Миновал год с тех пор, как Джордж Талбойс стал вдовцом; траурный креп на его шляпе совсем выцвел. Сегодня, на закате предпоследнего августовского дня, он сидел с сигарой в тихих апартаментах своего друга точно так же, как год назад, когда рана была еще свежа и его душу наполняла невыносимая скорбь.
За этот год бывший драгун смирился со своим несчастьем, и, надо отметить, горе не отразилось на его внешности. Хотя кто знает, какие муки совести терзали честное сердце Джорджа, когда он лежал ночи напролет без сна, думая о жене, покинутой им в погоне за состоянием, которого она уже никогда с ним не разделит?
Однажды, когда они путешествовали за границей, Роберт отважился поздравить друга с возвращением прежней любви к жизни. Тот горько рассмеялся.
– Знаешь, Боб, – сказал он, – некоторые наши солдаты возвращались домой из Индии с пулями, засевшими внутри. Они не говорили о своих ранах: крепкие и здоровые, они выглядели, как мы с тобой, но любое изменение погоды, даже самое незначительное, любое колебание атмосферы возвращало боль, столь же острую, словно рана была нанесена вчера. У меня своя рана, Боб, пуля еще внутри, и я буду носить ее до самой могилы.
Путешественники возвратились из Санкт-Петербурга весной, и Джордж вновь обосновался в апартаментах друга, покидая их только время от времени, чтобы съездить в Саутгемптон навестить ребенка. Несмотря на горы игрушек и сладостей, мальчик так и не привык к нему, и сердце молодого человека разрывалось от боли, когда он видел, что вместе с женой потерял и сына.
«Что мне делать? – спрашивал он себя. – Если забрать мальчика от деда, то я разобью ему сердце, а если оставить, он вырастет чужим мне и будет больше любить старого пьяницу, чем родного отца. С другой стороны, как может воспитать ребенка невежественный драгун вроде меня? Чему я его научу – курить сигары и слоняться весь день без дела?»
Наступила первая годовщина с того дня тридцатого августа, когда Джордж увидел в «Таймс» объявление о смерти жены; он снял наконец траурную одежду и потрепанный креп со шляпы и сложил в сундук, в котором хранил пачку писем от Элен, ее портрет и локон, срезанный после смерти. Роберт Одли никогда не видел ни писем, ни длинной пряди шелковистых волос, и Джордж не упоминал имени жены после того дня в Вентноре, когда узнал подробности о ее кончине.
– Сегодня я напишу своей кузине Алисии, Джордж, – заявил молодой адвокат накануне тридцатого августа. – Ты ведь знаешь, что послезавтра первое сентября? Я сообщу ей, что мы приедем на недельку поохотиться.
– Нет-нет, Боб, поезжай один, я лучше…
– Похоронишь себя заживо в моей квартире, в обществе собак и канареек! Нет, Джордж, ни в коем случае!
– Признаться, не люблю я охоту.
– Думаешь, я заядлый охотник? – простодушно воскликнул Роберт. – Да я куропатки от голубя не отличу, и мне все едино, первое сентября или первое апреля. Я ни разу в жизни не подстрелил ни одной птицы, только однажды плечо натер ружьем. Я езжу в Эссекс ради перемены обстановки, вкусных обедов и удовольствия лицезреть честное, доброе лицо моего дяди. А ныне у меня есть и другая цель – хочу увидеть этот золотоволосый образчик совершенства, мою новую тетушку. Поехали, Джордж?
– Ладно, коли ты настаиваешь…
Горе, которое со временем перешло в хроническую стадию, сделало Джорджа по-детски послушным воле своего друга, и он согласился бы поехать куда угодно. Ничему не радуясь, не получая удовольствия, он принимал участие в развлечениях других с безнадежной и безропотной покорностью судьбе, свойственной его простой натуре.
Однако со следующей почтой пришло письмо от Алисии, в котором та сообщала, что молодых людей не могут принять в Одли-Корте.
«В доме семнадцать свободных комнат, – негодовала юная леди, – и все же, мой дорогой Роберт, вы не можете приехать, потому что госпожа вбила в свою глупую голову, что она слишком больна, чтобы развлекать гостей (хотя она так же больна, как и я), и что джентльмены („грубые мужчины“, как она их называет) не могут находиться в доме. Извинись, пожалуйста, перед твоим другом Джорджем Талбойсом и передай ему: папа надеется, что вы навестите нас ближе к середине охотничьего сезона».
– Нет, капризы миледи не помешают нам поехать в Эссекс, – решил Роберт, сворачивая письмо в жгут, чтобы раскурить трубку. – Вот что мы сделаем, Джордж: в Одли есть отличная гостиница, а в окрестностях полно мест, где можно удить рыбу; мы поедем туда на недельку. Рыбная ловля гораздо приятнее, чем охота. Лежи себе на берегу и следи за удочкой. Едва ли мы наловим много рыбы, зато приятно проведем время.
Роберт протянул свернутое трубочкой письмо к тлеющим уголькам в камине, затем, передумав, развернул и разгладил скомканный лист.
– Бедная маленькая Алисия! – задумчиво промолвил он. – Ее письмо не заслуживает столь бесцеремонного обращения. Пожалуй, я его сохраню.
Мистер Одли положил письмо кузины в ящик застекленного шкафчика с пометкой «Важно». Бог знает, какие замечательные документы хранились в этом особом ящике, но весьма маловероятно, что они имели юридическую ценность. Если бы кто-нибудь сказал тогда молодому адвокату, что обычное письмо Алисии станет однажды звеном в ужасной цепи улик единственного уголовного дела, которое ему придется вести, возможно, он только приподнял бы брови немного выше обычного.
Итак, на следующий день молодые люди выехали из Лондона с чемоданом и рыболовными снастями и попали в старинную, приходящую в упадок деревню Одли как раз вовремя, чтобы заказать обед в гостинице «Сан».
Одли-Корт находился в трех четвертях мили от деревни и располагался, как я уже говорила, в глубокой низине, закрытой со всех сторон густым лесом. Попасть туда можно было только по дороге, по обе стороны которой стояли деревья, образующие подобие парковой аллеи. Ради такого ослепительного создания, как бывшая мисс Люси Грэм, щедрый баронет превратил мрачную старую усадьбу в небольшой дворец, и леди Одли радовалась, как ребенок, заваленный новыми дорогими игрушками.
Теперь, когда удача повернулась к Люси лицом, она, как и в прежние времена, повсюду несла свет и радость. Несмотря на презрение мисс Алисии к ребячеству и легкомыслию мачехи, Люси любили гораздо больше, чем дочь баронета. Трудно было противиться очарованию и непосредственности Алисии. Хорошенькое личико так и светилось детской невинностью и искренностью. Блестящие голубые глаза, пухлые розовые губки, маленький носик и пышные светлые локоны подчеркивали ее юность и свежесть. Никто не давал двадцатилетней супруге больше семнадцати. Она любила обряжать свой хрупкий стан в тяжелый бархат и струящиеся шелка, в которых выглядела как маленькая девочка, одевшаяся на маскарад. И все ее развлечения были детскими, она не любила ни читать, ни учиться, а поскольку терпеть не могла оставаться в одиночестве, то взяла к себе в наперсницы Фиби Маркс. Развалившись на диване в роскошной гардеробной, юная хозяйка часами обсуждала с горничной новый туалет для предстоящего обеда или просто болтала, перебирая свои богатства – подарки сэра Майкла.
Люси посетила несколько балов в Челмсфорде и Колчестере, где ее сразу же признали первой красавицей графства. Она была вполне довольна своим высоким положением и красивым домом. Все ее капризы и прихоти исполнялись, ее повсюду окружали восхищение и ласка, щедрый супруг не скупился, давая денег на булавки, и не было бедных родственников, которые покушались бы на кошелек и покровительство. Итак, во всем Эссексе было не сыскать более счастливого создания, чем Люси, леди Одли.
Молодые люди сидели за обеденным столом в малой гостиной отеля «Сан». В распахнутые настежь окна врывался свежий деревенский воздух. Погода стояла чудесная: листву слегка тронули отблески осени, кое-где на полях еще колосилась пшеница, на других она уже упала под сверкающим серпом, а по узким проселочным дорогам коренастые лошадки везли телеги, нагруженные золотым урожаем.
Любой горожанин, вырвавшийся на природу из душного летнего Лондона, приходит в неописуемый восторг. Нечто подобное испытал, впервые после смерти жены, и Джордж.
Когда они закончили обедать, часы пробили пять.
– Надевай шляпу, Джордж, – сказал Роберт другу. – В Одли-Корте обедают не раньше семи, у нас есть время осмотреть окрестности и их обитателей.
В эту минуту в комнату вошел хозяин гостиницы с бутылкой вина.
– Прошу прощения, мистер Одли, – обратился он к Роберту, – если вы хотите навестить своего дядю, то зря потратите время. Сэр Майкл с супругой и мисс Алисия уехали в Чорли на скачки и не вернутся раньше восьми часов. На обратном пути они обязательно проедут мимо нашей гостиницы.
Рассудив, что идти в усадьбу нет смысла, молодые люди прогулялись по деревне, дошли до старинной церкви, затем осмотрели ручей, где собирались назавтра заняться рыбной ловлей, и таким образом протянули время до четверти восьмого, после чего вернулись в гостиницу, уселись у открытого окна, закурили сигары и стали обозревать идиллический пейзаж.
Мы каждый день узнаем о жестоких и коварных убийствах: медленная мучительная агония от яда, подложенного кем-то из родственников, или внезапная насильственная смерть от ударов палкой, вырезанной из ветви раскидистого дуба, сень которого обещала покой. В графстве, о котором я пишу, мне показали однажды луг, где в тихий воскресный вечер молодой сельчанин убил доверчивую девушку, которая его любила, и все же, несмотря на совершенное там злодеяние, место это удивительно мирное. На фоне безмятежного деревенского пейзажа, который мы рассматриваем с нежной грустью и ассоциируем с покоем, совершаются не менее страшные преступления, чем в мрачных трущобах Камдена.
Спустились сумерки, по сельским улицам загрохотали кэбы, фаэтоны и коляски, а когда совсем стемнело, под окнами гостиницы остановился открытый экипаж, запряженный четверкой лошадей. Форейтор слез, чтобы поправить сбившуюся сбрую.
– Так это же мой дядя! – обрадовался Роберт, узнав ландо сэра Майкла. – Я спущусь и поговорю с ним.
Джордж закурил новую сигару и стал разглядывать подъехавших, прячась за шторой. Алисия сидела спиной к лошадям, и он даже в сумерках заметил, что это красивая брюнетка, а леди Одли сидела с дальней от окна стороны, и Джордж не смог разглядеть белокурую красавицу, о которой так много слышал.
– Роберт! – удивился баронет, когда вышел его племянник. – Какой приятный сюрприз!
– Я решил не беспокоить вас в Одли-Корте, дорогой дядюшка, – сказал молодой человек, пожимая баронету руку. – Видите ли, Эссекс – моя родина, и обычно в это время года меня посещает ностальгия, поэтому мы с Джорджем приехали сюда на денек-другой порыбачить.
– Кто такой Джордж?
– Джордж Талбойс.
– Неужели он приехал? – воскликнула Алисия. – Как я рада! Просто умираю от нетерпения увидеть красивого молодого вдовца.
– Тогда я сбегаю за ним и сейчас же вас познакомлю, – предложил Роберт.
Тут следует заметить, что леди Одли к тому времени приобрела такую большую власть над супругом, что баронет буквально не сводил глаз с ее хорошенького личика. Поэтому Люси достаточно было лишь недовольно приподнять бровь, чтобы ее муж понял: представление ей мистера Джорджа Талбойса в данный момент крайне нежелательно.
– Успеется, Боб, – остановил он племянника. – Моя жена немного устала. Приводи своего друга завтра на обед, тогда и познакомишь с Алисией. А сейчас поздоровайся с леди Одли, и мы поедем.
Миледи так утомилась, что смогла лишь мило улыбнуться и протянуть племяннику маленькую ручку в перчатке.
– Вы придете к нам завтра обедать со своим другом? – едва слышным голосом осведомилась она.
Бедняжка напрочь лишилась сил, очаровывая всех и каждого на скачках.
– Удивительно, что она не хихикает, – шепнула Алисия, склонившись к Роберту, чтобы пожелать спокойной ночи. – Видимо, приберегает силы на завтра, чтобы доставить тебе удовольствие. Что, ты так же очарован, как и все кругом? – колко добавила она.
– Изумительное создание, – с нескрываемым восхищением прошептал Роберт.
– Ну конечно! Первая женщина, о которой ты сказал доброе слово, Роберт Одли. Жаль, что ты способен восхищаться только смазливыми восковыми куклами.
Бедняжка Алисия вела давнюю войну с кузеном из-за его необычайно флегматичного темперамента, благодаря которому он шел по жизни в полном довольстве и невозмутимости, исключавших малейшую искорку восторга по любому поводу.
«Невозможно даже представить, что он способен влюбиться, – думала порой юная леди. – Если все красавицы на земле выстроятся в ряд, ожидая, пока его султанское величество бросит носовой платок, он только поднимет брови до середины лба и велит им самим бороться за первенство».
Однако на сей раз Роберт почти пришел в восхищение.
– Никогда не встречал такого прелестного создания, – восторгался он, вернувшись к другу. – Огромные голубые глаза, золотистые локоны, очаровательная улыбка… А сказочная шляпка с незабудками, сверкающими в облаке газа! Знаешь, Джордж, я чувствую себя героем французского романа: вот-вот влюблюсь в собственную тетушку.
Молодой вдовец только вздохнул и пыхнул сигарой в открытое окно. Видимо, он задумался о давно прошедшем времени. Немногим более пяти лет назад Роберт впервые встретил женщину, по которой только что перестал носить траур. Ожили старые незабвенные чувства. Он вновь прогуливался с товарищами по ветхому причалу захолустного курортного городка, слушая немилосердно фальшививший оркестр. Вновь видел ее, легко и быстро идущую под руку со старым отцом. С какой очаровательной серьезностью делала она вид, что слушает музыку и не замечает восхищения полудюжины офицеров, стоящих с открытыми ртами. Прежний образ ожил в памяти… небесное создание, слишком прекрасное, чтобы ступать по этой земле, и приблизиться к ней – все равно что взлететь в вышину и дышать более чистым воздухом. Его жена, мать его ребенка, лежала сейчас на небольшом кладбище в Вентноре, где лишь год назад он заказал надгробие на ее могилу. Несколько слезинок выкатились из глаз Роберта и капнули на жилет.
Леди Одли так устала за день, что когда они добрались до дома, извинилась и ушла в свою комнату в сопровождении горничной, Фиби Маркс.
Несмотря на усталость, миледи пришла в необычайное волнение и с увлечением рассказывала о скачках и местном обществе.
– Устала до смерти, Фиби, – пожаловалась она, – и, должно быть, выгляжу настоящим пугалом, проведя целый день на солнце.
По обе стороны зеркала, перед которым леди Одли расстегивала платье, стояли зажженные свечи. Она пристально смотрела на горничную, голубые глаза блестели, пухлые розовые губы изогнулись в улыбке.
– Вы немного бледны, госпожа, – ответила девушка, – но, как всегда, прекрасны.
– Ты права, – произнесла леди Одли, садясь в кресло и откидывая назад пышные волосы. – Знаешь, Фиби, говорят, мы с тобой похожи.
– Я тоже об этом слыхала, госпожа, – спокойно ответила девушка. – Глупости все это, ведь вы красавица, а я бедная деревенщина.
– Вовсе нет, Фиби, – с чувством превосходства возразила великодушная госпожа. – Ты действительно похожа на меня, у тебя правильные черты, им только недостает красок. У меня волосы светлые с золотым отливом, а твои – серые, у меня брови и ресницы темно-коричневые, а у тебя – не хочется даже говорить – почти белые, моя дорогая Фиби, и щеки у тебя бледные, а у меня розовые. Немного краски для волос – помнишь, мы видели рекламу в газете, баночка румян, и ты будешь такая же хорошенькая, как и я.
Она еще долго развлекала горничную бездумной болтовней обо всем на свете и высмеивала общество, присутствующее на скачках. Заглянув пожелать спокойной ночи, падчерица нашла служанку и госпожу громко смеющимися над каким-то забавным приключением. Алисия, не приученная к фамильярности с прислугой, удалилась, испытывая отвращение к легкомыслию мачехи.
– Еще немного, Фиби, – говорила леди Одли всякий раз, когда девушка почти заканчивала расчесывать ее волосы. – Так приятно с тобой поболтать.
Наконец она отпустила горничную, но тут же позвала обратно:
– Фиби Маркс, я хочу попросить тебя об услуге.
– Да, госпожа.
– Завтра утром ты первым же поездом поедешь в Лондон и выполнишь небольшое поручение. Позже можешь взять выходной. У тебя ведь есть друзья в городе? Я дам тебе пять фунтов, если ты выполнишь поручение и никому не проговоришься.
– Да, госпожа.
– Пойди посмотри, плотно ли закрыта дверь, и сядь на скамеечку у моих ног.
Девушка все выполнила. Леди Одли задумчиво погладила ее по бесцветным волосам:
– А теперь послушай. Все очень просто.
Через каких-то пять минут леди Одли удалилась в свою спальню и уютно свернулась калачиком под пуховым стеганым одеялом. Это вечно мерзнущее хрупкое создание любило закутываться в мягкие меха и атлас.
– Поцелуй меня, Фиби, – попросила она, когда девушка поправила занавески. – Я слышу шаги сэра Майкла; ты встретишь его, когда будешь выходить из комнаты. Скажи ему, что завтра утром едешь забрать у мадам Фредерик мое новое платье, заказанное для обеда в Мортонском аббатстве.
На следующее утро леди Одли спустилась к завтраку поздно, после десяти часов. Пока она пила маленькими глотками кофе, слуга принес запечатанный пакет и книгу, в которой нужно было расписаться.
– Телеграфное сообщение! – удивилась она (более удобное слово «телеграмма» еще не было в ходу). – От кого?
Она взглянула на мужа широко раскрытыми испуганными глазами, не решаясь взломать печать. Конверт был адресован мисс Люси Грэм, его переслали из деревни, от мистера Доусона.
– Прочти, дорогая, – предложил сэр Майкл. – Не волнуйся, вряд ли там что-то серьезное.
Послание было от содержательницы школы, которая дала Люси рекомендацию при поступлении на работу к мистеру Доусону. Миссис Винсент, смертельно больная, умоляла бывшую ученицу навестить ее.
– Бедняжка! Она всегда хотела завещать мне свои сбережения, – печально улыбнулась Люси. – Миссис Винсент не знает о переменах в моей жизни. Дорогой сэр Майкл, я должна к ней поехать.
– Ну конечно же, любимая. Если она была добра к моей бедной девочке в дни невзгод, об этом нельзя забывать. Надевай шляпку, Люси, мы как раз успеем на экспресс.
– Вы поедете со мной?
– Разумеется, дорогая. Неужели ты думаешь, что я отпущу тебя одну?
– Я не сомневалась, что вы поедете со мной, – промолвила она задумчиво.
– Она прислала адрес?
– Нет. Она жила в Бромптоне, в Кресент-виллас, и наверняка все еще там.
Леди Одли едва успела надеть шляпку и накинуть шаль, когда услышала, что экипаж подан и сэр Майкл ее зовет. Апартаменты хозяйки дома, как я уже говорила, представляли собой анфиладу комнат, начинавшихся с большой восьмиугольной прихожей с дорогими полотнами на стенах. Невзирая на спешку, леди Одли задержалась у дверей, закрыла замок на два оборота и положила ключ в карман. Теперь никто не мог пройти в ее покои.