Наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих поленьев. Слова Ворона повисли в воздухе, словно тягучий дым, наполненный древними тайнами и предостережениями.
Таш-Бёр не двигался, уставившись в огонь, но его разум был далеко отсюда. Он не видел уже ни углей, ни звёзд над головой – перед его внутренним взором текла Река. Та самая. Серебряная, туманная, обычная и невероятная одновременно.
Желание увидеть её, прикоснуться к самой ткани времени, стало в нём физическим, почти болезненным. Оно горело в груди жарче костра, заставляя сердце биться чаще вопреки всем наставлениям о замедлении ритма. Любопытство, та самая искра, что когда-то привела его в тайгу, теперь разгоралась в новый, ослепительный пожар.
«Размажет по годам…» – эхом отозвалось в памяти. Но даже эта угроза не могла остановить его. Напротив, она лишь подливала масла в огонь, добавляя опасному предприятию вкус настоящего приключения.
Он медленно поднялся с камня, его движения были отрешёнными и плавными.
– Ладно, – тихо сказал он, больше самому себе, чем Ворону. – Пойду спать. Завтра… завтра начинается охота.
Ворон, уже устроившийся на своём ночном насесте у стены избушки, лишь хрипло крякнул, но ничего не ответил. В его молчании читалось и понимание, и та самая, знакомая тревога за своего упрямого ученика.
Таш-Бёр скрылся в тёмном проёме двери. Лёжа на жёсткой лежанке, он ещё долго вглядывался в потолок, мысленно повторяя инструкции Ворона. «Замедлить сердце… Паутина… Стать пустым…» Сны этой ночи были беспокойными и обрывистыми, полными образов текущей воды и шёпота времён. Но когда первые лучи солнца пробились сквозь щели в стене, он проснулся с абсолютно ясной и твёрдой целью. Сегодня он найдёт паучиху. Сегодня он сделает первый шаг к Реке.
Утро застало Таш-Бёра уже на ногах. Пока он разводил небольшой костёр, чтобы подогреть остатки вчерашней ухи, из избушки выплыл Ворон.
– Ну что, охотник за призраками? – проскрипел он, усаживаясь на привычный валун. – Не передумал? Не хочешь лучше за булочками с маком слетать? Безопаснее будет.
– Не передумал, – твёрдо ответил Таш-Бёр, даже не оборачиваясь. – Сегодня иду за паутиной.
– Ох, беда… – Ворон тяжело вздохнул. – Ладно, раз решил – пошли. Только запомни: на перекрёстке трёх миров не трясись как осиновый лист. И языком не ляпай лишнего. Паучихи – дамы обидчивые.
Путь занял несколько часов. Они шли вглубь тайги, туда, где старые карты заканчивались, а тропы терялись среди буреломов и каменных россыпей. Воздух с каждой сотней шагов становился гуще, звучнее. Птицы замолкали, и даже ветер стихал, словно затаив дыхание. Наконец, они вышли на странную поляну. Она была треугольной формы, и каждая её сторона выглядела иначе: одна утопала в густом, почти синем тумане, от второй веяло сухим жаром пустыни, а у третьей лежал искрящийся иней.
– Вот он, перекрёсток, – прошептал Ворон, приземлившись Таш-Бёру на плечо. – Видишь ту берёзу, что на самом стыке стоит? Смотри.
На кривом стволе старой берёзы, точно на границе всех трёх измерений, висела паутина. Она была не серебряной, а переливалась всеми цветами, которые только можно и нельзя вообразить. В её центре сидела паучиха.
И тут Таш-Бёра осенило. Он смотрел не просто на ловчую сеть для мух. Он видел нечто бесконечно большее. Это была карта всех дорог – тех, что проложены людьми, духами и самой судьбой. Каждая нить в этом сияющем полотне была чьей-то Путеводной Нитью, не дающей путнику свернуть в никуда, перепутать тропу жизни с тропой забвения.
Паучиха не охотилась. Она вечно плела этот узор, чтобы ни одна дорога не потерялась, чтобы каждая вела именно туда, куда была проложена изначально.
Она была размером с ладонь, и её брюшко напоминало миниатюрную, идеально отполированную галактику.
– И что теперь? – тихо спросил Таш-Бёр, зачарованный зрелищем.
– А теперь, гений, – язвительно прошипел Ворон прямо ему в ухо, – попробуй её УГОВОРИТЬ. Только, ради всего святого, не предлагай ей мух в обмен! У неё вкус тоньше, чем у тебя понятие о такте.
Таш-Бёр медленно, стараясь не спугнуть тишину, сделал шаг вперёд. Он опустился на одно колено, глядя на паучиху. Та прекратила плести свою сияющую сеть и повернула к нему несколько пар глаз, в которых отражалась бесконечность.
– Великая ткачиха, – начал он, подбирая слова с невероятной для него осторожностью. – Мне нужна одна твоя нить… чтобы найти дорогу. Я прошу, а не требую. Что я могу предложить тебе в обмен?
Паучиха несколько мгновений смотрела на него неподвижно.Потом одно из её тонких лапок дёрнулось, указав на его грудь. На зеркало-толи.
– Она хочет посмотреть, – тут же перевёл Ворон. – Покажи ей. Только не урони, а то нам с тобой конец.
Таш-Бёр снял толи и, держа за кожаный шнур, медленно протянул его к паутине. Паучиха приблизилась к зеркальной поверхности, словно изучая своё бесконечно умноженное отражение. Она провела лапкой по краю, и в воздухе прозвенел едва слышный, хрустальный звук. Затем она развернулась, подошла к краю паутины и ловким движением отделила одну-единственную, сияющую радужным светом нить. Она была невесомой и прочней стали.
– Бери, балда, бери! – проскрипел Ворон. – Да не дёргай! Аккуратней!
Таш-Бёр осторожно принял дар, и нить сама обвилась вокруг его запястья, став едва заметным браслетом. Он кивнул паучихе в знак благодарности. Та в ответ медленно склонила голову и вернулась к своему вечному ткачеству.
Обратный путь они проделали почти в полном молчании. К вечеру, вернувшись к избушке, Таш-Бёр уже знал, что всё готово. Паутина-проводник лежала у него на запястье, знание о ритме – в сердце, а пустота… с пустотой предстояло разобраться уже у самой Реки. Всё было готово для камлания нового уровня, ранее не ведомого Петляющему Волку.