Итак, обед в Одли-Корте отложили, и мисс Алисии пришлось ждать другого случая быть представленной интересному молодому вдовцу Джорджу Талбойсу.
Говоря откровенно, желание юной леди познакомиться с Джорджем носило несколько притворный характер, но если бедная Алисия надеялась зажечь в груди у кузена искру ревности, то она плохо знала Роберта Одли. Ленивый, беспечный красавец адвокат относился к жизни как к глупой шутке и считал, что разумный человек не может воспринимать ее всерьез.
Его хорошенькая смуглолицая кузина могла влюбиться в него по уши и намекать ему на это по сотне раз на день в течение трехсот шестидесяти пяти дней в году, но до тех пор, пока она не дождется двадцать девятого февраля и не скажет ему прямо: «Роберт, ты хочешь на мне жениться?», – он не поймет, что ей нужно.
А если бы влюбился сам Роберт, это чувство было бы сродни легкому недомоганию: он мог бы прожить всю жизнь, испытывая нечто смутное, не то любовь, не то несварение желудка.
Напрасно скакала бедная Алисия по дорожкам вокруг Одли все три дня, что молодые люди провели в Эссексе, напрасно красовалась в своей лучшей шляпке с плюмажем, пользуясь любым случаем попасться на глаза Роберту и его другу. Блестящие черные локоны, обрамлявшие стройную шею, пухлые розовые губы, чуть вздернутый нос, смуглое лицо с ярким румянцем, который вспыхивал при виде апатичного кузена, – все напрасно бросалось к ногам недогадливого Роберта, и лучше бы Алисии спокойно отдыхать в прохладной гостиной, чем загонять лошадь под жарким сентябрьским солнцем.
Рыбная ловля, если вы не являетесь преданным апологетом Айзека Уолтона[1], не самое веселое занятие, и неудивительно, что в день отъезда леди Одли молодые люди (один из которых потерял способность радоваться жизни из-за сердечной раны, а другой считал любое развлечение не стоящим хлопот) начали уставать от тенистых ив над извилистыми ручьями Одли.
– В Фигтри-Корте, конечно, тоже скучновато, – размышлял вслух Роберт, – хотя в целом, я полагаю, лучше, чем здесь. Там, по крайней мере, рядом табачная лавка, – добавил он, невозмутимо попыхивая отвратительной сигарой, которую ему доставил хозяин гостиницы.
Джордж, согласившийся ехать в Эссекс лишь по настоянию друга, не возражал.
– Я с радостью вернусь, Боб, – сказал он. – Мне к тому же пора съездить в Саутгемптон, я почти месяц не видел моего малыша.
Джордж всегда называл сына малышом и говорил о нем скорее с печалью, чем с надеждой. Ему казалось, что мальчик никогда его не полюбит или что он сам не доживет до той поры, когда Джорджи вырастет.
– Я не романтик, Боб, – обронил он как-то раз, – и поэзия для меня пустой звук, однако после смерти жены у меня такое чувство, как будто я стою на пустынном берегу, сзади надо мной нависли огромные страшные скалы, а к ногам медленно, но верно подбирается волна. С каждым днем этот безжалостный поток все больше приближается; не набрасывается на меня с ревом и воем, нет, – ползет, подкрадывается, скользит навстречу, готовый сомкнуться над моей головой, когда я меньше всего ожидаю конца.
Роберт взглянул на друга с безмолвным изумлением и сказал, немного подумав:
– Джордж Талбойс, я бы еще понял, если бы ты имел обыкновение плотно ужинать. Такое бывает, если поесть на ночь холодной свинины, да еще плохо прожаренной. Тебе нужно сменить обстановку, дорогой мой, – живительный ветерок Фигтри-Корта, умиротворяющая атмосфера Флит-стрит… Погоди-ка, – неожиданно добавил он, – я понял! Ты курил сигары нашего любезного хозяина, это все объясняет!
Полчаса спустя после обоюдно принятого решения покинуть Эссекс рано утром на следующий день молодые люди встретили Алисию верхом на Аталанте. Узнав об их плане, обескураженная девушка притворилась, что ей это глубоко безразлично.
– Быстро же тебе наскучило в Одли, Роберт, – беспечно заметила она. – Ну конечно, здесь у тебя нет друзей, а в Лондоне, без сомнения, блестящее общество, развлечения и…
– И хороший табак, – перебил кузину Роберт. – Одли – замечательный старинный уголок, но когда приходится курить вместо табака сушеные капустные листья, то знаешь ли, Алисия…
– Так вы уезжаете завтра утром?
– Определенно. Экспрессом, который отправляется в десять пятьдесят.
– Тогда леди Одли упустит возможность познакомиться с мистером Талбойсом, а твой друг, в свою очередь, не увидит самую хорошенькую женщину в Эссексе.
– В самом деле… – запинаясь, пробормотал Джордж.
– Самая хорошенькая женщина в Эссексе вряд ли дождется восхищения от Джорджа Талбойса, – заметил Роберт. – Сердце моего друга осталось в Саутгемптоне, где кудрявый мальчишка ростом не выше колен называет его «большим дядей» и требует леденцов.
– Я собираюсь написать мачехе, – сообщила Алисия. – В своем письме она особо интересовалась, как долго вы намерены здесь пробыть и успеет ли она вернуться, чтобы принять вас.
С этими словами мисс Одли вынула из кармана амазонки листочек блестящей бумаги необыкновенного кремового оттенка.
– Вот что она пишет в постскриптуме: «Непременно сообщи о мистере Одли и его друге, а то ты такая забывчивая, Алисия!»
– Какой у нее красивый почерк! – заметил Роберт, когда кузина сворачивала записку.
– Да, хорош, не так ли? Взгляни, Роберт.
Она сунула кузену письмо, и тот долго его рассматривал, меж тем как Алисия похлопывала по шее гнедую лошадку, которой не терпелось пуститься вскачь.
– Сейчас, Аталанта, сейчас. Давай записку, Боб.
– Это самый красивый, самый кокетливый почерк, какой я встречал за всю свою жизнь. Честное слово, Алисия, даже если бы я никогда не видел тетушку, я бы узнал, какова она, по этому кусочку бумаги. Да, вот оно, все здесь: пушистые золотые локоны, словно очерченные карандашом брови, аккуратный прямой носик, победная детская улыбка – все угадывается в этих изящных завитках. Взгляни, Джордж.
Рассеянный и хмурый Джордж Талбойс их не слышал – он успел отойти на несколько шагов и, стоя у края канавы, бил тростью по стеблям камыша.
– Ладно, – в нетерпении произнесла юная леди. – Давай письмо, и я поехала, уже больше восьми часов, а я должна послать ответ с вечерней почтой. Вперед, Аталанта! До свидания, Роберт, прощайте, мистер Талбойс. Счастливого пути.
Гнедая кобыла взяла с места в галоп, и мисс Одли успела скрыться из виду, прежде чем две крупные слезы, которые гордость загоняла внутрь, блеснули в ее глазах.
– И это мой единственный родственник, кроме папы! – негодующе воскликнула она. – Ему до меня не больше дела, чем до бродячей собаки!
Роберт и его друг не уехали на следующее утро по чистой случайности: молодой адвокат проснулся с ужасной головной болью. Он попросил Джорджа дать ему самого крепкого зеленого чаю и, если можно, отложить отъезд. Джордж, разумеется, согласился, и Роберт Одли провел весь день, лежа в комнате с задернутыми шторами и читая челмсфордскую газету пятидневной давности.
– Это все сигары, Джордж, – повторял он. – Пусть хозяин лучше не попадается мне на глаза до нашего отъезда, иначе будет кровопролитие.
К счастью, мир в Одли удалось сохранить: достойный хозяин гостиницы уехал за покупками на рынок в Челмсфорд, среди прочего, возможно, за новым запасом тех самых сигар, что оказали такое роковое воздействие на Роберта.
Молодые люди провели скучный и бездарный день, а ближе к вечеру Роберт предложил прогуляться до Одли-Корта и попросить Алисию показать им дом.
– Убьем время, Джордж, да и жаль уезжать, не показав тебе старую усадьбу. Поверь, там есть на что посмотреть.
Солнце клонилось к горизонту. Срезав путь через луг, молодые люди вошли в аллею, ведущую к арке. Зловеще алел закат, стояла мертвая тишина. Разом замолкли испуганные птицы, вместо них квакали в канавах лягушки. В неподвижном воздухе грозно шумели листья, хотя ветра не было; хрупкие ветви невольно вздрагивали в предчувствии надвигающейся бури. Когда Роберт с Джорджем прошли под аркой, странные часы со стрелкой, перескакивающей с одной цифры на другую, показывали семь, хотя на самом деле было уже около восьми.
Алисию они нашли в липовой аллее: девушка гуляла в тени деревьев, роняющих на землю увядшие листья. Как ни странно, Джордж Талбойс, редко что-нибудь замечавший, обратил на это внимание.
– Хорошее место для кладбища, – сказал он. – Как мирно спали бы мертвые под этой мрачной сенью! Вот бы на кладбище в Вентноре такую аллею!
Они прошли дальше, к разрушенному колодцу, и Алисия рассказала им старую легенду, связанную с этим местом, – страшную историю, без каких не обходится ни один старый дом, будто наше прошлое – одна сплошная темная страница горя и преступлений.
– Нам хотелось бы увидеть дом, пока не стемнело, Алисия, – сказал Роберт.
– Тогда пойдемте скорее, – ответила она.
Девушка провела их через открытое французское окно в библиотеку, а оттуда в холл, где они встретили горничную миледи, которая украдкой взглянула на молодых людей из-под белесых ресниц. По дороге наверх Алисия обернулась и заговорила с девушкой:
– После гостиной мне хотелось бы показать этим джентльменам комнаты госпожи. Они в порядке, Фиби?
– Да, мисс, только дверь прихожей заперта, и, по-моему, миледи забрала ключ с собой в Лондон.
– Забрала ключ? – удивилась Алисия.
– Думаю, так и есть. Я не могу найти ключ, обычно он торчит в двери.
– Клянусь, – возмутилась Алисия, – это ее очередная глупая причуда! Она, видно, боялась, что мы заберемся в ее комнаты и будем рассматривать ее красивые платья и рыться в драгоценностях. Весьма досадно, в той прихожей висят наши лучшие картины. Там есть и ее собственный портрет, незаконченный, но очень похожий.
– Ее портрет! – воскликнул Роберт. – Я бы отдал что угодно, чтобы увидеть портрет леди Одли, поскольку не рассмотрел хорошенько ее лица. Можно проникнуть туда каким-нибудь другим путем, Алисия?
– Другим путем?
– Да, через другие комнаты?
Его кузина покачала головой и повела молодых людей в коридор, где висело несколько семейных портретов. Затем Алисия показала им комнату с гобеленами; огромные фигуры на выцветшем полотне выглядели в сумраке весьма устрашающе.
– Похоже, тот парень с боевым топором не прочь размозжить тебе голову, – заметил мистер Одли, указывая на свирепого воина, чья поднятая рука виднелась из-за темной головы Джорджа. – Пойдем отсюда, Алисия. Эта комната сырая, и здесь водятся привидения. Я вообще подозреваю, что все привидения – результат сырости. Вы спите в сырой постели – и неожиданно пробуждаетесь посреди ночи, дрожа от лихорадки, и видите, что у изголовья кровати сидит старуха в придворном костюме времен Георга Первого. Старуха – результат несварения желудка, а влажные простыни приводят к лихорадке.
В гостиной горели свечи. В Одли-Корте не признавали новомодных ламп. Комнаты в доме сэра Майкла освещались толстыми восковыми свечами в массивных серебряных подсвечниках. В гостиной не нашлось ничего интересного, и вскоре Джорджу Талбойсу надоело рассматривать добротную мебель и небогатый ассортимент картин классиков.
– А нет ли какого-нибудь потайного хода или старинного дубового сундука? Ну или чего-нибудь в таком роде, а, Алисия? – спросил Роберт.
– Ну конечно же! – оживилась мисс Одли. – И как я раньше не вспомнила? Вот бестолочь!
– Чего не вспомнила?
– Если вы согласны поползать немного на четвереньках, то сможете увидеть покои мачехи, ведь в доме действительно есть потайной ход в ее гардеробную. Она и сама о нем не знает. Представляю, как бы поразилась эта кокетка, если бы однажды вечером, когда она причесывается перед зеркалом, перед ней вдруг появился невесть откуда грабитель в маске и с фонарем!
– Посмотрим, что за тайный ход, Джордж? – спросил Роберт.
– Давай, если хочешь.
Алисия провела их в свою бывшую детскую. Теперь комната пустовала, за исключением редких случаев, когда приезжало много гостей. Следуя указаниям кузины, Роберт приподнял угол ковра и открыл грубо вырезанную дверцу люка в дубовом полу.
– А теперь слушайте, – сказала Алисия. – Вы должны спуститься в ход, он высотой около четырех футов, пригнитесь и идите вдоль него до поворота налево и в самом конце увидите небольшую лесенку и люк, похожий на этот. Дверца открывается в полу гардеробной, прикрытом только персидским ковром. Понятно?
– Разумеется.
– Тогда возьми свечу, Роберт, а мистер Талбойс пусть идет за тобой. Даю вам на осмотр картин двадцать минут – по минуте на каждую – и в конце этого срока буду ждать вашего возвращения.
Роберт повиновался, и уже через пять минут Джордж, последовавший за другом, стоял посреди живописного беспорядка в гардеробной леди Одли.
Она покинула дом в спешке, оставив на мраморном столике блестящие туалетные принадлежности. От незакрытых флаконов с духами в комнате стоял удушающий запах. На маленьком бюро увядал букет оранжерейных цветов. На полу лежала груда красивых платьев, из открытых дверей шкафа виднелись его сокровища. Тут и там валялись драгоценности, гребни из слоновой кости, изысканные фарфоровые безделушки. Увидев в зеркале свое бородатое лицо и высокую худую фигуру, Джордж поразился, насколько неуместно он выглядит в этом женском царстве.
Из гардеробной они прошли в будуар, а оттуда в прихожую, где, как и сказала Алисия, имелось двадцать ценных картин, не считая портрета миледи.
Портрет стоял на мольберте в центре восьмиугольной комнаты, покрытый мягкой зеленой тканью. Художник решил изобразить леди Одли стоящей в этой же самой комнате на фоне увешанных картинами стен. Вероятно, молодой художник принадлежал к братству прерафаэлитов, поскольку потратил много времени, тщательно выписывая мельчайшие детали картины, от завитков волос до тяжелых складок пурпурного бархатного платья.
Молодые люди осмотрели сначала картины на стенах, оставив незаконченный портрет на сладкое.
К этому времени стемнело. Свеча, с которой Роберт поочередно подходил к картинам, оставляла за собой яркое пятно света. В широком незашторенном окне виднелось бледное небо, в котором мерцали последние холодные блики угасающих сумерек. Ветки плюща зловеще шуршали по стеклу, трепетали и листья деревьев в саду, предчувствуя надвигающуюся грозу.
– А вот и знаменитые белые лошади нашего друга, – сказал Роберт, остановившись перед Вауэрманом. – Никола Пуссен… Сальватор Роза… А теперь – к портрету.
Он помедлил, взявшись рукой за покрывало, и обернулся к другу:
– Послушай, Джордж, свеча у нас одна, и ее света явно недостаточно. Не согласишься ли ты осмотреть картину по очереди: самое неприятное, когда кто-нибудь стоит сзади и заглядывает через плечо, в то время как ты занят созерцанием.
Джордж сразу же шагнул назад. Портрет красавицы интересовал его не более, чем любые другие страсти этого суетного мира. Он отошел в сторону, прислонился лбом к оконному стеклу и устремил взор в темноту.
Обернувшись, он увидел, что Роберт поставил мольберт поудобнее, а сам уселся в кресло перед ним, чтобы спокойно рассмотреть полотно.
Когда Джордж отвернулся от окна, Роберт встал:
– Теперь твоя очередь, Талбойс. Картина весьма необычна.
Он занял место Джорджа у окна, а тот уселся перед мольбертом. Да, художник явно писал в стиле прерафаэлитов. Только прерафаэлит мог так тщательно выписать каждый волосок пушистых локонов, отливающих золотом. Только прерафаэлит мог так выделить каждую черточку тонкого лица и придать ему такой мертвяще бледный оттенок, а ярко-голубым глазам – странный зловещий блеск. Только прерафаэлит мог придать хорошеньким пухлым губкам такое недоброе, порочное выражение.
Портрет был и похож, и не похож, словно к лицу миледи поднесли яркий источник света, придавший ему новое выражение, какого раньше вы у нее не видели. Сходство, совершенство черт, великолепный колорит – все это присутствовало на картине в полной мере, однако у зрителя создавалось впечатление, что художник долгое время практиковался в изображении фантастических средневековых чудовищ и лишь потом, когда его мозг пришел в замешательство, приступил к портрету, ибо миледи напоминала здесь прекрасную дьяволицу.
Необычайно яркое платье облекало ее фигуру складками, похожими на языки пламени, прекрасная головка выглядывала из неистовства красок, словно из бушующего горнила. Пурпурное платье, солнечный свет на лице, золотисто-красные блики в светлых волосах, кроваво-красные губы, пылающие цвета каждой детали на тщательно выписанном заднем плане – все это, вместе взятое, производило тяжелое впечатление.
Можно было подумать, что удивительный портрет не произвел заметного впечатления на Джорджа Талбойса: он просидел перед картиной около четверти часа, не проронив ни звука, не отводя глаз, судорожно сжимая правой рукой подсвечник, в то время как левая бессильно повисла вдоль туловища. Он пребывал в этом состоянии так долго, что Роберт наконец обернулся:
– Что с тобой, Джордж? Я думал, ты уснул.
– Да, почти что.
– Ты, наверное, промерз в той сырой комнате с гобеленами: хрипишь, как ворон. Пойдем отсюда!
Роберт взял у друга свечу и спустился в потайной ход. Джордж, внешне спокойный, как обычно, последовал за ним. Алисия ждала их в детской.
– Ну как? – поинтересовалась она.
– Рассмотрели все в подробностях. Если честно, портрет мне не понравился, он какой-то странный.
– Да, я тоже заметила, – согласилась Алисия. – По-моему, художник сумел разглядеть в ее лице нечто недоступное простому глазу. Мы никогда не видели у миледи такого выражения, как на портрете, но я уверена, она может быть такой.
– Хватит разводить философию, Алисия, – взмолился Роберт.
– Но Роберт…
– Не надо, прошу. Картина – это картина, а миледи – это миледи. Я воспринимаю все именно так, терпеть не могу всю эту метафизику. Не выводи меня из себя!
Затем, позаимствовав на случай грозы зонтик, Роберт покинул Одли-Корт, уводя за собой безучастного друга. Когда они дошли до арки, единственная стрелка причудливых часов перескочила на девятку. Молодым людям пришлось отступить в сторону и пропустить экипаж. Из окошка выглядывало хорошенькое личико леди Одли. Несмотря на темноту, она разглядела две темные фигуры.
– Кто там? Садовник?
– Нет, моя дорогая тетушка, – ответил, смеясь, Роберт. – Это ваш преданный племянник.
Они с Джорджем остановились у арки, а пролетка подъехала к дверям, где господ встретили удивленные слуги.
– Я думаю, сегодня вечером грозы не будет, – заметил баронет, взглянув на небо. – Она разразится завтра.