Акациевый мед (Robinia)
Из белых цветов с запахом ванили и ароматом свежей травы.
Если закрыть глаза, кажется, будто видишь целое цветущее поле. Этот мед вызывает улыбки и дарует жизненные силы. У него тонкий и нежный вкус.
С мелкими кристаллами.
Ранним утром Анжелика покинула имение господина Дюпона. Она дала ему некоторые указания и советы и получила вознаграждение за консультацию. Основной рекомендацией было нарисовать на ульях разноцветные отличительные знаки, чередуя любимые пчелами цвета: желтый, синий и зеленый – пчелы всегда возвращались в ульи, но очень важно было помочь им сориентироваться, особенно в такой продуваемой ветрами зоне, как эта. Анжелика уехала: задача выполнена. Но не чувствовала ни удовлетворения, ни радости, ни грусти. Совсем ничего. Ничего.
Она смотрела на движущиеся впереди нее автомобили, а перед глазами всплывали давние воспоминания.
Прошлой ночью ей опять приснилась Яя, женщина, которая вырастила ее как мать: та звала ее, и Анжелика бросалась к ней навстречу, но все никак не могла догнать. Яя хотела что-то сказать, она все время что-то повторяла. Но что?
На мгновение она прикрыла глаза, а затем сконцентрировалась на дороге. Болезненное ощущение неудовлетворенности было еще таким резким, что она чувствовала эту боль физически. Абсурд! Она вздохнула. Ей это уже начинало порядком надоедать.
– Будь осторожна со снами в рассветные часы, – прошептала она, вспоминая слова матери. И снова вспомнилась Яя.
– Пчелы – это стражницы цветов, доченька. Они мудрые и все-все про нас знают. Они нас питают, лечат, делятся своими знаниями. Нужно просто научиться их слышать. Не бойся их.
– Да, Яя.
– Вот и умница. А теперь можешь запеть. Ты помнишь слова?
Анжелика поднимает глаза и кивает. Конечно, помнит. Они высечены у нее в памяти. Простые, ясные и светлые.
– Да, да. Лети, лети, царица…
Все ее внимание сосредоточено на отрытом улье. На поляне, неподалеку от поля асфодели, выстроены в ряд десять пчелиных домиков. Цветы покачиваются на ветру, словно белоснежное покрывало, от которого тянется ввысь насыщенный аромат диких трав. Анжелика очарована ульями, она чувствует их тепло, запах, слышит их шум. Она знает, что сначала нужно понаблюдать, – это первое правило, которому ее научили. Ей не страшно. Но запах яда окутывает ее, словно предупреждает о чем-то. Он сладковатый, и хотя все сжимается внутри, нравится ей. Зимой она видела бушующее море, высокие темные волны, ревущие, вздымающиеся в белой пене. Завораживающее и одновременно пугающее зрелище. И сейчас перед ульем она ощущает нечто подобное. Она сглатывает, в горле пересохло, губы горят, но она не хочет останавливаться. Нужно просто быть внимательной и проявлять уважение. Она медленно снимает сетку с головы. Вот теперь между ней и пчелами нет ничего лишнего. Вновь взмывают ввысь слова из ее песни, нежные и изящные. К девичьему голоску присоединяется глубокий и напевный голос зрелой женщины, которая стоит рядом и подбадривает девочку.
И та грациозно протягивает ручку, прямо как учила Яя.
– Теперь можешь дотронуться до сот.
Анжелика распахивает глаза. Золотая капля растекается по белому воску. Тут же слетаются пчелы, через секунду высасывают каплю, и она исчезает. Пчелы сразу улетают, оставляя необходимое девочке пространство.
Девочка легонько просовывает внутрь соты кончик указательного пальца и чувствует мягкий, теплый и ароматный воск. Мед обволакивает ее маленький пальчик. Она подносит палец ко рту и пробует на вкус. Сладкий и ароматный мед тает на языке. Анжелика улыбается и повторяет это движение снова, а затем позволяет меду стечь ей в ладонь словно в чашу.
– Ты готова? Они сейчас прилетят…
А вот и пчелы. Одна за другой, очень осторожно пчелы садятся на ее руку. Момент невероятного счастья. Их ножки танцуют по нежной коже Анжелики, ей щекотно. Ее смех разносится повсюду, веселит ее спутницу и доходит до моря, которое вздымает в ответ изумрудные брызги. В голове Анжелики снова звучат слова:
Лети, лети, золотая пчела.
Лети, лети, царица цветов.
Ты оберегаешь жизнь, ты оберегаешь то, что грядет.
Воды ты делаешь слаще, слова и пение…
– Видишь? Они признали тебя. Теперь ты тоже их хранительница, доченька.
– Хранительница?
– Да. Отныне ты, Анжелика Сенес, хранительница пчел.
– Как ты, Яя?
Молчание, затем легкий смех, будто дуновение ветерка.
– Да, как я.
Пока она ехала, все вокруг пробуждалось к жизни. К малолитражкам, которые обгоняли ее, присоединись громадные тракторы с огромными колесами и прицепами и несколько повозок с лошадьми или навьюченными ослами на выкрашенных в красный поводьях. По краям дороги деревья уступили место строениям: лачугам, домишкам и особнячкам.
Зазвонил телефон, она протянула руку, чтобы подключить наушник.
– Да?
– Привет, это я.
Анжелика продолжала смотреть перед собой на дорогу:
– Привет.
– Я не вовремя?
Она поджала губы.
– Как дела, мама?
Повисла пауза, затем легкая ухмылка.
– Это я тебя учила не отвечать вопросом на вопрос, помнишь?
Она ничего не сказала, но на губах заиграла улыбка: «Да, мама».
– Ну и где ты на этот раз? – голос Марии был мягким, как бархат, и ласковым.
– Во Франции. Я разве тебе об этом не писала по электронной почте?
– Я не часто проверяю почту, тебе бы следовало это знать. – И снова молчание, и снова длинная пауза. – Ты собираешься возвращаться в Италию? – вдруг спросила мама, будто слова давно повисли на губах, а сейчас вырвались наружу.
Анжелика нахмурилась:
– В следующем месяце, как и договаривались. А что?
– Я подумала, может, мне стоит отправиться в путешествие.
Странно. Ее мама ненавидела саму идею ехать куда-нибудь на поезде. А самолетов боялась, как огня.
– И куда ты собралась?
И опять пауза, словно Мария никак не могла подобрать нужные слова. – Еще не решила. Просто уже столько времени прошло, как Дженнаро… Слишком много. – Ее голос надломился.
Прошло два года со смерти Дженнаро Петри, ее второго мужа, но Мария Флоринас все продолжала оплакивать его с непроходящим отчаянием. Однако такая откровенность удивила Анжелику. Совсем не в стиле ее матери.
– Перестань мама, ну что случилось? Мне есть о чем беспокоиться?
– Нет, что ты. Просто в церкви появился новый священник, дон Пьетро. Он организует поездки. По монастырям, церквям… – Она снова замолчала. – У всего этого даже есть название, представляешь? Духовный туризм. Вот. Я решила поехать. Поэтому тебе и звоню…
Анжелика задумалась, взвешивая услышанное. Этому ее тоже научила она. Идти дальше, углубиться в тон голоса, в интонацию, в недосказанное. Обычно в паузах кроются намерения и истина. Она это знала, прекрасно знала. Как и то, что ее мать ей врала. В какой-то момент ей захотелось остановить фургон и вступить с мамой в дискуссию. Но, инстинктивно притормозив, она снова двинулась в путь. Что тут скажешь, ничего не поделать – Мария уже не передумает. Оставалось лишь ждать.
– Ты уже точно решила?
– Ну да, конечно. И потом, я ведь не прямо сейчас уезжаю. Сначала нужно кое с чем разобраться.
– И с чем же это?
– Ничего такого, из-за чего тебе следовало бы волноваться, ерунда.
– Иными словами, меня это не касается…
– Успокойся. Я тебе позвоню, хорошо? А ты мне не звони.
Анжелика нахмурила лоб:
– Что? Это почему еще?
Ставить четкие границы в их отношениях было в стиле ее мамы. Уже, наверное, следовало бы привыкнуть. На самом деле так было всегда. С одной стороны, мама, которая все устраивала и решала – что, почем. А она подстраивалась, или, по крайней мере, пыталась. Хотя это неожиданное требование показалось ей странным. Пережив первый болезненный укол, она поняла, что что-то и правда случилось.
– Я не хочу, чтобы ты бросала деньги на ветер.
Резкий ответ последовал незамедлительно, и это успокоило ее. Вот это уже в мамином стиле. Анжелика покачала головой, лицо озарила легкая улыбка. Что тут возьмешь, мама была кладезем абсурдных противоречий, которые, соединившись все вместе, являли собой одну из тех невероятных мелодий – вроде тех, что создавали барабаны и одновременно скрипки. Резких, отточенных и одновременно щемящих.
– Хорошо. Тогда буду ждать твоего звонка. – Она хотела прекратить разговор, как вдруг в ее голове слова сами оформились и вырвались наружу: – Я люблю тебя.
Повисшее молчание превратилось в натянутую струну, и Анжелика тут же пожалела об этих словах, продиктованных эмоциями. Не следовало их произносить. Маме они не нравились, они приводили ее в замешательство. Она уже собиралась сказать, что у нее просто вырвалось, что ей уже некоторое время не по себе, она не спит ночами, как вдруг Мария разразилась рыданиями.
– Что случилось? – она перешла почти на шепот. Анжелика с такой силой сжала телефон, что пальцы побелели.
– Я… это так тяжело, так тяжело.
– Что, мама, что?
– Знаешь… я часто спрашиваю себя, не ошибалась ли я в отношениях с тобой, можно ли было что-то сделать иначе.
Долгая тишина, полная невысказанности, темных пятен, которые Анжелика заставляла себя не замечать.
– Не начинай, мама. Прекрати. Меня в моей жизни все устраивает.
– Да… Но почему же тебе пришлось уехать?
– Пришлось? Не начинай, прошу тебя!
Анжелика вела себя резче, чем хотела, но она не привыкла к этому плаксивому тону. Ее мама всегда была жесткая и крепкая, как кремень.
– Я тоже тебя люблю, доченька моя. И запомни одну вещь, Анжелика, – вдруг прошептала Мария, – слова сами по себе мало что значат. По-настоящему значимы лишь поступки. Я скоро вернусь. По приезде тут же тебе наберу. Вот увидишь, все будет хорошо.
Анжелика хотела возразить, но связь прервалась. Она посмотрела на телефон, притормозила на площадке для стоянки, выключила зажигание и набрала мамин номер. Гудок, второй, она нетерпеливо считала.
Вдруг экран погас. Проклятие! Она попыталась перезагрузить телефон, но он и не думал включаться. Машинально она поставила телефон на зарядку. Решила, что позвонит попозже. Именно потому, что мама велела этого не делать. Перезвонит, потому что хочет знать, что скрывается за загадочной фразой, которую она произнесла. Какие слова? О каких поступках она говорила? И куда, черт побери, она собралась ехать? А главное, что будет хорошо?
Анжелика осознала, что все эти вопросы были неуместны, мама была вольна делать все, что ей хочется, впрочем, как и она сама. У каждой была своя жизнь.
Мария не принимала кочевой образ жизни дочери. Ей была непонятна одержимость Анжелики. А Дженнаро, ее отец, вернее, отчим, как раз понимал ее и поддерживал.
«Если она не посмотрит мир сейчас, пока молода…», – говорил он, пытаясь примирить их обеих.
Сначала Анжелика пыталась как-то объяснить маме необходимость в независимости, но та не желала понимать и страшно обижалась: «У тебя есть все, что можно только пожелать». Этими словами тут же заканчивался, если вдруг и вспыхивал, любой диалог.
Но это не значило, что Анжелика не делала того, что ей хотелось. Новые восходы, новые закаты, каждый раз в новом месте. Ей нравилось организовывать поездки, упаковывать ее мир в рюкзак и отправляться в путь. Ей был никто не нужен. Уже больше никто.
Она вновь подумала о матери, о том, что сказала ей. Что у той на уме на этот раз? Эту женщину и правда было непросто понять. Она глубоко вздохнула, пока тяжесть, что сдавливала грудь, не отпустила. В стиле ее мамы – не учитывать мнение дочери в принятии решений.
На губах промелькнула горькая улыбка. На самом деле было удивительным, что она посвятила Анжелику в планы о предстоящей поездке.
Ну и хорошо, мама делала то, что считала нужным. А она, как всегда, отправится дальше.
У нее были пчелы, Пепита и Лоренцо. Ее ждали новые рассветы.
Анжелика провела пальцами по волосам. Выражение ее лица сменилось и стало решительным.
Она снова двинулась в путь, оставив позади облако пыли. В голове мысли сменяли одна другую. Безудержные, пугающие мысли. Она попыталась привести их порядок, но в голове царили лишь хаос, страх и страдание. Словно ночная мгла в безлунную ночь, когда ветер завывает и стучит ставнями. Анжелика дрожала.