Как бы удивительно это не было, но я выжил после смерти матери. Кому нужен маленький беззащитный мальчик, когда каждый думает о своей жизни? Кому интересно, где он спит и что ест? Тепло ему или холодно, о чем он думает и почему у него слезы на глазах? Никто из людей, живущих в бункере, не проявил ко мне какой-либо доброты, – лучшее, что они сделали для меня, они просто не замечали меня. Это я понимаю сейчас, а тогда я был обозлен на всех и вся.
Равнодушие. Оставшиеся в живых люди не обращали на меня внимания, и может быть, именно это меня и спасло. Я быстро понял, что моя жизнь зависит только от меня, от моего желания выжить, и поэтому стал приспосабливаться к одиночеству. Я научился прятаться в укромных уголках бункера, особенно, когда мне удавалось стащить какую-нибудь пищу. Чаще всего, конечно, я голодал, но это тоже было мне наукой – порой, чтобы не думать о еде, я придумывал и фантазировал, погружаясь в свои мысли и забывая о голоде. Закрыв глаза, я проводил долгие часы в неподвижном состоянии: там, в странных мирах моего сознания, я был всесилен и всемогущ. Там была доброта, свобода и пища. И там мама шла рядом со мной, словно никуда и не уходила от меня.
В поисках еды я облазил весь бункер, забравшись даже туда, куда вход был невозможен. Закрытые на кодовые замки помещения, в которые я проник по вентиляционным шахтам, запретные места, где я мог увидеть странные вещи и ужасные события. Как крысеныш, я просачивался в эти помещения и смотрел на то, как генерал Коробов издевался над собственной женой и сыном. Как приближенные к генералу люди растаскивают неприкосновенные запасы пищи и как умирают от голода и болезней люди, о которых некому заботиться. Я тоже в первую очередь заботился о себе, когда находил еду, и что не мог съесть, уносил и прятал. Я не испытывал жалость к людям, и не пытался помочь кому-нибудь, хотя иногда и мог.
Я ненавидел людей.
Потому что никто из них даже не попытался помочь мне и моей маме.
Однажды я нашел узкий лаз, по которому толстые электрические кабели уходили в сторону. Я думал, что в той стороне ничего не должно быть, и очень удивился. Долго мне пришлось ползти по тесному лазу в неизвестном направлении, страшно и темно, но я преодолел этот путь. Огромная шахта, освещаемая редкими тусклыми лампами, в которой стоял гигантский железный столб. Вершина его терялась во тьме бесконечной шахты, и именно там я ощутил себя песчинкой в бескрайнем море мертвого мира.
Ничего, кроме этого, там я не нашел, сильно расстроился и вернулся в бункер. И только значительно позже узнал, что это было, хотя и тогда не понял предназначения этого огромного предмета.
Через неведомый мне промежуток времени генерал Коробов повторил децимацию, но я в ней не участвовал – пока убивали каждого пятого из оставшихся сорока человек, я прятался в одном из вентиляционных ходов. И это было хорошо, потому что я смог подсмотреть, что стало с убитыми. Солдаты равнодушно стащили трупы в дальний отсек бункера, куда я еще ни разу не забирался, и оставили. Когда у меня получилось найти проход туда, Полковник Яков – так его все звали – уже раскладывал блестящий инструмент на маленьком столике рядом с большим столом посередине. Затем он снял одежду и через голову надел кожаный балахон, закрывающий все тело, кроме лица и рук.
То, что было дальше, я не сразу осознал, потому что это было слишком дико и нереально даже для меня, но всё сохранилось в моей памяти. Я широко открытыми смотрел на то, что делал Полковник Яков и механически запоминал. Тогда я даже не догадывался, как мне это пригодится.
А еще через полгода сын генерала убил всех. Ну, или почти всех. Вырванный из своих грёз взрывом и звуками выстрелов, я пробрался в вентиляционный короб главного зала, где нашел печальную картину. Сын генерала, молодой парень в окровавленной рубашке и с дикими глазами, добивал раненых. Он ходил по залу и стрелял из автомата в головы тех, кто еще шевелился и уже не шевелился. Ему помогала девушка с пистолетом – после каждого выстрела она безумно хохотала и пинала ногой неподвижный труп, словно проверяла, достиг ли выстрел цели.
Как я сейчас понимаю, убить всех было достаточно легко. Люди по приказу генерала последние месяцы постоянно находились в главном зале – чтобы быть на виду в любое время. Только генерал с семьей жил в отдельных комнатах. Ну, и, естественно, Полковник Яков очень часто исчезал в своем медицинском отсеке.
Парню всего-то нужно было бросить в зал несколько осколочных гранат, а потом расстрелять оставшихся в живых. Генерала, своего отца, я думаю, он убил, когда тот спал.
Когда на шум появился Полковник, он только смог ранить сына Генерала в плечо. В руках Полковника Якова не было оружия. Он вышел из своего отсека и довольно улыбался, словно заранее знал о том, что произойдет. И когда увидел ствол автомата, направленный на него, замотал головой, протестуя неизбежному. Нашпигованный пулями из автомата, он, тем не менее, успел вытащить пистолет и один раз выстрелить.
Я сидел в вентиляции тихо, как мышь, и смотрел на то, как парень кричит от боли и срывает с себя рубашку, а его девушка, по-прежнему дико смеясь, помогает ему освободить рану. Пуля Полковника прошла навылет, не нанеся серьезного ущерба сыну Генерала.
Я, рано повзрослевший одинокий юноша, смотрел на окровавленные трупы и разорванные на части тела, на кровь, залившую бетонный пол, на оставшихся в бункере людей и понимал, что ничего человеческого в них нет. Впрочем, я уже давно подозревал, что человек – это дикий сумасшедший зверь, вырвавшийся из клетки на свободу и убивающий всех, кто попадется на его пути.
Безумие только начиналось, хотя мне казалось, что я живу в нем целую вечность.
Жизнь – это безумная агония, когда в глазах нет ничего разумного, кроме желания продлить своё никчемное существование.
Смерть – это равнодушное созерцание своего собственного умирания без какой-либо попытки выжить.