… – Взволнованное лицо Розамунды стало почти таким же красным, как ее губная помада. – Я думала…
– Думали, что из меня можно вить веревки просто потому, что я не такая скандальная, как Камфот? Тогда вам придется кое-что переосмыслить, юная леди. Давайте начистоту. – Главная медсестра выпрямилась и развернулась к Розамунде. – Вы вели себя отвратительно с самого первого дня, как прибыли к нам. Вы выставили себя круглой дурой в интрижке с Сандерсом. И не делайте такое лицо – я не могла не заметить, что о вас сплетничают все санитарки. И бог весть, что о вас говорят солдаты первой военной палаты, когда остаются одни, если они и на публике не стесняются в выражениях. А сегодня здесь умирает человек. Одинокий, если не считать внука – который, как я теперь выяснила, едва с ним знаком и не хотел навещать его до сегодняшнего вечера, несмотря на несколько просьб. Думаете, у меня есть время на долгие беседы с вами? У вас есть возможность искупить свою вину, принять последствия своих действий и начать все с чистого листа. Я даю вам последний шанс.
Главная медсестра говорила ровно и спокойно, но слова ее ранили гораздо глубже, чем выкрики сестры Камфот. Розамунда попыталась ответить, но, открыв рот, поняла, что у нее нет слов, чтобы выразить свое потрясение. Главная сестра удовлетворенно кивнула.
– Оставьте выигрыш у меня, я запру деньги в сейфе, а утром, когда закончится ваша смена, вы сможете забрать свои девяносто фунтов. – Начальница сделала ударение на слове «девяносто», чтобы Розамунда не сомневалась – она выполнит свою угрозу.
Розамунда щелчком открыла бумажник, бросила пачку банкнот на стол главной сестры и пулей выскочила из кабинета. Будь она в состоянии хлопнуть за собой дверью – она бы хлопнула, но налетевший теплый ветер сделал это за нее, сотрясая весь офис своей силой.
Опустившись в кресло, главная медсестра уставилась на свои записи, на ключ в руке и на аккуратную стопку неоплаченных счетов на столе. Маленький кабинет вновь содрогнулся, когда следующий порыв ветра ударил по тонким дощатым стенам. Вспышка молнии на мгновение осветила небо за окном без штор, за ней последовал сильнейший раскат грома, и наконец хлынул ливень. Главная сестра откинулась на спинку потертого кожаного кресла и кивнула своим мыслям. По крайней мере, дождь на какое-то время избавит ее от посетителей.